Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 9

— Штык! — послышался нетерпеливый шепот.

Посудин снял с винтовки граненый начищенный штык, но, подумав, просунул в темноту винтовку прикладом вперед.

В амбразуре слабо блеснуло пламя факела, захрустели гильзы под ногами, и все стихло.

Посудин с горячностью уверял себя, что поступок Кощеева — типичное сумасбродство. И что история верно рассудила в отношении героизма и негероизма. И что неуправляемый и безнравственный хулиган Кешка Кощеев не способен на истинный осознанный героизм, то есть на самопожертвование.

Разобравшись в своих мыслях, Посудин успокоился. Прислушиваясь к ленивому лаю собак и вою ветра, он смотрел на амбразуру и ждал.

Кощеева переполняло злое и радостное чувство — кто еще отважится забраться в пору, воняющую японской казармой? Кто еще так мало ценит собственную шкуру? Конечно, во время боев таких людей было много. Лейтенант со своей штурмгруппой пробежал не один километр по подземным галереям японцев, автоматчики прочесывали разломы и «раздолбанные» доты — искали смертников, саперы начиняли взрывчаткой и самые нижние горизонты бункеров и дотов… Но в том-то и дело, что во время боев, да еще в родном сплоченном коллективе…

Это были даже не мысли, а какие-то странные толчки-ощущения, от которых становилось тепло в груди и ноги наливались легкостью. Для мыслей не было времени. Все его существо превратилось в однородный, хорошо отлаженный механизм, способный на мгновенную реакцию, на решение неожиданных задач.

Стальная дверь дота была заклинена или завалена снаружи, но в боковой полукруглой стене открылся узкий прямоугольник темноты. Свет факела скользил по поверхности, не проникая в глубь галереи. Кощеев прижался к стене, ожидая выстрелов из тьмы или гортанного вопля смертника. Факел — пучок щепья — догорал, и Кощеев бросил его в темноту… Тишина… Кощеев увидел: круто вниз уходит галерея, закованная в бетон. На полу доска — вроде трапа с поперечными брусьями. Конца галереи он не смог разглядеть. Факел затухал, и от него было уже мало проку. Кощеев забросил на плечо ремень винтовки и пошел по доске, хватаясь за стены руками.

Он пробирался в кромешной тьме, пробуя ногами ступени «трапа», прислушиваясь к собственному дыханию и шороху одежды. Ему показалось, что идет очень долго. Он остановился, зажег спичку и тут же поспешно затушил ее. В шаге от него галерея круто сворачивала в сторону.

Когда глаза опять привыкли к темноте, заглянул за угол. Но ничего не смог увидеть. Слабый сквозняк донес запахи жилья. И звуки. То были странные звуки — словно кто-то размеренно водил пустой консервной банкой по стиральной доске.

Кощеев зажег спичку и, пока она горела, успел разглядеть более широкую галерею с объемистыми нишами в бетонных стенах. Еще несколько спичек ушло на осмотр ниш. В них были аккуратно сложены противогазные сумки с бамбуковыми бирками, комплекты японского обмундирования, перевязанные бумажным шпагатом, ящики с войлочными шлепанцами, обычными для японских казарм.

«Что-то вроде каптерки, — подумал Кощеев. — И каптенармус, наверное, имеется?»

Галерея раздваивалась. Он проверил один рукав ее и обнаружил мусорную свалку: пустые консервные банки, картофельные очистки, рыбьи кости. За свалкой громоздились искореженные взрывом рельсовые балки и бетонные плиты, образующие непроходимый завал до потолка подземелья.

Потом он пошел по второму рукаву галереи — на звук. Шел медленно и почти бесшумно. Непонятно было: то ли стало жарко, то ли вспотел от напряжения. Снял шинель, бросил ее поперек галереи, чтобы потом проще было найти. Почувствовал, дрожат руки.

Дребезжащие звуки стали громкими и, казалось, сотрясали бетон под ногами. Кощеев пополз на четвереньках, не рискуя зажечь спичку.

Очень мешала винтовка — со спины скатывалась, под мышкой держать тоже неудобно… Рука потеряла опору, и он повалился вперед, хватаясь за стену. Винтовку чудом поймал, повернувшись на бок, не дал ей загреметь о пол. Но ударился о что-то плечом, потом затылком и некоторое время беспомощно сползал куда-то вниз. Он испугался шума, который все-таки произвел при падении: стук ботинок, бряцание антабок. Лежал в кромешной тьме в нелепейшей позе и боялся шелохнуться, ощущая спиной и локтями бетонные ступени крутой лестницы. Тело под бинтами вдруг нестерпимо зачесалось, словно скомандовав отбой страхам.

Дребезжание периодически вырывалось из непонятного и мощного источника звуков. Где-то размеренно, будто стучала капель, шли часы.

Он встал, сделал два бесшумных настороженных шага. Нащупал край стола, и под рукой слабо зашелестела бумага. Потом задел стволом винтовки за какой-то висячий предмет. Резкий звук удара металла о металл ошеломил Кощеева — он присел, не дыша. Дребезжание сразу прекратилось. Наступила тишина, способная свести с ума…

Но вот послышались шорохи, какое-то неясное бормотание. Что-то гулко стукнуло. Вспыхнул тусклый глазок электрического фонарика. Желтое пятно света величиной с большое яблоко упало на бетонный пол, задев краешек соломенной циновки, и, поползав взад-вперед, придавило к полу эмалированную кружку с кольцевидной ручкой. Кружка лежала на боку в небольшой лужице, точнее, на влажном бетоне.

Из темноты появилась мужская рука, подняла кружку, вытряхнула из нее последние капли. Ладонь была грубая, широкая, с короткими толстыми пальцами… Кощеев был парализован видом этой руки. Паскудное чувство страха свободно гуляло в нем, будто сквозняк, который но взять за горло и не стукнуть кулаком. Мозг механически фиксировал подробности: руку, желтое пятно, окружающую тьму, угадал лампочку над головой, которая бесшумно раскачивалась, отражая в выпуклом стекле свет фонаря.

Кощеев уже понял, что просидит вот так целую вечность, что сдохнет, но не найдет в себе сил шевельнуться, выстрелить, выкрикнуть заветное словцо, которое он знал по-японски: «Тамарэ!» — «Стой!»

Тем временем в пятне света появился маленький увесистый чайник, похоже, металлический, и в кружку полилась тонкая струя. Потом человек с шумом и смаком высасывал чай из кружки, издевательски не торопясь, громко бормоча и приговаривая между глотками.

Кощеев со страхом подумал: сейчас фонарик погаснет, и этот тип захрапит, будто жестянкой заскребет по стиральной доске. Воображение мгновенно вылепило чудовищно огромное спящее лицо с раскрытым бездонным ртом. Кощеев уже верил, что у него именно такое лицо, что он видит его в темноте совершенно отчетливо…

Кощеев рывком нажал на спусковой крючок винтовки, палец, выдавив лифт, уперся в преграду. Кощеев покрылся от макушки до пят холодным потом. Палец уже задеревенел на неподатливом куске металла, а выстрела не было!

Чайник поплавал в воздухе и с лязгом угнездился на какой-то овальной глыбе. Короткопалая ладонь прижалась к ее керамической стенке. Бормотание оборвалось. Потом Кощеев увидел худое узкоглазое лицо, заросшее неопрятной клочковатой бородой. Убрав чайник куда-то в темноту, человек принялся раздувать пламя — керамическая глыба оказалась жаровней.

Душа диктовала: замри, не пижонь, выжди. Вечная оглядка «а как другие?» донимала Кощеева в самые ответственные моменты его жизни. Он часто поступал «как другие», но еще чаще — вопреки этому пронзительному воплю своей души, жаждущей человеческого коллектива со всеми его достоинствами и недостатками. Кощеев оглушительно клацнул затвором и закричал, срывая голос:

— Тамарэ, сука! — и выстрелил поверх дернувшегося лица.

Рикошетный визг еще крошился в невидимых галереях, а Кощеев уже сидел на костистой узкой спине японца и связывал ему руки брезентовым замусоленным ремешком, вытащенным из своих же брюк. Перепуганный японец не сопротивлялся, лежал неподвижно, уткнувшись лбом в циновку. Электрический фонарик, похожий на длинный кусок водопроводной трубы, валялся тут же, на циновке. Кощеев подкатил его ногой и осветил лицо пленника. Под редковолосой черной бородой змеились глубокие морщины.

Издали пробился заполошный крик Посудина: