"На синеве не вспененной волны..." (СИ) - "dragon4488" - Страница 45

— Господь всемогущий… — Рёскин с ужасом смотрел на него, — Вы… вы хотите сказать, что один из учителей подверг вас… — он подавился словом.

— Надругательству? — закончил за него юноша и кивнул, — Пытался. И я не избежал бы этого, если бы не находчивость моего друга… — зло прошипел он, — Что вы скажете теперь? Считаете, закон справедлив?

— Полагаю то, что вы мне сейчас рассказали непременно стоит передать заинтересованной стороне, — немного растерянно пробормотал мужчина. — Такие мерзкие дела, безусловно, должны пресекаться и крайне сурово наказываться.

— Спешу вас разочаровать: насколько я знаю, этот человек однажды уже был разоблачён, однако это ни на что не повлияло и сомневаюсь, что повлияет. Вы правы — те, у кого есть положение и связи могут не опасаться за свою судьбу, в отличие от простых людей, — язвительно заметил Тимоти и осёкся, болезненно поморщившись — его слова оказались камнем, невольно брошенным в сторону Габриэля. — Простите, но я больше не хочу это обсуждать и сожалею, что в порыве отчаяния рассказал вам об этом. Считайте моё откровение лишь примером, ставящим пресловутую справедливость закона под сомнение.

— Мне искренне жаль, что вам пришлось пережить подобное, Тимоти. — Рёскин тяжело выдохнул и строго посмотрел в голубые глаза. — Однако оставим спор о справедливости. Факт остаётся фактом: вы добровольно согрешили против природы и Господа нашего. Содомия — это преступление, молодой человек. Не возлежи с мужчиной…

— …как с женщиной. Я прекрасно знаю эту заповедь, сэр, — Тимоти криво усмехнулся, — Почему же вы, благочестивый муж, проявляете участие? Откуда такое сочувствие к судьбам двух преступников? Не потому ли, что сами не согласны с законом?!

— Вы забываетесь, мистер Тейлор! — гневно сверкнул глазами критик.

Тимоти вздрогнул и, мгновенно залившись румянцем стыда, потупил взор.

— Простите… — прошептал он, — я не хотел вас оскорбить… я не имел в виду ничего дурного… я не имел в виду… — он запнулся, закрыл ладонями лицо и судорожно выдохнул. — Простите…

— В вас говорят злость и расстройство, я не стану осуждать вас за это, — голос Рёскина немного смягчился. — Пойдёмте, иначе продрогнете, а болеть вам ни в коем случае нельзя — впереди предстоит нелёгкое и не самое близкое путешествие.

Понуро опустив голову, Тимоти позволил взять себя за локоть и зашагал рядом.

— А свои мотивы я высказал ещё в студии и, полагаю, предельно ясно, — после некоторого молчания произнёс критик. — Я не хочу, чтобы вы погибли. Вы умны и талантливы, Тимоти. У вас впереди долгая, интересная жизнь, не рискуйте ею.

— Интересная? — Тимоти горько рассмеялся. — Интересная… — со вздохом повторил он и остановился.

Слёзы безжалостно душили его. Чтобы справиться с ними, он поднял глаза к серому небу, в котором среди мрачных туч одиноко парила какая-то птица. Свободная в своём полете, свободная в своих желаниях и выборе. А он… он всегда жил в клетке из страхов, запретов и правил, лишь в воображении позволяя себе летать. Увы, их с Габриэлем встреча оказалась мнимым освобождением — он так и остался привязанным к этой клетке. Невидимая нить лишь немного ослабла, позволив ему ощутить восторг и головокружение от полёта, чтобы потом затянуться удушающей петлёй и вернуть обратно, заточив его душу за решётками тоски и одиночества. За решётками, которые могло разрушить только одно…

— Я не боюсь смерти, мистер Рёскин, и я бы принял её, потому что… — он с трудом сглотнул и перевёл взгляд на спутника. — Скажите, как, по-вашему, лучше и правильней: прожить долгую жизнь в вечном притворстве, в душевных и физических терзаниях или умереть юным, но испытавшим любовь и счастье? Ведь эти чувства — неотъемлемая часть жизни, настоящей жизни. Разве они не стоят того, чтобы познать их, стать самим собой, отринуть малодушие и неискреннее желание быть угодным остальным?

− Быть угодным Господу, − отрезал критик и после некоторого молчания со вздохом добавил: − Да, так правильно… Но, да простит меня Всевышний, я не возьмусь утверждать, что лучше. Прожить всю жизнь под маской, несомненно — мучение, соглашусь с вами. И, право, я уже не знаю, радоваться ли мне тому, как вы не по годам умны и рассудительны, молодой человек. И всё же… — Рёскин печально улыбнулся, — безрассудны и отчаянны под стать своим семнадцати.

Он повёл рукой, предлагая продолжить путь.

Тимоти снова взглянул вверх — птица продолжала парить в небе, невольно дразня своей свободой. Прикрыв глаза, юноша горько усмехнулся и поплёлся следом за мужчиной.

— Вы сказали, что не боитесь смерти, — продолжил критик, когда спутник поравнялся с ним, — что же, это неудивительно, ведь юность не ведает страха. Она отчаянна, дерзка и порывиста. А ещё она эгоистична… — он взглянул на юношу и чуть улыбнулся, увидав непонимание и возмущение в голубых глазах.

— Вы считаете меня эгоистом?

— Да, мой юный друг, и я вам это докажу. Не сомневаюсь, что вы не лгали, сказав, что приняли бы смерть. Но вы задумывались над тем, во что она обернётся для любящих вас людей? Каково им будет? Как они смогут пережить это и смогут ли? Ваш дядя, у которого кроме вас никого не осталось и в ком он видит единственную поддержку и опору в надвигающейся старости, и которому, учтите: помимо утраты, придётся пережить ещё и позор? Ваши друзья?.. — Рёскин сделал паузу и пристально посмотрел в глаза юноши, — Габриэль?.. Как вы думаете, что он почувствует? Какую боль причинит ему ваша гибель, и сможет ли такой импульсивный человек, как он с ней справиться? Признайте, вы ни о чём подобном не думали, в этом и заключается эгоизм юности — не задумываться о последствиях своих поступков.

— Люди отдают свою жизнь во имя любви… — прошептал Тимоти последний аргумент в защиту своих слов.

— И вы считаете это очень романтичным, не так ли?

Юноша опустил голову.

— Поверьте, в этом нет никакой романтики, Тимоти. Невыносимая тоска, чувство вины и боль утраты — вот, на что вы обречёте Габриэля в случае своей смерти. Вы этого ему желаете?

— Нет… — Тимоти испуганно отшатнулся, — Разумеется, нет!

— Хорошо, — кивнул Рёскин, беря юношу под руку. — Несомненно, люди отдают свои жизни во имя любви, но это оправданно лишь в том случае, когда нет иного выбора. У вас этот выбор есть, вы можете уберечь любимого человека от невероятных страданий. Память и светлая грусть — это, поверьте, гораздо романтичнее и милосердней…

Тимоти тяжело вздохнул и потёр ладонями сухие воспалённые глаза. Слезы иссякли, в очередной раз щедро пролитые в подушку. Безжалостно истерзанная зубами, четвертую ночь подряд она глушила горькие стоны и всхлипы, впитывая в себя его отчаяние.

С наступлением дня он надевал маску благочестивого юноши, раскладывал вокруг себя книги и учебники и притворялся, что по наставлению Рёскина прилежно занимается. На самом же деле он безжизненно застывал, и это не укрывалось от глаз его дяди.

Мистер Тейлор иногда заглядывал в комнату, чтобы неловко подбодрить, уверенный, что причина оцепенения племянника кроется в неожиданном и весьма заманчивом предложении мистера Рёскина. Шутка ли — учёба в самом Париже! В Сорбонне! Да ещё оплаченная без привлечения капитала родственника. Этот факт был особо по душе старому скупердяю, потому как не за горами маячил день, когда Тимоти должен был вступить в полные права наследования. Что греха таить — мистеру Тейлору неохотно давалась эта мысль, хоть племянник ни разу не проявил интереса к небольшому состоянию, оставленному отцом, позволив дядюшке распоряжаться всем по своему усмотрению. По правде сказать, в последние дни Тимоти вообще не проявлял ни к чему интереса, став каким-то одеревеневшим, но дядя легкомысленно списал подобное безучастие на шок и переживания по поводу предстоящего отъезда.

Вот и сейчас мистер Тейлор заглянул в маленькую комнатку и сокрушённо покачал головой.

— Ты бы отложил свои книги и спустился вниз, развеялся немного, а то за четыре дня на тень похож стал, — проворчал он, глядя на бледное застывшее лицо.