Живой смерти не ищет (Роман) - Финько Олег Александрович - Страница 56

— А я тебе говорю, что не верю ему. У него повадки мильтона, я их за свой век нагляделся. Нужно его убирать, пока не поздно. Давай его сейчас ножичком пырнем, и все шито-крыто.

— Да ты что, взбесился, Иосиф? Я же с ним в одной комнате жил, знаю как облупленного, какой он тебе, к черту, мильтон? Рехнулся ты совсем с пьяни. Зарезать его нетрудно. А кто тебе продуктов раздобудет? Кто с этого острова вытащит?

— А я тебе точно говорю, что не верю ему. Ты и с Никитой Порхачевым в друзьях ходил, а где, скажи мне, сейчас твой Порхачев? Век свободы не видать, если он теперь показания мильтонам не дает. Может быть, его как раз этот твой печник и допрашивал. Или давай, Гошка, его поспрашиваем, как того деда-кассира на прииске.

— Чего ты городишь, подумай! Семеныч мужик битый и то в печнике не сомневается, а ты никому не веришь.

— И Семенычу я не верю… Золото он почему до сих пор не поделил?

— Тише, паскуда, ты куда гнешь?

Голоса стали тише, и до Семена Жарких уже долетали только отдельные слова, короткие обрывки фраз:

— Не верю… лучше зарезать его, а заодно… две доли лучше, чем семь…

— Заткнись, фрайер, Семеныч, не дай бог, услышит, он тебе шары повыкалывает.

Пьяный Виташев еще долго бурчал, ворочаясь на своем месте, но ему уже никто не отвечал — Гошка заснул. Через некоторое время Виташев разбудил второго своего соседа — Афанасия Шишкина.

— Ты чего? Что такое? — испуганно затараторил тот.

— Тихо, Афонька, нишкни, давай выйдем, разговор есть…

Они отбросили одеяло, висевшее на открытой двери, и по очереди большими уродливыми тенями выползли за порог. Подождав несколько минут, следом за ними выбрался Семен Жарких. Выйдя из избушки, он прислушался. От стола, за которым они вечером пьянствовали, слышалось чавканье, легкий перезвон стаканов. Полуночники тихо говорили. Семен согнулся, чтобы его случайно не увидели на фоне темно-синего неба; осторожно ступая, обошел полянку, подкрался к ним с противоположной от избушки стороны.

— Ты меня знаешь, Афонька, — слышался голос Виташева, — я за свою жизнь в колонию уже четыре ходки сделал, видел-перевидел всякого, я сексота нюхом чую, по взгляду, по слову, даже по тому, как он ходит, честно, не вру. Так же и они нашего брата издалека определят; как им это удается, я не знаю. Готов биться об заклад, чтоб я своей матери никогда не видел, этот Семен — мильтон.

Афанасий Шишкин спросонья, видно, не вслушивался в то, что говорил Виташев, и, поймав только одну мысль, тоненько рассмеялся.

— На мать божишься, Иосиф, а сам говорил, что она у тебя уже умерла.

— Пустой ты человек, Афонька, я ведь не о матери, а о Семене. Раз его сюда НКВД прислало, значит, нас скоро брать будут, попомни мое слово. Он сейчас все разведает, пронюхает и доложит им. Ты заметил, как он наше оружие разглядывал? К каждому карабинчику присматривался, о гранатах поинтересовался, думаешь, это к добру? Короче, Афонька, меня они сейчас все равно не послушают, потому что о собственном брюхе думают, а Семен им жратвы пообещал привезти. Он утречком от нас уйдет, провожать его потопает Гошка. Нам с тобой нужно за часок до них с алара выбраться. Если спросят, скажем, что рыбки свежей захотелось, ходили вершу ставить, ты же вчера плел вершу? Бросим ее в воду, а на обратном пути проверим. Дальше калтуса его Гошка не поведет. А на болотце мы с тобой Семочку, нашего фрайерочка, и подстережем.

— Зачем он нам? — не понял Афанасий Шишкин.

— Как зачем? Свяжем его и маленько порасспрашиваем, на кого он работает, где НКВД нас подстерегает. Если признается, мы обо всем Семенычу расскажем.

— Что ж он, дурак — признаваться?

— А мы ему ножичком ваву сделаем, тогда заговорит. Если и вправду из молчунов окажется, тут же и утопим.

— Тебя после этого Семеныч тут же самого утопит. Нет, Еська, плохо ты придумал, из-за тебя разлад пойдет.

— Чего тебе Семеныч, Афоня? Он ведь нас если не пристрелит в удобное время, так сбежит с золотишком, кричи потом «ау!» в тайге. Жаль, Гошка заупрямился, а то топориком бы их сейчас потюкать, и весь металл нам троим достанется. Может быть, вдвоем с тобой так и сделаем?

— Разве так можно, Еська? Они же наши товарищи, мы на общем деле удачу ищем. Я к такому не привык. Позавчера рисковали вместе, вчера за одним столом ели, а сегодня перережем друг друга?

— Дурак, ты же сам, по своей собственной воле примкнул к нашему миру. Вспомни, как уговаривал нас, чтобы взяли на дело. Значит, теперь ты вор, ты меня должен поддерживать, а я тебя. А кто такой Семеныч? Или Ефим? Они случайные, в гражданскую войну у беляков служили. Они нам не товарищи.

— Не могу я, Еська, давай утром еще Гошку спросим, что он думает, а там и решать будем.

— Ну, гляди, Афонька, утром я тебя последний раз спрошу — и конец. Если опять упрешься, и тебе плохо будет, попомни мое слово, я обиды не прощаю.

— Перепил ты, Еська, завтра и сам по-другому заговоришь.

— Я завтра Семена прибью в болоте, а там видно будет, как с остальными поступить.

Не ожидая окончания разговора, Семен Жарких тем же путем заторопился в избушку. Когда они вернулись, он уже лежал, сжимая нож, — поведение Иосифа Виташева предсказать было невозможно. К утру он не выдержал и забылся неглубоким сном.

Проснулся Семен оттого, что кто-то тормошил его:

— Сержант, ну и горазд ты дрыхнуть, вставай! Тебе пора в деревню.

Семен Жарких секунду полежал с закрытыми глазами, вспоминая все, что происходило ночью, и нехотя поднялся.

— Пошли похмелимся по маленькой и в дорогу, — не отходил от него Семеныч.

Они вышли на полянку. К утру посвежело, и с наветренной стороны на лавках, на столе, на оставленных во дворе вещах из тумана осел водяной налет.

— Ишь наморось какая, — передернулся от прохлады Семен Жарких.

Все молча, неохотно ели, однако после первых стопок разговорились, но уже как-то лениво, устало, боясь, что похмелье затянется и превратится в очередной загул.

За столом Иосиф Виташев поинтересовался, когда уходит в деревню Семен. Тут мнения разошлись. Атаман требовал, чтобы Жарких не тянул и тотчас отправлялся, а гость не хотел торопиться.

— Мне, Семеныч, перед дедом оправдываться придется, где это я загулял. Если на охоте, то почему ничего не подстрелил? Гошка обещал раздобыть глухаря, вот тогда я и пойду в деревню.

Виташев, послушав Семена, успокоился и засобирался на рыбалку.

Вроде и привычен был Семен Жарких к опасностям, слава богу, немало их было и в военной разведке, и в отделе по борьбе с бандитизмом, но, поняв, что Иосиф Виташев собирается выслеживать его, он почувствовал учащенное сердцебиение. Он понимал, что исход схватки может быть разным, в особенности когда опасность будет подстерегать его за любым кустом. А если Виташев нападет на него не с ножом, а просто-напросто пристрелит из-за куста и весь разговор? Тут уж никакая сноровка не поможет, тем более что дед Василий зарядил патроны ружьишка мелкой дробью.

Иосиф Виташев отозвал в сторонку Афанасия Шишкина, они о чем-то быстро переговорили. Виташеву не понравился ответ Шишкина: когда Афанасий пошел от него в сторону, он резко схватил его за рукав.

— Да отвяжись ты от меня, Еська, — легонько оттолкнул его Афанасий Шишкин, — не хочу я. Разговаривай на эту тему с Гошкой.

Тотчас же Иосиф Виташев, коротко размахнувшись, неожиданно ударил его по лицу.

— Эй-эй, станичники, — бросился к ним Сан Саныч, — чего это вы руками размахались? Чего не поделили?

— С таким дураком разве можно какие дела иметь, — возмущенно ответил Афанасий, вытирая рукой кровь с разбитой губы, — как друга в доме принимал, кормил, поил, а он руки распускает. Знать тебя больше не хочу, Еська!

— Меньше бодяги разводи, валенок, пока я тебя в верзошнике не утопил!

— Да как только я слово скажу, тебя самого утопят!

И быть бы между ними драке, если бы Семен не увидел единственный шанс, который позволял ему вызвать недоверие к Иосифу Виташеву и спасти операцию по ликвидации банды, которая была теперь на грани срыва.