Живой смерти не ищет (Роман) - Финько Олег Александрович - Страница 52

Со следующего дня Семен и дед Василий стали кочевать со своим инструментом по селу. Меняли отдельные колосники, заделывали трещины, устраняли завалы в дымоходах и клепали заплаты на духовки. Работали дружно, как будто не один год были вместе. Все переговоры, как правило, вел дед Василий, которому нравилось давать односельчанам советы. Согласовывая оплату за работу, он старался и мастера, то есть Семена, не обидеть, но и возможности хозяев учитывал. Расплачивались больше продуктами: прошлогодней картошкой, топленым звериным жиром или кедровыми орешками. Мастер посмеивался, но деду не противоречил: пускай потешится старик.

— Ты бы, Матрена, муки печнику выделила, — настойчиво советовал тот в очередной избе.

— Где же ее взять, сосед? До нового урожая далеко, да и пока еще к нам завезут мучицу-то.

— А ты из тех двух мешков, шо тебе сынок с осени завез, выдели пару килограммчиков. Живешь ты, Матрена, одна, ешь мало, чего ждать, пока в муке черва заведется? Человек ради твоего тепла увозюкается, як бис какой, жилы рвать из себя будет. А ума скилькы треба, чтобы в твоей печи разобраться? Если человек заболеет, так его спросят, где болит, как он себя чувствует. Колет ли у него в сердце или пече в печинци, а печка, твоя молчит, поди догадайся, чем она хвора, отчего дымит и разгораться не хочет.

— Хорошо, Василий, — сдалась старуха, — только уж ты сам проследи, чтобы тяга была.

— У вас, хозяйка, печь особого ремонта не требует, — успокоил разволновавшуюся женщину Семен Жарких, — дымоход сажей забит, с этим мы быстро справимся.

— Что, Матрена, сынок на побывку скоро приедет? — отвлек старик хозяйку от печных забот.

— Не отпускают его нонче, Василий, ты же знаешь, поди, о том, что прииск банда ограбила.

— Краем уха слышал, но думал, шо брешут люди, ты что, и подробности знаешь?

— Как не знать, сосед, сынок обо всем подробно написал, жаль, что письмо затеряла, но я по памяти все расскажу. Налетела на них банда великая, человек в восемьдесят, никак не меньше. Всю охрану возле золотой кассы порубали, постреляли, золото в мешки и в тайгу спрятались.

— Что, и убили кого? — заволновался старик. — У меня ведь там дети.

— Ничего с ними не сделалось, — успокоила хозяйка, — сынок их видел уже после этого, сказывал, что Надюшка твоя к вам погостить собирается. А обиженных на прииске было много, человек тридцать убили да двадцать израненными лежат.

— Так, — перебрал пальцы на левой руке Василий, — ты, сусидко, всегда разив у десять преувеличиваешь, значит, було их около десятка, убили трех, а двух ранили. Як, Матрена, согласна с моей поправкой?

Семен Жарких подивился про себя житейской прозорливости деда, которого даже Матрена не смогла ошеломить своими цифрами. Слушая разговор стариков, он через вьюшку и задвижку трубы прочистил каналы и дымовую трубу.

— Ну, хозяйка, сколько ты сажи накопила, — передавая ей очередное ведро, доверху заполненное невесомо-воздушной грязью, посетовал он. — Так ведь и до пожара недалеко, нужно следить за дымоходом.

— Поняла, шо мастер говорит? Чуть было хату не спалила, старая, можно сказать, из погорельцев тебя в нормальные люди вернули, а ты двух килограмм старой муки пожалела, — ввернул старик. — Ну и шо дальше на прииске произошло?

— А чего дальше? Золота тонну на лошадей погрузили и ускакали бандиты в сторону Германии. Теперь в тайге за каждым деревом энкэвэдэ сидит, ловит их.

— Так если они в сторону Германии поскакали, чего же их у нас в тайге ловить? — уличал старуху на противоречиях дед Василий.

— Выходит, не все сбежали, часть здесь хоронится, — не сдавалась Матрена.

— Вот оно шо, — с каким-то одному ему понятным значением пробормотал старик, — значит, полно вокруг и казаков и разбойников, а мы сидим и ничого не видаемо. Це дило треба разжувати…

— Если у тебя, хозяюшка, печь при растопке будет дымить, так не расстраивайся, это еще не горе, — вернул Семен старуху к местным заботам. — В теплое время года такое бывает. Холодный воздух застоится в дымоходе и мешает проходу газов, поняла? Ты тогда сожги в печи стружку или солому, и она снова исправно служить будет. Давай сейчас попробуем, чтобы в следующий раз тебе не пугаться.

Семен Жарких уже для всей деревни стал своим человеком. Отбросив излишние церемонии, он мог зайти в любую избу, благо особого повода придумывать не приходилось, стоило только поинтересоваться печью, уже отремонтированной или еще требующей его заботы.

Вечером третьего дня в избу, где они работали, прибежала Анфиса и сообщила деду Василию, что у него гость.

— Кого это черт принес невчасно? — поинтересовался старик.

— Дружка твоего давнего, Гошку-зуботехника.

— Накорми человека, — распорядился дед Василий, — нам уже немного осталось, скоро будем. Скажи Гошке, шо я теперь при деле, печи ремонтирую. — И, повернувшись к Семену, добавил: — И что такое в свити происходит, объясни мне, Семен? Обычно к нам в деревню никого не допросишься, не доклычешься, а тут мастера спешат один за другим. Ты в наши края прыблудывся, следом за тобой зубодер. Кого еще ждать, ума не приложу, но чую, что продолжение будет. Знать бы тилькы, хорошее или плохое…

— Случайность, — отмахнулся Семен Жарких. — Ну, подумаешь, два специалиста заехали.

— Не скажи-и-и, хлопче, — не согласился дед Василий, — за всю мою жизнь в Чертовом Улове такого наплыву еще не было, это ведь тебе не Якутск и не Москва.

Задерживаться на работе в тот день не стали. Дед Василий первым вошел в избу. В открытую дверь Семен Жарких слышал, как хозяин с гостем поздоровались, и понял, что знают они друг друга неплохо, и отношения между ними за давностью лет нисколько хуже не стали.

— И где же печник твой? — поинтересовался Гошка. — Анфиса твоя сегодня не в духе, ничего толком от нее не узнал, говорит, вроде приятель твой? Откуда ты его привез, Василий? Давно он здесь?

— Ты, Гошка, часом, не в милицию перешел работать? — вопросом на вопрос ответил старик. — Все бы тоби знать. Увидишь хлопца, потолкуешь с ним, о чем захочешь — спросишь. Семка! — громко закричал старик, — ты де запропастывся? Иди в избу, не бойся, здесь все свои.

Семен Жарких вошел в горницу, слегка затемненную полуприкрытыми створками ставен, и со света не сразу заметил гостя. Оглянувшись по сторонам, он позади себя, у двери, увидел настороженно вглядывающегося в него Гошку Налимова. Нисколько тот за прошедшие годы не изменился, вот только вместо тщательно уложенных и напомаженных бриолином волос поблескивала лысина и щеки стянули несколько косых морщин.

— Знакомьтесь, гости шановни, — предложил старик чинно.

Гошка подошел к Семену Жарких, не торопясь протягивать руку. Пригляделся поближе и вдруг, коротко хохотнув, ударил себя по коленям.

— Да мы вроде знакомы, если не ошибаюсь. Семен, что ли? Жарких — ты? Чего не признаешься или не узнал?

— И точно знакомы, — прекрасно разыграл удивление Семен, — здорово, Гошка! Вот уж не думал тебя в этой глуши встретить. Ну в Якутске понятно, там каждый день на улице столкнуться можно, но здесь… это же надо такому случиться!

Гошка охотно пожал руку Семену и полез к нему обниматься:

— Вот так встреча! Это сколько же, Семен, я тебя не видел? Года три-четыре?

— Да как съехал ты, брат, в отдельную буржуйскую комнату, так и не виделись мы.

— Верно. Какими судьбами, Семен, ты в этот медвежий угол? Сам или поневоле? Где это тебе так черепок расколотили? Гляди, такой удар — и жив!

— Да как тебе сказать, Гоша, своя воля хуже неволи. В начале войны забрили меня в армию, отвоевал сколько смог, а после ранения демобилизовали. «Ты, — сказали, — со своей постоянной головной болью теперь на фронте не нужен». Вернулся в Якутск, там голодно. Вот и пришлось подаваться на кормежку в эти края. А ты откуда?

— И бывают же встречи! — не отвечая Семену, тормошил Гошка теперь хозяина. — Мы с Семеном, дед Василий, в одном общежитии проживали. Кровати бок о бок стояли.