Живой смерти не ищет (Роман) - Финько Олег Александрович - Страница 76

— Петро! Возьмешь с собой трех бойцов из оперотряда и отправишься в тайгу.

— Товарищ капитан, как можно в такое время уходить? Ведь похороны, старшего товарища провожаем. Стыдно мне.

— Нам обоим будет стыдно, если мы срочно не разыщем золото и не доложим об этом в Якутск. Для нас это важнее всего. И ты знаешь, младший лейтенант, что, если бы майор Квасов был жив, он рассуждал бы точно так же. Вот мы и помянем Дмитрия Даниловича делом. Еще вопросы есть?

— Теперь вопрос только один, товарищ капитан, куда идти?

— Возьмете из камеры предварительного заключения бандита Бреуса, которого все они Сан Санычем кличут. Он и поведет вас к своему тайнику. Быть предельно внимательными. Золото выгрести все до грамма, до крупинки. Это последнее золото банды. Понимаете важность задания?

— Все понятно, когда идти?

— Прямо сейчас, не теряя ни минуты. Я бы, может, сам пошел, но полковник Скирдин велел мне быть на похоронах, да по-другому мне и нельзя — друзья столько лет, как же не проститься.

Группа младшего лейтенанта Петра Афонского ушла.

День был воскресный, и народу на похоронах собралось много. Первым о самоотверженной жизни майора Квасова говорил он, капитан Богачук. Говорил коротко, запинаясь и побаиваясь, как бы кто-нибудь из окружающих не заметил влаги на его глазах — не положено вроде такое капитану ОББ. Потом долго и красиво выступал капитан Молодцов, поднаторевший на всяких митингах. Его охотно слушали, одобрительно покачивая головами. А Богачук, глядя на мраморно-бледное лицо Дмитрия Квасова, почему-то подумал о себе, о том, что и он мог оказаться сейчас на месте майора, но судьба опять уберегла его.

…После окончания второго курса учительской семинарии в Якутске Богачуку пришлось забыть о дальнейшей учебе. В декабре девятнадцатого года Виктор участвовал в вооруженном восстании против колчаковцев. Тогда же поступил на службу в милицию. И потекли служебные будни: милиционер, помощник уполномоченного и так до нынешней должности.

И все эти годы, начиная с двадцать первого, рядом был бывший старатель Дмитрий Квасов. Их вдвоем посылали даже на девятимесячные курсы при коммунистическом университете имени Свердлова. Виктор учился легко, он схватывал суть уже на лекциях, но так же просто и забывал. Квасов к учебе подошел по-мужицки, серьезно. Он усердно ходил на занятия и на консультации, до самого закрытия сидел в читальном зале, а потом допоздна сидел в коридоре общежития возле трехлинейной керосиновой лампы. То, что он не спеша прочитал на курсах, осталось в памяти до последнего часа.

— Дима, — тормошил его Виктор Богачук, — побежали в Политехнический музей, там Маяковский выступает.

— Никак не могу, Витек, ты уж иди один, потом расскажешь.

— Имей совесть, Дима, какой прок от твоего одностороннего развития, бубнишь и бубнишь в углу над книжками. В Сибирь вернемся, мужики в отделе тебя спросят: в театрах был? С Маяковским встречался? Есенина слушал? Что станешь отвечать им?

— Правильно ты говоришь, все правильно, но что делать, если мне в жизни толком поучиться не пришлось? А тут такая возможность: и профессоров послушать, и вволю книг почитать, и со знающими людьми поговорить. Я ведь домой вернусь и не беседы о современной поэзии буду проводить, а с бандами бороться. Поэтому мне и законность знать нужно, и в марксизме разобраться. А то как же я его защищать буду, если сути не пойму. Вот мы с тобой уголовный элемент в наших краях прижмем, а там и о росте своей культуры подумаем. Языки изучать начнем, я вот еще нотной грамотой овладеть хочу.

— Параллельно постигать все это нужно, Квасов, — не соглашался Виктор Богачук, — а то молодые нас обскачут и на обочину столкнут, вы, дескать, деды, отслужили свое, а для новых дел всесторонняя образованность нужна.

— Мне параллельно не потянуть, потому что задела нет. Я, Витек, после первых лекций понял, что для милиции четырех лет моей церковноприходской школы маловато. Я зарок себе дал: пройти самостоятельно курс гимназии, а по-нынешнему — средней школы.

И он действительно на пятом десятке экстерном сдал экзамены за курс десятилетки, сдал даже без особых натяжек.

Так же настойчиво, до занудливости, он усваивал и оперативные задачи: в то время когда Виктору Богачуку все казалось уже понятным, он мог задавать десятки вопросов. Но каждый вопрос Дмитрия Квасова, несмотря на кажущуюся простоту, помогал учитывать, казалось бы, непредвиденные случайности.

В тридцать седьмом году их пути разошлись. Виктор Богачук по настоянию жены уволился в запас с назначением ему пенсии в двести восемьдесят рублей, суммы, по тем временам смехотворной. Проработал два года директором нефтебазы, вытаскивая ее из хозяйственной неразберихи. Душевное равновесие нарушал Дмитрий Квасов. Встречаясь с Виктором, он с таким запалом и любовью рассказывал об отделе, о завершении дел, которые начинал Богачук, что тот пришел к своему прежнему руководству и, повинившись, попросился в милицию. Беглецов в органах не терпели, и исключение сделали только по настойчивым просьбам Скирдина и Квасова. Обрадованный Богачук помчался к своему руководству просить характеристику. Управляющий за полдня написал ее и лично отнес Скирдину, который в то время возглавлял отдел. Характеристика эта запомнилась в отделе навсегда:

«…Тов. Богачук, несмотря на продолжительный срок работы, слабо освоил работу нефтебазы. Недооценивал значение техники безопасности, промсанитарии и пожарной охраны, в силу чего им допускалась крайняя неисполнительность. Должного значения борьбе с естественными тратами не придавалось. Тов. Богачуком до сих пор не освоена техника приемки нефтепродуктов во всякого рода нефтехранилища.

Эти недостатки зародились вследствие допущенной тов. Богачуком ошибки — он разменялся на мелочи, вроде критических выступлений на совещаниях вышестоящих инстанций и непомерной требовательности к кадрам базы. А основную работу директора считал делом второстепенной важности. Политическое лицо Богачука зыбко. Считаю, что органы НКВД совершенно справедливо занялись его персоной. Управляющий главнефтесбыта Захарцев В. П.».

— Извините, товарищ Захарцев, — ознакомившись с характеристикой, поинтересовался Скирдин, — каким же образом за последнее время база вырвалась в число передовых в городе? За что Богачуку вручены часы, объявлена благодарность?

— Виноват, товарищ Скирдин, мы не учли, что Богачук — это опасный тип.

— С чего это вы взяли?

— Как с чего? Но ведь вы интересуетесь им? Просите на него характеристику? Значит, моя обязанность помочь вам.

— Мы предполагаем взять его на работу в органы НКВД, в связи с этим и поинтересовались вашим мнением.

— На работу? Товарища Богачука? Так чего же об этом мне раньше не сказали? Весьма достойный руководитель. Честный, принципиальный большевик, режет правду-матку в глаза. Дисциплинку на базе наладил, там теперь о разгильдяйстве и прогулах забыли.

Эта история с характеристикой Богачука потом упоминалась на городском партийном активе как пример угодливости и политической незрелости.

Так Виктор Богачук снова пришел служить в милицию, правда, он немного отстал от товарищей и в звании и в должности, но это могло исправить только время…

Отгремел прощальный залп, засыпали землей прах товарища, все разошлись, а капитан Богачук никак не мог отделаться от воспоминаний. На площади его и нашел младший лейтенант Петр Афонский. Он еще только подходил, а Богачуку было понятно: что-то случилось.

— Все живы? — начал Богачук с основного.

Петр закивал головой.

— Бреус сбежал!

Богачук отвернулся, про себя посчитал до десяти, как ему когда-то советовал Дмитрий Квасов, чтобы не вспылить, не наговорить лишнего, пока не разобрался в деле:

— Пошли в кабинет, там поговорим.

Через несколько минут Петр Афонский рассказывал об истории, которая так хорошо начиналась…

Изрядно поводив сопровождающих по тайге, Сан Саныч все-таки вывел их к золоту. Находилось оно километрах в пяти от последнего бандитского стана, и нужно признать, что без Бреуса разыскать это золото не удалось бы. Оно было закопано на берегу аяна — небольшого высохшего староречья, обильно заросшего бескильницей, суедой и полынью. Бреус без чьей-либо помощи откопал сидор с упакованным в него песком. Когда Петр Афонский еще и сам принялся рыться в яме, Сан Саныч успокоил его: