"На синеве не вспененной волны..." (СИ) - "dragon4488" - Страница 43

Согласно статистике, в период с 1806 по 1861 гг. по обвинению в содомии преследованию подвергся 8921 человек. 404 были приговорены к смерти.

========== Часть 16 ==========

Комментарий к

Это еще не конец истории…

Огромная благодарность Виктории Моргане за подсунутый в свое время сонет Шекспира) Он пригодился, как видишь)

На неширокой улице Олд-Бейли, у северных ворот лондонского Сити, было не протолкнуться — зеваки всех возрастов и разных сословий пришли поглазеть на казнь. Одни, самые робкие, но от того не менее любопытные, жались у стен домов, с благоговейным ужасом взирая на знаменитую виселицу Ньюгетской тюрьмы. Другие напирали на спины впереди стоящих, спорили и толкались, порой обмениваясь тумаками с наглецами, посмевшими дать им отпор. Некоторые ввинчивались шустрыми ужами в людское море, протискиваясь поближе к эшафоту, а самые молодые и ловкие виноградными гроздьями облепили фонарные столбы, с издёвками и смехом комментируя и подначивая вспыхивающие между зрителями ссоры и небольшие потасовки.

Не помешал любопытству разномастного сборища ни мелкий отвратительный дождь, ни порывистый ветер, возмущённо хлопающий серым бельём, натянутым в узких улицах, примыкающих к Олд-Бейли.

Надвинув шляпу на самые глаза, Габриэль отодвинул тяжёлую от влаги простыню и, сглотнув, окинул мрачным взглядом толпу собравшихся. Они жаждали. Жаждали зрелища.

— Габриэль…

Тонкие пальцы коснулись его руки и легко сжали, но он оттолкнул их.

— Смотри: ничто не останавливает их, никакое ненастье… — надломленным голосом произнёс он, до побелевших костяшек вцепившись в холодную ткань. — Они жаждут крови… а, придя домой, с упоением станут делиться впечатлениями, смакуя каждую деталь казни ни в чём не повинных людей. Ненавистная, бездушная толпа, не знающая сострадания!..

— Публичная казнь на то и рассчитана, Габриэль. На то, что зрителями обсудится все до мелочей и вынесутся уроки…

Данте ничего не ответил, лишь фыркнул, болезненно покривившись прозвучавшей правде — свой урок сегодня он непременно вынесет. Тяжело выдохнув, он сделал нерешительный шаг.

— Не надо. — Пальцы вцепились в его плечо и потянули назад. — Не стоит смотреть на это. Прошу тебя, давай уйдём!

— Я должен, — твёрдо ответил итальянец, повернулся и взглянул в широко распахнутые глаза напротив. — Ты знаешь, что я как никто другой должен это увидеть и запомнить. Потому что это — моя вина.

Розалия зябко поёжилась, хотя холода не чувствовала — оделась она по погоде. Но полный боли взгляд и то, что должно было случиться с минуты на минуту, заставляло неметь все её существо. Прильнув к плечу художника, она судорожно вцепилась в его влажное пальто и кивнула. Что она могла возразить? Россетти был прав: так или иначе, но на его совести была смерть двоих из шести приговорённых…

***

Сидя на самом краешке любезно предложенного стула и нервно теребя полу сюртука, Габриэль едва дышал, бросая на покровителя полные тревоги взгляды и изнывая от затянувшегося молчания.

Отправляясь на встречу, он был готов к длинной и грозной проповеди, посвящённой своему моральному разложению и беспутству, но Рёскин удивил его, начав разговор с предложения по росписи стен Оксфордского университета. Проигнорировав скромное замечание итальянца по поводу неважного владения техникой фрески, Джон Рёскин посоветовал подобрать в помощники нескольких талантливых молодых художников и в самое ближайшее время приступить к работе. Получив от Россетти неуверенное согласие, он удовлетворённо кивнул и надолго замолчал, пытливо всматриваясь в побледневшее лицо.

Всегдашние лихость и самоуверенность подопечного исчезли без следа, и теперь перед критиком сидел вовсе не разнузданный, строптивый революционер, а, скорее, потерянный несчастный мальчишка с потухшими глазами, заключёнными в тёмные круги от явно бессонной ночи. Тяжело вздохнув, Рёскин встал из-за стола, подошёл к нему и неловко потрепал по плечу.

— Работа займёт вас, Габриэль, — наконец, нарушил он молчание.

Данте поднял на него полный страдания и затаённой надежды взгляд.

— Ведь я могу уплыть во Францию… вместе с ним? — озвучил он мысль, не дававшую покоя всю ночь.

Мысль казалась такой простой и правильной, что он вцепился в неё, как в спасительную соломинку. Почему нет? Зачем нужна разлука, когда можно уехать вместе, оставив с носом мерзких доносчиков и шпионов? Зачем нужна разлука, когда на чужом берегу, отвергшем дикие и страшные законы можно построить своё маленькое счастье без боязни быть вздёрнутым только за то, что твой избранник не соответствует общепринятой морали? Эта мысль вселяла надежду…

— Нет, не можете, — качнул головой патрон и слегка сжал его плечо. — Я потратил на вас достаточно времени, сил и нервов, но поверьте, нисколько не жалею об этом. Однако скажите, разве я не вправе рассчитывать, если не на вашу безоговорочную преданность, то хотя бы на элементарное уважение и благодарность? Здесь у вас есть обязательства, Габриэль. Вам не кажется, что отмахнуться от них — значит отмахнуться от человека, который всегда старался быть вам не только покровителем, но и другом?

— От вас…

— Разве вы не можете назвать меня таковым?

Габриэль опустил голову.

— Никакая работа не займёт моих мыслей…

— Время многое лечит, поверьте.

— Оно не залечит этой потери.

— Потери? — Рёскин приподнял бровь, — Нет, это не потеря, Габриэль. Пока, к счастью — нет, но всё может обернуться ею, если вы не послушаете моего совета. Отпустите Тимоти. Как бы тяжело ни было — отпустите, если действительно любите. Иногда такой поступок — главное подтверждение правдивости чувств и единственно правильное решение, а вовсе не попытка всеми силами удержать. Я могу с уверенностью говорить об этом, потому как испытал нечто похожее, вы же знаете.

Габриэль потупил взгляд. Разумеется, он знал. Это произошло около года назад.

Джон Миллес, его друг и «брат», будучи на тот момент фаворитом критика, был удостоен чести заполучить в качестве модели его прекрасную супругу Эффи. Эта честь обернулась для покорённого молодым дарованием Рёскина личной драмой — молодая цветущая жена, уставшая от невнимания мужа, всецело увлечённого искусством, нашла утешение и понимание в объятиях очаровательного Джонни. Развод примерной четы мог бы обернуться знатным скандалом, но мудрый Рёскин с миром отпустил неверную супругу, и всё обошлось лишь невнятными и малоприятными для самого критика слухами. Впрочем, которые быстро угасли.

— Вы отпустили Эффи… — прошептал итальянец.

— Да, — чуть дёрнув уголком губ, кивнул патрон. — Советую вам поступить так же. Дайте Тимоти уехать и не совершайте ошибку: не пытайтесь искать с ним последней встречи, не приближайтесь к его дому, забудьте до его отъезда дорогу в этот паб. Я не вправе вам ничего запретить, но я могу просить вас об этом, надеясь на ваше благоразумие. Второго шанса у вас не будет, поймите это, Габриэль. Всё зашло слишком далеко, — критик устало потёр переносицу и вздохнул, — Знайте, вчера вы чудом избежали ареста.

Итальянец вздрогнул и с ужасом посмотрел на него. Сглотнув вязкую слюну, он медленно кивнул.

— Я обещаю, что не стану приближаться к его дому…

— И искать встречи, — мягко попросил Рёскин.

Данте сжал губы и поднялся. Неловко одёрнув сюртук и, пожав протянутую руку, он молча направился к выходу.

— Габриэль! — художник обернулся, устремив на патрона полные страдания глаза. — Я дам вам ещё один совет: женитесь, и как можно скорее.

В другое время Россетти непременно бы расхохотался, услыхав подобную рекомендацию, но боль, иглой засевшая в сердце, не позволила ему даже улыбнуться.

— Неожиданный совет, но… — он покачал головой и уже в дверях тихо добавил: — Я благодарен вам, сэр. За всё…

***

Габриэль сидел на полу среди разбросанных листов с эскизами точёного профиля, бездумно глядя на огонь, пылающий в камине.