Июль для Юлии (СИ) - Сунгуров Артур - Страница 5

И уже совсем другим голосом, обращаясь к Юлии Павловне:

— Нельзя вам, нельзя, барышня. Золотая моя, серебряная… В креслице, давайте, вас посажу… неровен час еще перетрудитесь, устанете, отдышечка начнется. Что я тогда барину скажу? Что недоглядела кровиночку нашу? Что не усмотрела за ней, как он велел?.. А ты! — она обернулась к Даше, уперев сухонькие ручонки в бока. — Ты на кухню пошла, дубина стоеросовая! Пшла, говорю!

— Не надо, Меланья Агафоновна, — взмолилась Юлия Павловна. — Даша не виновата. Это я ее попросила… Пусть останется…

— Добрая вы, барышня, — Меланья грозно брякнула ключами, висевшими у нее на поясе. Связка была массивной. Казалось странным, каким образом худосочная старушенция выдерживает такую тяжесть. — Но ежели я о вас не побеспокоюсь, то точно пропадете. С такими-то дурами в услуженье! Пшла, Дашка, пока на конюшню не отправила!

Даша вспыхнула и выбежала из комнаты барышни, мелькнув черной косой. Юлия Павловна бессильно прикрыла глаза, опускаясь в кресло. На ресницы ее навернулись слезы, а старуха посмотрела на барышню почти с удовлетвореньем.

— И не ревите, не ревите, — грубовато сказала она. — О вашей пользе радею. Дохтор что сказали? Отдыхать больше. И чтобы лежать, а не шляться — прости, Господи! — по улице, как распутеха какая-нибудь.

Юлия Павловна совсем поникла, теребя косу с вплетенным синим бантом.

— Потом мне сами спасибо скажете, барышня моя, золотая-бриллиантовая, — ключница удовлетворенно кивнула и вышла из комнаты.

Благодарить ее Юлия Павловна не собиралась, но противостоять старухе не могла. Она отчаянно (как, впрочем, и все в доме) боялась мерзкую бабку. Опекун Юлии Павловны поручил Меланье приглядывать за домом в его отсутствие, и старуха, пользуясь долгим отъездом барина, забрала власть в свои руки. Она величала себя ключницей и решала все: что будет подано к столу, чем будет заниматься барышня после обеда, какого доктора и когда вызывать. Старуха была коренной москвичкой и прислуживала еще покойной жене опекуна, а сама барышня, как и ее горничная Даша нигде дальше порога не бывали. Поэтому Меланья и стала главенствовать в их маленькой общине, все больше притесняя не только прислугу, но и саму богатую наследницу.

Когда старуха ушла, в комнату проскользнула Даша, плотно прикрыла за собой дверь. Она сразу бросилась к барышне, доставая на ходу платочек.

— Ну же, солнышко мое, не плачьте, — уговаривала она Юлию Павловну. — Ушла старая ведьма, ушла. Мы и забыли о ней.

Юлия Павловна уткнулась Даше в плечо и только всхлипывала. Она была весьма впечатлительной и любая эмоциональная встряска, которую обычный человек пропустил бы мимо сердца, вызывала в ней бурю чувств, доводила до рыданий и обмороков.

Единственной радостью в жизни бедной богатой сироты была музыка. Музицировать она могла долго, не чувствуя усталости. Старый рояль в гостиной смеялся, стонал и пел под ее пальцами — тонкими, будто нарисованными. Бывало, слушая, как барышня играет, Даша удивлялась, откуда в холеных ручках ее хозяйки столько силы.

Горничная была нежно привязана к хозяйке, и, хотя по годам выходила старше лет на десять-двенадцать, относилась к Юлии Павловне по-матерински.

Однажды, почтальон, вопреки обыкновению, не прошел мимо дома на Ямской, а нерешительно потоптался возле литых ворот и подергал калитку. Вышел дворник и получил на руки письмо, надписанное четким крупным почерком. Дворник передал письмо кухарке, та — Меланье, а Меланья, вооружившись ножичком, вскрыла послание. Грамотности ее хватило только на то, чтобы прочитать по слогам первые строки, а прочитав, старуха успокоилась и засеменила в покои барышни. Юлия Павловна заканчивала утренний туалет и еще сидела у зеркала с распущенной косой, ожидая, когда Даша причешет ее к завтраку.

Ключница распахнула двери без стука и подозрительно оглядела спальню. Барышня и горничная замерли, как зайчата, обнаружены лисицей. Но ничего из ряда вон выходящего старуха не обнаружила и разочаровано вздохнула.

— От молодого барина письмо пришло, прочти, Дашка! — Меланья сунула Даше в руки письмо. — В деревню приказывает собираться. А по мне, так лучше бы нам дома, как дохтора велели…

Продолжая ворчать, старуха вышла из комнаты, не преминув громко хлопнуть дверью. Даша и Юлия Павловна переглянулись между собой, не веря ушам. Обычно письма приходили от старого барина — Александра Алексеевича, опекуна Юлии Павловны. Молодой барин — его племянник, никогда не общался с сиротой. Он приезжал один раз на похороны родителей Юлии Павловны, но даже не удосужился поговорить с ней, тогда еще девочкой.

— Помнишь, какой он красивый? — спросила Юлия Павловна Дашу. — Ты еще сказала, что глаза у него, как у фарфоровой куклы — голубые-голубые…

— Помню, — ворчливо ответила Даша. — И еще помню, как этот красавчик бранился на прачку, когда она плохо накрахмалила ему воротник.

Девушки прыснули со смеху, но тут же замолчали, опасливо поглядев на двери. Привычка Меланьи подслушивать была известна всем.

— Ну, почитаем, что он тут нам накалякал, — Даша развернула письмо. На правах приближенной барышни, горничная хорошо разумела грамоту и счет, поэтому прочитать письмо на русском языке ей не составило труда.

— Любезная барышня Юлия Павловна, — бойко начала она.

— Удивительно… — Юлия Павловна широко распахнула синие, как васильки, глаза. — В деревню ехать просит. Что-то странное, верно?..

— Ладно, нам до барских странностей своим умом не дойти, — процедила сквозь зубы Даша. — А лето в деревне — это хорошо. Но почему дядюшка сам не отписался? Все молчит?

— Молчит, — вздохнула Юлия Павловна. — Две недели назад я четвертое письмо отправила, а ответа нет.

— Да-с, загулял наш старичок по загранице…

— Даша! — укорила горничную барышня. — Ну о чем ты, милая? Кто знает, что дядюшку задержало? Я вот волнуюсь, здоров ли он, а ты…

— Простите, простите, бриллиантовая моя. Так что? Собираемся?

Девушки весело захлопотали, раздумывая, что возьмут с собой. Вернее, хлопотала Даша, а Юлия Павловна так и сидела в кресле, на пальцах подсчитывая, сколько надо взять с собой книг и нотных рукописей. Наряды ее интересовали мало, так как из перемены туалетов у нее были по два платья на утреннее и обеденное время, и платье для ужина, называвшееся «вечернее». ***ское было родовым гнездом Паниных и находилось в Нижегородской губернии, среди живописных перелесков, рядом с Окой. Местечко очаровательное, но уединенное. Поблизости располагалось всего две-три деревни, а дорога из города была столь неухоженной, что лишний раз господа старались по ней не ездить. Другое дело, что Юлия Павловна радовалась и такой перемене, и готова была ехать по какой угодно ужасной дороге. До сих пор она посещала ***ское только зимой и то очень давно, но сохранила самые приятные воспоминания. Усадьба была уютной и благоустроенной, ее возвел отец Юлии по своему собственному прожекту, вложив в постройку немало денежных средств.

Юлия Павловна мечтательно вздыхала, вспоминая заснеженный сад вокруг дома с колоннами, где стояли копии греческих статуй и беседка вся в ажурных узорах. Как, должно быть, хорошо там летом! Можно сидеть на скамеечке среди зелени, вдыхать ароматы цветов, и читать любимых французских писателей. Сборы так захватили девушку, что Даша отметила подобие румянца, появившегося на щечках воспитанницы.

Ехать решено было на своих лошадях, и конюх Федор, он же, по совместительству, дворник и кучер, начал готовить карету к долгому трехдневному путешествию.

Провиантом озаботилась Даша. Чтобы не голодать в дороге и не питаться худой пищей в гостиницах, она пекла пироги с мясом и зеленью, варила цыплят и телятину, пекла ячменные лепешки и сдобные калачики, внутри которых запекалось яйцо в скорлупе. «Калачик разломите, яичко почистите и скушаете — что еще надо?» — объясняла она Юлии Павловне, а барышня лишь слабо улыбалась, покачивая головой.