Римская рулетка - Ярвет Петр - Страница 19

• Предыдущая
• 19/77
• Следующая

С этими словами Белый Магистр сделал решительный выпад вперед, прошел, как тупой нож через замерзшее масло, через хлипкую, даром что туго открывающуюся дверь, отпружинил плечом от стены коридора и, по инерции выбежав на небольшую лестничную площадку, попытался затормозить ногой о перила. Увы, ни одна деревянная деталь в харчевне финикийца Апатия не была рассчитана на фонтанирующую энергию славянина Белаша, разрывающего тишину торжествующим звоном меча и возмущенным криком:

– А фигли вы здесь расселись! – Известный в криминальных кругах Петербурга как Батя путешественник во времени обрушился в обеденный зал, заполненный изрядным количеством легионеров, предводительствуемых давно уже бдительно прислушивающимся к дебатам наверху центурионом.

Центурион Пессимий был опытным воином. Два дохода в Северную Африку в чине декана всадников и три подавленных бунта на востоке Пиренеев давно бы сделали из человека его возраста если не консула, то трибуна. Но проклятая дикция, не позволявшая сдать экзамен по риторике, испортила всю карьеру в зародыше, и уже к двадцати семи годам это был озлобленный, не верящий в будущее человек. Что не мешало ему с успехом заниматься тренировкой тела в гимнасиях и сальтоморталиях.

Гладко выбритое его лицо выражало усталость, а глубоко посаженные глаза – недюжинный ум, надежно спрятанный за косноязычием. Не так давно, решив изменить свою судьбу, Пессимий начал тренировки дикции хорошо проверенным способом. Набрав речной гальки, он все время таскал с собой изрядный ее запас и не упускал случая покомандовать с набитым ртом.

– Гальку мне! – величественно произнес он, глядя на ноги Белаша, торчащие из груды обломков, еще недавно бывших самым крепким столом в харчевне.

Молодой легионер, специально для этого обученный, втиснулся в двери и подтащил увесистый мешок. Демонстративно не спеша, Пессимий принялся по одному наполнять рот гранитными окатышами, наблюдая эволюции тела рослого варвара. Нормальный человек непременно свернул бы себе шею таким падением, но они там, на севере, чего только не умеют! Из огня возрождаются и из льда оттаивают.

– Штроитша полумешашем! – приказал центурион строго, но шепеляво.

Белаш тем временем разобрался, где в этой харчевне низ, а где верх. Вверху был его меч, с риском для жизни отобранный у римлянина в битве при упокоите, а теперь бесславно торчащий в одной из почерневших от времени балок на уровне второго этажа.

– Я, кажеча, скажал: штроитша полумешашем! – проорал Пессимий, бросая грозные взгляды на оробелых легионеров.

Те страсть как не любили эти риторические самоуроки своего центуриона. Крику и обид после них хватало на десять боевых операций. Белаш подобрал тяжелую скамью и двинулся вперед, одновременно прикрывая себя и угрожая воинам Рима.

– Ну что, чучмеки недоделанные, – бормотал он тс блатным придыханием, – взяли за рупь двадцать?

Ближайший легионер осторожно потыкал копьем в скамью и вопросительно поглядел на начальника.

– Што ты на него шмотришь? – взорвался центурион. – Не видишь, это варвар! Дикий, нешивилижованный, шо шлаборажвитым нашиональным шамошожнанием!

Тут легионера отвлекло от риторического мастерства военачальника чувствительное соприкосновение тяжеленной скамьи со своим шлемом. Копье куда-то делось. Вторым пинком Белаш отправил оппонента в гущу сослуживцев, головой вперед. Ряды легиона смешались.

Далее Белый Магистр гоголем прошелся перед изломанным строем молодежи, одетой в бронзово-кожаные доспехи. Надвинулся на центуриона, совершавшего сложные жевательные движения, и, постукивая себя скамьей по ноге, обратился к нему со следующими словами:

– Жидковаты вы, чурки неумытые, против русского парня Толи Белаша! Ты, похоже, тут главный, чувырло невнятное, так вот что я скажу тебе. Я сюда пришел на разборку с парнем, который у меня телку увел, и ежели хоть одна медная башка начнет тут права качать насчет злостного хулиганства и причинения вреда здоровью…

Но тут он был перебит в свою очередь, ибо центурион с отвращением выплюнул Магистру под ноги пригоршню гравия (Белаш расценил это как оскорбление) и громким, четким голосом, тем самым голосом, что помнили зеленые холмы Африки и плоские, как грудь кормившей женщины, пригорки Испании, рявкнул:

– А ну сомкнулись полумесяцем!

Строй легионеров дрогнул, как один человек, ощетинился копьями, и Белаша мигом отнесло в глубь помещения. Магистр затравленно огляделся, но справа и слева и даже сверху, казалось, надвигалась стена, закованная в кожу и медь, у стены было множество ног, а вместо рук – острия пик, а глаза смотрели одинаково безразлично, и все на него, на Белаша.

Хрум, хрум, хрум!

Обутые в сандалии ноги стучали ровно, как у пионерского отряда на летней прогулке, но это были не те сандалеты с алюминиевыми пряжечками: деревянная основа крепилась к ногам легионеров сыромятным ремнем с металлическими бляхами, и узор витков на голени одного легионера в точности соответствовал расположению их на голени соседа справа и слева.

Хрум! Еще шаг, и шеренга остановилась, не донеся десяток пик на пол-локтя до груди белого свитера.

– Грязного, бездомного, бездумного, дикого, нецивилизованного варвара, во имя владычества Рима вечного, нескончаемого, республиканских свобод и благополучия граждан… – Центурион Пессимий сделал хорошо выученную паузу, набрал в грудь воздуха и гаркнул: – ВЗЯ-АТЬ!

Первый ряд легионеров дружно повернул копья Атриями вниз, и десять копейных рукояток обрушилась на Белого Магистра, вышибая из рук скамеечку, сгибая плечи, подламывая колени. Тут же первый ряд расступился, и из-за их спин показались еще десять человек с безразличными глазами, четверо повисли на одном широком плече лидера русских националистов, еще четверо – на другом, а оставшиеся уже орудовали хорошей веревкой, сплетенной аз лучшей аравийской конопли.

– А-а, волки позорные! – выражал протест Белаш, когда бесстрастные легионеры, перетянув ему веревкой руки и ноги, обматывали ею голову – сзади за шею, спереди через рот. – Полукровки развратные, чукчи поганые, менты продажные, жидовские, черномазые! Му-со-ра!

– Они считают, что его зарезал я! – шептал Хромин, спускаясь вниз по плющу. – И ты считаешь, что его зарезал я. А я так считаю, что это опять подстава того клятого кагэбэшника, этого твоего «вооруженного офицера»! Твоего яростного воина мы только что видели.

– А не думаешь ли ты, что это цепь случайностей? – спросила Айшат, уже спустившаяся на землю. В руках она держала свои туфли и выглаженные брюки Хромина. – Как сказал ваш великий поэт…

Тонкая лоза, не выдержав массы чиновника, оборвалась, и он заскользил по стене, как кот по занавеске. Поднялся на ноги, отряхнулся, поправил трусы и, подойдя к поэтически подкованной спутнице, взял ее двумя пальцами за подбородок:

– Нам не дано предугадать? – ледяным тоном осведомился он. – Как слово наше отзовется? Девушка, ты – с периферии, тебе простительно, но взрослых опытных людей учить не надо! – Дима отобрал у Айшат брюки, натянул их и стал на скорую руку застегивать. – Поживи с мое, поймешь, что случайно не бывает ничего, ничего. Все, что бывает, это чья-то подстава. Слушай!

Они прислушались, и из-за каменных стен до них донеслись звон, грохот и чьи-то шепелявые приказы.

– Пошли! – коротко приказал Хромин.

Они молча прошли мимо конюшни, где фыркали и похрапывали во сне кони.

– Лошадки, – сказала Айшат.

– Пахнет ими, – вполголоса заметил Хромин, спотыкаясь о неровности почвы. – Но ты даже и не думай. Я еще тот джигит, однажды на пони катался, я то… Чего там вспоминать…

– Хорошо, милый, – послушно согласилась Айшат.

Хромин почувствовал острый приступ того, что французы много позже назовут Tristesse apres coitus [16]. Он старался не оглядываться на реплики Айшат и не думать о ночной дороге по задворкам и виноградникам. «Поскольку я в туфлях…» Но и босиком она далеко не уйдет.

• Предыдущая
• 19/77
• Следующая