Не отпущу! (СИ) - "Windboy" - Страница 5

«Может, возьмёшь уже смазку и не будешь впадать в дикость?»

Почти прислонившись губами к «благоухающей» головке, выпустил последнюю каплю и тут же, пока не стекла, лихо развернулся и насадился снова. Усилия не пропали даром. Набалдашник члена провалился за вопящий сфинктер. Я затаил дыхание, пытаясь заученно расслабиться, но боль только нарастала, топя разум в панике. Боль была поистине дикой, я заметался. Дёрнулся вперёд. Присоска оказалась надёжной и потащила за собой выехавший ящик. Я качнулся назад, чтобы тот закрыть. И он захлопнулся, а я насадился ещё глубже, раздирая вопящие внутренности. Не соображая от боли, я подался вперёд. Ящик с грохотом вывалился из комода следом и, расплёскивая трусы с носками, придавил мне ноги, расцарапав до крови бёдра.

Я лежал, оттопырив зад, впившись зубами в запястье и думал, что делать дальше. Пока я стонал, жопу немного попустило, а прямо под животом обнаружился «Игорёк». Мысль о верном друге одиноких холодных ночей тут же тёплой волной скатилась в низ живота, и спустя считаные секунды я был во всеоружии. Толкнув «Игорька» под и без того задранный зад, я нежно вошёл в него. Но естественной смазки было мало, и головка болезненно тёрлась о нечеловеческие внутренности. К счастью, рот вновь наполнился слюной, и дело пошло на лад. Я трахал «Игорька», ящик насиловал меня, и все были довольны. А перед глазами стоял светлый образ Костика из кафе. И, стыдясь, я изменял «Игорьку», представляя мягкую, податливую, развратную и зовущую в себя мальчишескую дырку вместо него. Боль в содранных ногах придавала садомазохистской остроты, и я кончил быстрее обычного, ярко и болезненно-пронзительно. С печальным ангельским ликом Кости на сетчатке глаз и с твёрдым намерением, если выберусь живым из этой передряги и встречу его ещё раз, переступить через собственную трусость и обязательно как-нибудь с ним заговорить.

========== 3. Никто ни в чём не виноват ==========

После работы я не спешил домой. Там пусто и никто не ждёт. Медленно остывал летний вечер. Золотое заходящее солнце приглашало пройтись и проводить его. У дома я заглянул в странно безлюдное кафе и, как обычно, заказал «Золотой слиток». Сидел, ел мороженое, ощущая, как его приятная прохлада разливается внутри, и смотрел на закат. Было что-то печальное в окружающей меня атмосфере. Уходящий день, как моя молодость, прощались со мной. Но я не хотел грустить: мир прекрасен даже в разрушении.

Он подошёл и спросил:

— Можно присесть?

Я посмотрел на пустые соседние столики, потом на него — темноволосого, ничем особо не выделяющегося юношу. Похож на старшеклассника, возвращающегося домой, только с необычно мягким, обращённым вовнутрь взглядом. Он словно не воспринимал окружающий мир и, тем не менее, полностью вписывался в него, был таким же тёплым внутри.

— Да, — ответил я.

Он сел. Заказал кофе и пирожное. Съел кусочек, сделал пару глотков, запивая, посмотрел на почти скрывшееся солнце и, не поворачиваясь ко мне, спросил:

— Ты один?

Его вопрос, а вернее сам факт контакта, удивил меня.

— Нет, я сейчас с тобой.

Он повернулся и, мельком взглянув на меня, уставился в чашку. Его рука накрыла мою и легонько сжала.

— Хочешь? — В этом вопросе было всё.

Горячая волна чувств окатила и увлекла тело изнутри. Оно ответило: «Да», — и я тоже сказал:

— Да! — Он ждал, не отпуская моей руки. — Пойдём ко мне.

Парень разжал пальцы и, откинувшись на спинку стула, допил кофе. Я смотрел на него, пытался понять, но мыслей не было, только предвкушение. Я уже ласкал его обнажённое тело, и руки скользили по его груди.

— Пойдём.

Я закрыл дверь, зашторил окна. Разделся. Он ждал меня в спальне. Я зашёл уже возбуждённым. Он обхватил мой член и, присев, прикоснулся губами. Выпрямился. Я поцеловал его. Ответные поцелуи осыпали шею и грудь. Забравшись на кровать, он облокотился на спинку и сказал:

— Садись сверху.

— Ты поменьше меня, тебе будет тяжело.

— Нет, не беспокойся, всё будет хорошо.

Я медленно, то и дело приподнимаясь, сел на его член. Он обнял меня, лаская и мастурбируя. Упираясь руками в его чуть согнутые колени, я приподнимался и опускался, ощущая наполняющее движение внутри, сливаясь с ним, растворяясь. Когда он довёл меня до оргазма, я уже не мог двигаться. Хорошо, что он кончил чуть раньше. Я сидел на его пульсирующем члене и думал, как же это приятно — испытывать оргазм, ощущая в себе такую же твёрдую плоть, как та, что только что извергла тёплое семя.

Потом мы лежали, обнявшись, и ночь впереди была темна и прекрасна.

С тем же ощущением твёрдого предмета в заднице я и проснулся, разбуженный ненавистным, какую мелодию на него ни ставь, будильником. Оказывается, я уснул, так и не вытащив анальную пробку. И зачем я её в себя засунул после изнасилования комодом? А, точно, чтобы ничего из меня невзначай не вытекло. Да, вчера это решение казалось логичным. Теперь же мне предстояли адовые муки по её извлечению.

Сон отдавал какой-то ностальгией и печалью расставания. Как сильно запал мне в сердце этот Костя, что даже приснился. Я потрогал трусы. Те были слегка влажными. Когда у меня последний раз были поллюции? Лет двадцать пять назад? Как же я тогда испугался, решив, что со мной что-то не так, раз у меня с конца во сне течёт. Эх, наивное детство. А сейчас мне сорок, я трахаюсь с мебелью и плачу в одиночестве, смотря мелодрамы. Поздравляю, жизнь удалась!

Я сделал всё, что обычно делают люди перед работой, чтобы выглядеть более-менее прилично. Обычно я не надеваю свежую рубашку в пятницу, но в честь дня рождения пришлось, чтобы не вонять, как свинья. А то начнут лезть с объятиями да поцелуями. Самому неловко будет.

Заглянул в кафе и забрал четыре коробки с пиццей — как только учуял её, живот требовательно заурчал. Забить на всё, сказаться больным, закрыться дома, в уютной темноте, и сожрать самому? Какое искушение! Но чёртовы ноги несли меня вперёд, к неотвратимой муке вынужденного общения и лицемерных улыбок. Просто думай о Косте и приятном вечере с ним. А если он не придёт сегодня? Тогда я, наверное, совсем умру вместе с остатками глупой веры в чудо. Мысли о смерти и возможности разом всё кончить были такими привлекательными, что я с трудом отвёл от них взгляд и рвущееся в вечный покой небытия сердце. Вот если сегодня ничего не выйдет… Это безмолвное разрешение самому себе странным образом приободрило меня, я даже улыбнулся сияющему с утренней ясностью солнцу.

— Женька! За пиццу, конечно, спасибо, но разве сорок лет отмечают? — спросила главный бухгалтер, уплетая второй кусок.

— Ага, я тоже слышала, что нельзя праздновать, дурная примета, — облизывая блестящие от жира губы, поддержала Оля, которую я с трудом отлепил от себя после коллективного поздравления и вручения заветного конверта.

— Я не суеверный, да и вообще…

Что «вообще», я не придумал и потому спрятался за кружкой с апельсиновым соком.

Взаимодействие с коллегами переносилось на удивление легко, я даже шутил, увлечённо болтал ни о чём, а все делали мне комплименты, говоря, что я сегодня отлично выгляжу, словно на десяток лет помолодел, просветлел и вообще сияю, словно миллион в лотерею выиграл. А я радовался от мысли, что, возможно, вижу их и эту ненавистную работу в последний раз. И ловил себя на тайном желании, что пусть у нас с Костей ничего не получится. Костя или свобода?