Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Pale Fire" - Страница 21

— Ого сколько! — изумился Франсуа. — Спасибо! А шоколадных пирожных я не пробовал никогда. Ты так любишь шоколад?

— Ну должно же у меня быть какое-нибудь пристрастие, я ж не святой, — Барнс любил шоколад и Себастьяна, и в мире практически не было одного, и совсем не стало второго. — Попробуешь?

— Попробую, — согласился Франсуа. — С чаем или с кофе?

— С чем хочешь, малыш, — Барнс подошел сзади, обнимая, укладывая подбородок на плечо.

Потянулся, доставая одно пирожное и предложил Франсуа откусить кусочек. Это было так ново — кормить кого-то сладостями, ведь Себастьян сладкого практически не ел, да и есть в постели ему не нравилось. А тут, если Франсуа понравится, ему можно будет покупать пирожные и кормить ими. От этой мысли у Барнса внутри потеплело.

Франсуа откусил кусочек, прожевал и застонал от наслаждения.

— Оно еще и с орехами! — восторженно сказал он.

— Они все с орехами, только с разными, — Барнс поцеловал его в шею, продолжая держать пирожное так, чтобы Франсуа было удобно его есть. — Так чего тебе сделать, чаю или кофе? Или могу сварить какао, или горячий шоколад. Это мое любимое извращение: шоколад с шоколадом.

— Давай какао! — предложил Франсуа. — Ты меня избалуешь. А я потом буду тягать железо в тренажерке, чтобы сжечь калории. Но оно того стоит!

Отдав пирожное Франсуа, Барнс пошел варить какао сразу на двоих. В разогревающееся молоко он кинул специи, прикинув, что пирожные и так сладкие, положил сахара меньше, чем обычно клал для себя, и всыпал какао-порошок, размешав его венчиком.

— Ничего я тебя не избалую, — улыбнулся Барнс, поворачиваясь от плиты, — до Галифакса три часа ехать, я такое могу позволить себе только раз в неделю. А ближе я этой кондитерской не знаю.

— Ты не понимаешь! — воскликнул Франсуа, облизывая пальцы. — Я же говорил, мои родители — сектанты. И веганы. Я мяса до первой приемной семьи вообще не пробовал. А в приемных семьях почему-то всегда наказывали лишением сладкого. И поверь, меня наказывали много и было за что, я тот еще говнюк. Ну, ты помнишь, я и тут поначалу выебывался. Я… в армейских пайках сейчас сладкого только карамель и зерновые батончики с нугой. Я очень редко ем сладкое. Просто не привык. Ну вот только осьминожки, да. Ты… ты заботишься обо мне. Я очень ценю это, Джеймс, поверь, очень.

Разлив какао в две поллитровые кружки темного стекла, Барнс подхватил коробку пирожных и даже умудрился цапнуть за руку Франсуа, утягивая за собой в гостиную, где поставил все добро на журнальный столик, сходил за вилками и второй коробкой пирожных, чтобы было удобнее есть пирожные, и устроился на диване, предлагая Франсуа устраиваться рядом.

— Я хочу заботиться о тебе, — серьезно сказал Барнс, потому что да — хотел. — Но…

Он не знал, как сказать, что не забыл Себастьяна, не забыл мужа, который умер больше тридцати лет назад, который до сих пор имеет огромное влияние на его жизнь. И не был уверен, что это вообще стоило говорить, незачем.

— Ешь уже свои пирожные, и пей какао, — не став заниматься пиздострадательными беседами, Барнс подхватил свою коробку пирожных и принялся уплетать их.

— Спасибо. — Франсуа принялся уплетать пирожные. — Я… я понимаю, как много значил для тебя Себастьян Стэн. Восемьдесят пять лет… Я такого даже представить не могу. Я, наверное, и не проживу столько. Это же целая жизнь вместе. Я, ну… — он уставился в кружку. — Я посмотрел остальные фильмы про Зимнего Солдата, где он играл. Сейчас так играть уже не умеют. Он потрясающий был.

— Я не все его фильмы видел, — признался Барнс, отставив кружку и коробку с пирожными на стол. Франсуа был первый человек, с которым он говорил о Себастьяне, и Барнс не был уверен, стоит ли это делать. Ведь знание о том, что он до сих пор любит своего мужа, не принесет Франсуа счастья. Только расстроит. А вот о целебных свойствах слюны и спермы Барнса можно было и рассказать.

— Если ты захочешь быть со мной долго, — заговорил Барнс, понимая, что он, даже если не сможет полюбить Франсуа, не захочет и расставаться с ним, — и мы не будем пользоваться резинками, то небольшая доля сыворотки попадет и в твой организм, замедлив старение. И, может быть, даст что-то еще, кроме этого, я не знаю. Себастьян прожил до ста двадцати, а выглядел… — Барнс залез в телефон, находя одну из последних фоток Себастьяна, домашнюю, на которой он радостно улыбался Барнсу, а белые волосы красиво обрамляли загорелое лицо. И выглядел он не старше пятидесяти. — Вот.

— Какой же он красивый! — воскликнул Франсуа. — Такой благородный. Как аристократ со старинной картины.

— Да, он очень красивый, — Барнс так и не научился говорить про Себастьяна “был”. — Я всегда тихо бесился, когда его лапали фанаты и фанатки. Его одна чуть не убила. Я после этого за ним везде таскался, где официально не мог появиться, и пас его через окуляр прицела. И потом всегда все равно за него боялся. Он для меня как наваждение. Прости.

Барнс виновато опустил глаза, взяв руку Франсуа в свои, поглаживая большими пальцами тыльную сторону ладони.

— Я никогда не смогу его забыть.

— Джеймс, но разве надо его забывать? — удивился Франсуа. — Он твой муж, он огромнейшая часть твоей жизни. Ты же не можешь просто забыть такой здоровенный кусок себя. Я понимаю. Не надо забывать. Вычитать не надо. Мне кажется, надо прибавлять. Вот — был Себастьян, самый лучший человек на свете, правильно? Он ушел, потом пришел кто-то еще. Теперь вот я пришел. И если ты не будешь против — я останусь.

— Спасибо, — сдавленно пробормотал Барнс, притянув к себе Франсуа и уткнувшись ему в стык шеи с плечом. — Я просто боюсь, что не смогу дать тебе всего, что ты заслуживаешь.

— Я нетребовательный, — улыбнулся Франсуа и погладил Барнса по волосам.

— Зато я требовательный, — также глухо, в шею сказал Барнс, — но к себе.

Потянув на себя Франсуа, он улегся на диван, устраивая их обоих так, чтобы не мешались Зимние и было удобно, поцеловал в сладкие губы, поглаживая по плечу и спине.

— Понимаешь, Себастьян — это мои первые серьезные отношения. До этого не было ничего дольше пары месяцев, — начал рассказывать Барнс, пытаясь объяснить, что за требовательность он имеет ввиду. — Он для меня стал наркотиком, важно было только то, что имело значение для него. Я не сразу научился осуществлять и свои желания тоже, живя только для него. А он осуществлял мои желания. Когда Себастьян перестал сниматься, мы переехали на Гавайи и замкнулись друг на друге.

— Вы долго там прожили? — спросил Франсуа.

— Где-то лет двадцать, — прикинул Барнс, не высчитывая точно.

— Долго, — кивнул Франсуа. — Я такой щенок по сравнению с вами двумя.

— Ты сейчас хочешь меня выставить старым дряхлым пердуном? — усмехнулся Барнс.

— Ты не старый и не дряхлый. Но ты настолько старше… — Франсуа покачал головой. — Наверное, ты даже помнишь времена, когда мобильников не было.

— Мне двести восемнадцать, — подсчитав быстренько в уме, сказал Барнс. — Я помню времена, когда горячей воды в домах в городе не было.

— Серьезно? — не поверил Франсуа. — То есть это как — без горячей воды? А как мыться? Стирать — я еще понимаю, машина все равно воду греет, но мыться…

— Машинка? — распахнул глаза Барнс и расхохотался. Искренне, как не смеялся очень-очень давно. — Ну ты даешь! Малыш, тогда еще и стиральных машинок не было. Кстати, хочешь покажу, из чего тогда стреляли?

— Хочу! — Франсуа моментально заглотил начатое пирожное и запил его остатками какао.

========== 7 ==========

— Пойдем, — Барнс поднялся и поцеловал Франсуа.

Одеваться он не собирался, точно зная, что в это время по территории уже никто праздно не шатается, потому что не могут. Вечера были еще очень теплыми, хотя на дворе уже был август, поэтому ветровкой Барнс тоже пренебрег, только натянув старые кеды на босу ногу.

— Никогда не было интересно, что за той дверью в арсенале? — спросил Барнс, когда они топали по выложенной плиткой дорожке к одному из самых больших зданий, не считая гаража для танка и БТРа, как минимум треть которого Франсуа никогда не видел.