У «Волчьего логова»
(Документальная повесть) - Калиничев Станислав Сергеевич - Страница 7

— Мой Игорь? Да вы что?

— Я серьезно, — продолжал Петро. — Понимаю, вам не безразлична репутация ваших детей. Однако мы все многое бы выиграли, имея там своего человека.

— Это зависит от того, кто «вы»… А впрочем, разве от матери правду скроешь. Я давно догадывалась. Вы путь избрали себе, дети, вам и решать…

Через час, как и было договорено заранее, пришел Михаил Киселев, бывший военнослужащий. Выглядел он несколько постарше парней, среднего роста, крепкий, подтянутый.

Под Уманью его часть попала в окружение, потом плен, побег. В Павловке он появился недавно. Его приютила тетка Оли Слободянюк.

— А, Миша, — шагнул ему навстречу Петро. — Заходи. Познакомься, Игорь. Это и есть тот товарищ из лагеря.

— На вот тебе документ, он подтверждает, что ты родился в Павловке. — Игорь протянул справку, полученную накануне от Кати Черной. — Теперь ты наш земляк. Правда, с украинским языком у тебя того…

— Пустяки, — сказал Петро, — он родился в Павловке, а воспитывался, допустим, в Рязани. В связи с войной вернулся на родину матери, которая доводится родной сестрой Олиной тете. Не забудешь?

Все трое рассмеялись. Потом Петро отдал Михаилу несколько аусвайсов на разные фамилии, чтобы он передал их в Калиновский лагерь для военнопленных.

Игорь с Петром пошли проводить Киселева. Уже стемнело. Погода стояла сырая, порывистый ветер бросал в лицо холодные, почти ледяные дождевые капли. Поеживаясь в своей тоненькой тужурке, Киселев поблагодарил за аусвайсы, попрощался и пошел, словно растаял во тьме.

Друзья возвращались домой. Шли осторожно, прислушиваясь к шуму дождя.

Вдруг раздались шаги, чавкнула грязь под чьей-то неосторожной ногой. Оба повернулись на звук и увидали мужской силуэт. Незнакомец приблизился, окликнул их. Оба онемели от удивления, узнав в нем старшего из братьев Волынцов — Петра, о котором с начала войны ничего не было слышно. Бросились его обнимать.

Вместе с Волынцом вернулись в хату Коцюбинских. Игорь открыл дверь в комнату, где уже спали мать и младшая сестра Оля. Молча рассматривали друг друга. Волынец был худой, почерневший, но глаза блестели бодро и весело.

— Ты когда явился в Павловку? — спросил Довгань.

— Сегодня на рассвете.

— Почему сразу не оповестил? Хоть бы Лесика прислал…

— Ну рассказывай, откуда ты, что с тобой?

— Обо всем — долго. На фронте был. Раненный, попал в плен. Из лагеря бежал — поймали. Снова за колючую проволоку… Нет, не стоит об этом. Я там такого насмотрелся, что и мертвый буду кусаться.

— А мы о тебе вспоминали, — сказал Довгань.

— Спасибо, Сергей мне кое-что о вас рассказал. Принимаете к себе?

— Завтра соберем собрание. Тебя нам особенно не хватало.

Петро Волынец лежит рядом с братьями — все впокат, под одним одеялом, — слушает, как за стеной позванивает подойник, шумно вздыхает корова… Петро думает о предстоящем разговоре с матерью. До сих пор они всегда понимали друг друга. А теперь?

Вчера состоялось комсомольское собрание павловских подпольщиков. Его приняли в организацию, а Довгань после этого сказал:

— Надо нам Петра Волынца избрать комсомольским секретарем. В наших условиях ему как комиссару очень много работы будет, а опыта у него больше, чем у любого из нас.

Довганя поддержали и выбрали его, Волынца, секретарем. После этого Оля Слободянюк заговорила о том, что агитационная работа среди населения ведется еще слабо.

— Нужна пишущая машинка. Организация растет, есть возможность распространять гораздо больше листовок.

— Правильно! — поддержала подругу Катя Белая. — Писать от руки очень трудно, да и риск большой.

С мнением девушек все были согласны. Довгань изложил план, как с помощью поддельных документов приобрести в одном из частных магазинов пишущую машинку. В Виннице такие магазины были. После детального обсуждения распределили роль каждого в этой операции, даже стали советоваться, какой марки машинка была бы для них удобнее. И вдруг кто-то спросил:

— А деньги?

— Что, деньги? Какие деньги?

— Но ведь за машинку надо платить. И немало. Тысячи четыре.

Наступила неловкая пауза. Блестяще разработанный план в ту же секунду мог лопнуть как мыльный пузырь. Денег, естественно, в организации не было.

— Я дам деньги, — сказал тогда Петр Волынец. — Ну, вернее, мы дадим. Наша семья.

Когда они с Сергеем возвращались после собрания домой, прижимаясь к заборам, где было меньше грязи, брат молчал. Он думал, вероятно, о том, откуда Петр рассчитывает взять деньги. Петр помалкивал и украдкой посматривал на Сергея: догадается или нет? «Вот он перебрал все возможности нашей семьи — нет денег. Теперь он мысленно переставляет мебель, заглядывает в комод, но, увы, вещи все нужные и не очень ценные. За них теперь и тысячи не дадут. — Петр следит за братом и почти безошибочно угадывает его мысли. — Покончив с хатой, он перешел в хлев…»

— Ты думаешь, что мать решится? — спросил Сергей.

— Думаю, что да. Но разговор будет нелегкий. Я на ее месте и то задумался бы. Но она решится. Я знаю мать… На святое дело ничего не пожалеет.

И вот теперь, слушая, как она доит корову, Петр готовился к разговору. Он встал, вышел в сени, умылся.

Накрыв куском марли высокий глечик, мать цедила в него молоко.

— Мамо, у меня к вам разговор, — начал он несмело.

— Говори.

— Нашей организаций очень нужны деньги.

— Все, что у нас есть, отдам.

— Это мало, мамо. Мы с Сергеем должны тысячи три-четыре дать.

— Где же их взять, сынок?

— Надо продать корову, мамо.

Она посмотрела на него долгим пристальным взглядом. Прочитав в его глазах уверенность, Лидия Леонтьевна оставила подойник, села на табурет, опустив руки на колени, и сказала:

— Хорошо, сынок, продадим. Только будьте осторожными.

…Через несколько дней Лидия Леонтьевна и Кале-ник Васильевич погнали на базар корову. Вечером того же дня мать подала Петру завернутую в платок пачку денег.

— На, сынок, возьми… Если что останется — вернешь. Тут все.

И, не сдержав слезу, виноватым голосом добавила:

— В селе удивляются: в такое голодное время многодетная семья…

— Ну что уж теперь, — успокоил ее Каленик Васильевич, — каждый делает то, на что он способен.

Отец в действительности делал все, что мог. Он не бросал слов на ветер. Уже несколько месяцев Каленик Васильевич что-то мастерил по ночам, готовя подпольщикам сюрприз.

Довгань одним движением вскочил с лавки и уже стоял, прислушиваясь. Кто-то настойчиво стучал в окно.

— Кого это там черти носят? — ворчал отец, подходя к окну.

— Вы что, оглохли? Одного человека с вашего двора на расчистку путей от снега!

— Ах, чтоб у вас руки отсохли! — ругался отец. — Хоть бы рукавицы дали или обувку какую. Гоняют людей, когда тут грешное тело прикрыть нечем, да еще в такую погоду. — И с ворчливой добротой сказал сыну: — А ты… не форси. Наматывай на ноги побольше тряпок да надевай галоши. Кожух возьми.

Кое-как одевшись и взяв лопату, Довгань пришел в управу. У крыльца толпились люди. Полицай вытащил замусоленный список дворов, откуда должны были дать людей на расчистку снега, и сделал перекличку. Потом повел всех на станцию.

Эта зима, первая военная зима 1941/42 года, была холодной и многоснежной. Почти каждую неделю, начиная с середины декабря, людей выгоняли расчищать железнодорожные пути.

Дорогой к Петру подошел Сергей Волынец. Шагая рядом, шепнул:

— У меня в шапке двадцать листовок. Это первые, отпечатанные на машинке.

Железнодорожный перегон между Калиновкой и Хмельником, куда полицаи согнали людей из окрестных сел, был разбит на отрезки. Каждое село имело свой участок. Фашисты разъезжали от станции до станции на дрезине, проверяя, как люди работают.

Петро взялся не спеша лопатить снег. Он знал по опыту, что, если управишься быстрее других, тебе найдут новую работу. За ночь намело высокие сугробы. Снизу снег был сырой и тяжелый.