В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 36

— Разрешите переодеться?

Командир давно заметил — лейтенанту плохо. Но только так привыкнешь к морю.

— Не разрешаю.

В эту минуту Серебряков показался Петру совершенно другим человеком. Лицо стало до неузнаваемости неприступным, холодным. Даже не верилось, что еще вчера командир по-отцовски был прост с ним, шутил. Петр задыхался от ветра, глотал соленые капли.

— Тяжело? — с участием спросил Кесарев. — Не думай о качке, не думай. Вот сейчас еще разок атакуем лодку. — Он вытащил из кармана шинели кусок сухаря и протянул Грачеву: — Съешь. Честное слово, помогает. Я тоже потихоньку жую.

Петр позвонил в пост: получена ли квитанция? Нет?

— Сходите и сами разберитесь, — приказал ему Серебряков.

Петр скатился по трапу, ничего не видя, ничего не чувствуя. На шкафуте его накрыла тяжелая волна, закрутила и понесла. Он успел ухватиться за какой-то выступ. Тяжело дыша, выпрямился. Море было похоже на огромный кипящий котел. Вот корабль повалило на бок. Вся кормовая надстройка утонула в воде. Петр сбежал по трапу. Кое-как добрался до торпедного аппарата, прижался всем туловищем к скользкой обледенелой трубе. С мостика Серебряков что-то кричал ему в мегафон, но он ничего не разобрал. Страх парализовал его. Петр так схватился руками за трубу, что пальцы побелели. Он глянул на мостик. Его бросало из стороны в сторону, а те, кто там стоял, мелькали перед глазами, как призраки. Волны катились по всему морю, натужно рокотали. Их белая кипень виднелась далеко-далеко, до самого горизонта. А тут еще этот ветер. Он упирался в грудь Петра, сбивал его с ног, крутил воду и хлестко бросал ее в лицо. Казалось, ничто не устоит перед грозной силой моря.

«Горькое море…» — чертыхался Петр. Все лицо его было мокрым, он глотал капли, чувствуя, как дерет горло: они были солены до тошноты. Ах, если бы море вдруг утихло, то Петр от радости выпил бы хоть ведро воды. Но море не унималось, оно так изматывало, что в ногах появилась какая-то тяжесть, будто налились они свинцом. Все тело стало дряблым, беспомощным. Не добраться Петру до радиорубки, смоет за борт. Он видел, как Кесарев махал ему рукой, кричал, но что — понять не мог: ветер уносил слова.

«Вот отдохну и доберусь…» — думал Петр.

Когда корабль стал на ровном киле, лейтенант шагнул вперед. Но буквально в ту же секунду его сбила волна. Петр упал, но в последнее мгновение успел ухватиться за леер и с замиранием сердца увидел, что находится у самого борта. Внизу шумела, клокотала вода. Белые стружки пены вырывались из самых глубин, крутились, похожие на узорчатое кружево. Кое-как Петр встал. С мостика он услышал чей-то голос: ему велели возвращаться.

«Нет, нет, я доберусь…» — шептал Петр. Злой и жалкий поднялся он на мостик. «Земляк Александра Матросова…» Горячей волной нахлынула жалость и так сдавила дыхание, что он чуть не простонал.

Серебряков кончиками пальцев пощипал усы:

— Побило море, да? Ишь, храбрец!..

— Тяжело, товарищ командир, без привычки укачало, — еле выдавил Петр.

— Морская дорога с ухабами, тут силенка нужна, — вмешался в разговор старпом Скляров. Он сочувствовал лейтенанту, но никогда не смог бы пожалеть, потому что жалость считал признаком слабости человека.

Серебряков молчал. Да и что командир мог сказать? Все эти дни он ни на минуту не забывал о Грачеве, даже почувствовал в себе какую-то утомленность, постоянно думая о нем. Нет, в Серебрякове не замечалось черствости или равнодушия к судьбе лейтенанта. Не раскаивался он и в том, что взял его к себе на корабль. Капитан 2 ранга очень переживал за него. Этого он и сам не подозревал, и почувствовал лишь тогда, когда в кают-компании, на людях, объявил Грачеву первое взыскание. Но, отчитывая лейтенанта, Серебряков мысленно протягивал ему руку, а глаза его будто говорили: мол, не сердись, Петя, так надо. Я — командир, а тебя порядку учить надо!

Серебряков надеялся, что Петр скоро привяжется к морю. Ну, а теперь что, выходит, обманулся он? И откуда только у Грачева такая боязнь воды? Отец был подводником, вся жизнь у него прошла на море… Ну что ж, сам виноват Петр, если не нашлось в нем выдержки выстоять в сильный шторм, вряд ли теперь отстоит свою вахту до конца. И Серебрякову наука, чтобы знал, как полагаться на лейтенанта.

Капитан 2 ранга глянул на Грачева. С его одежды змейками стекала вода.

— Идите в каюту, лейтенант, — наконец сказал он.

— Я… я буду нести вахту, — срывающимся голосом сказал он. Но увидев в глазах командира сердитые искорки, уныло шагнул к трапу.

Уже месяц «Горбуша» скиталась в море. Трал шел за тралом. Рыбу едва успевали выбирать на скользкую, мокрую палубу. Матросы шкерили ее, подавали в трюм. Засольщики ворчали, что без передышки работают, жаловались тралмейстеру:

— Руки соль разъела…

Тралмейстер, кряжистый мужчина лет сорока пяти с лицом полным и круглым, как блюдце, только посмеивался:

— Рыбка клюет, стало быть, деньгам в загашнике быть. Скажешь нет, Рубцов?

Кирилл согласно кивал головой.

Оно, конечно, так…

И снова угрюмо шкерил треску, взмахивая острым ножом. Кирилл все чаще грустил по дому. Судьба зло сыграла с ним шутку. Когда-то сам был капитаном сейнера, а теперь вот матрос. И обижаться не приходится — сам виноват. Все больше одолевала тоска по домашнему уюту. «Танька небось радуется, что нет меня», — горевал Кирилл.

Ему так и не удалось повидаться с ней. В тот памятный вечер, когда он пришел к ней, чтобы помириться, у нее гостил сосед, мичман с корабля. Кириллу не хотелось попадаться ему на глаза. К тому же совсем опьянел. Отложил свой визит на другой день. Но вечером пришла мать и сообщила ему приятную новость: начальник порта берет его, Кирилла, на сейнер. Утром судно в море выходит.

— Сынок, богом молю, будь смирным, поласковей там с людьми, — наказывала ему Дарья Матвеевна.

Кирилл заверял ее, что работы не боится и от моря плакаться не станет, только бы не корили прошлым.

— А ты старайся, сынок, уважение само не приходит.

Приняли его на сейнере тепло. Капитан в годах уже, седой и бородатый, не стал напоминать ему о ночной трагедии в море, а лишь призвал Кирилла за дело по-настоящему браться. А ежели пить станет, то отправит на берег…

Кирилл слушал его и поддакивал, хотя свою жену тоже до слез доводил. К рюмке частенько прикладывался. Сколько раз Кирилл давал себе зарок в рот зелья не брать, да нет сил удержаться, так и тянет зараза…

«Помирюсь с женкой, вот как вернусь из рейса», — подумал сейчас Кирилл. Не раз, перебирая в памяти прошлое и настоящее, он понимал, что не так все вышло, как ему хотелось. А больше всего терзала мысль о том погибшем боцмане… Таня не корила его, знала, что не по злости так вышло.

— Рубцов, к капитану! — нарушил его мысли тралмейстер.

— А чего? — удивился Кирилл.

— Там узнаешь, капитан в радиорубке…

Кирилл поднялся на мостик. Только сейчас он заметил, что уже вечерело. Солнце купалось в воде. Разбушевавшийся было с утра ветер поутих, и море поутихло. Далеко, у самого горизонта, в сиреневой дымке проклюнулся берег. Там ему виделся Танин домик. Кирилл даже подумал о том, хватило бы у него смелости вот сейчас, будь корабль у причала, пойти к жене и сказать всего два слова: «Прости, виноват…» Но от этой мысли у Кирилла почему-то засосало под ложечкой.

«Я ж видел, как с матросиком она шла, значит, лобзается», — с горечью подумал он, открывая дверь рубки.

Капитан сейнера сидел на стуле-вертушке и читал только что полученную по радио сводку погоды. Радист куда-то вышел, и капитан был один. Кириллу от этого стало веселее.

— Андрей Павлович, — сказал Кирилл, — вызывали?

По лицу капитана пробежала тень усмешки. Не любил он, когда к нему обращались по имени и отчеству. На берегу или в гостях, может, и надо так, но только не здесь. Видимо, Кирилл это сразу понял, потому что поправился:

— Товарищ капитан, я прибыл.

— Ну вот теперь другое дело. — Капитан показал ему на стул.