Полуостров сокровищ (СИ) - Зимин Дмитрий - Страница 47

А потом мы пошли домой. Настроение — хуже некуда. Последний день промелькнул в дурацкой беготне за старым разложившимся мертвецом, с которым так и не случилось ничего интересного. Господин учитель сделались необыкновенно задумчивы и мрачны, на мои вопросы только отмахивались. До казни одна ночь. Когда я об этом напомнила, учитель рассвирепел окончательно, пообещал превратить в муху и отдать на растерзание почтенному крестоносцу, обитавшему в сенях у Арины Родионовны.

Плавали, знаем… В первый раз что-ли? Но я всё-таки решила немножко помолчать. Поберечь нервы наставника.

Пришедши домой, Лумумба бросил сапоги, шляпу и плащ в дальний угол и спросил чаю. Кот робко намекнул, что неплохо бы повечерять — он как раз пирогов напек, с вязигой и грибами… Базиль отмахнулся. Всё, что нужно — это пять стаканов крепкого черного чаю и кусковой сахар. Вприкуску. И не мешать: не дышать, не пукать, и вообще не отсвечивать. Ему, бване, подумать надо.

Я обиделась. В конце концов! Без меня он бы этого мертвяка ни в жисть не отыскал, и вообще до сих пор бы в бане сидел, пьяный и несчастный… Но кто оценит? Кто, ласково погладив по голове, подарит вкусный медовый пряник? Кто похвалит за неоценимую помощь в расследовании и скажет, что я — единственный лучик света в темном царстве… Никто. Ноль внимания, фунт презрения. А Ваньки всё нет… Даже ворона куда-то подевалась.

С горя я решила перебрать и привести в порядок свой арсенал: руки заняты — и голове легче. Но Лумумба, каким-то седьмым чувством учуяв мою осторожную возню, схватил за ухо и приказал убираться с глаз долой. Я, надувшись, потащилась в сени.

И тут мне в голову пришла гениальная мысль: а чего это я буду тут сидеть сложа руки, с пауком в гляделки играть? Ваньки нет, наставник пьет, и от того, что он пьет чай, общий смысл не меняется: Ольгу спасать никто не намерен. Нет, видите ли, доказательств. Ну и что? Вот возьму, и спасу её сама. Уж тогда-то они поймут, тогда оценят! И пусть им потом будет стыдно…

Эти и всякие сопутствующие мысли я додумывала, упаковывая в рюкзачок пистолеты, запасные магазины и гранаты. Эх, жалко РПГ под куртку не спрячешь. Но ничего: пристрою в кустах у заборчика, где потемнее, и сбегаю еще раз. От острога до бабкиного дома не так уж и далеко.

Затянув все лямки и попрыгав для верности, я бесшумно выскользнула во двор. Ну, это я только в мечтах двигалась, как черный призрак на крыльях ночи, а на самом деле под тяжестью рюкзака топала, как беременная черепаха. Но ничего. Нам бы день простоять, да ночь продержаться…

Главной задачей было не нарваться на патрули. Хорошо что я мелкая — за камушек присяду и не видно. А еще я умела исчезать. Меня Таракан научил: нужно застыть, почти перестав дышать, и убрать себя из окружающей действительности. Заставить мир поверить, что тебя нет. Это не магия, просто надо так вписаться в тени, чтобы рука стала продолжением ветки дерева, нога — корневищем, лицо — отблеском луны на кирпичной кладке…

Луны сегодня не было, зато на город опустился туман, что только облегчало задачу: не то, что патрулей, собственных рук и ног не видно. Один раз всего прятаться пришлось, когда мимо проскакала возбужденная толпа магов. Заслышав бодрый говорок Агасфера Моисеевича, я решила перестраховаться: вдруг дедуля начнет проявлять отеческую заботу? Или, чего доброго, нажалуется Лумумбе, что видел его ученицу совсем не там, где ей полагается быть… Хорошо, что к новому рюкзаку прилагалась тактическая накидка «под камень». Садишься, накрываешься с головой — и красота.

Когда я увидела у причала «Молот Дьюрина», отлегло от сердца. Была подленькая мыслишка, что ребята смотались к себе в Кеблавик, испугавшись нового режима…

На борт пришлось карабкаться по якорной цепи — все мостки были убраны, а орать, стоя на берегу, не хотелось. Чуть не сорвалась пару раз в темную, покрытую мелкими льдинками воду. Преимущество действий в одиночку: никто не читает нотаций, никто не зудит над ухом что у тебя, мол, ничего не выйдет, что падать в воду обвешанной железом с ног до головы — верный Смерть… Так. Не думать. Делать.

Перевалившись на палубу, я не успела даже пикнуть. Навалилось что-то тяжелое, жесткое, пахнущее оружейной смазкой и перегаром, сорвало рюкзак, а рот зажало грубой заскорузлой ладонью. Я тут же впилась в нее зубами — всё равно что кусать старый кирзовый сапог. Над головой зашипели, выругались по-исландски, и я получила такой шлепок по мягкому месту, что мозги едва не вылетели, с противоположного конца… Руку пришлось отпустить.

Негромко переговариваясь меня подняли, закинули на плечо и потащили в трюм. Дураки! Я же своя…

Когда меня поставили, одернули курточку и убрали волосы с глаз оказалось, что мы находимся в том же зале, где давеча проходили соревнования. Прямо передо мной, сложив руки на груди, стоял Сигурд. В одной руке он сжимал жареную ногу исполинской курицы, а в другой — любимый топор.

— Ну конечно, — буркнула я. — Бухаете, как суслики.

— Брюнхильд, что ты здесь делаешь? — глупо спросил Набольший. — Ты передумала, и хочешь выйти за меня замуж? — в глазах его плескался детский пьяный восторг.

— Ага, сплю и вижу, — подпрыгнув, я врезала ему по морде — а чего он?

Капитан зарычал. Глаза его налились красным. Ой. Кажется, переборщила…

— Прости, дорогой! — еще раз подпрыгнув, я звонко чмокнула его в другую щеку. — Я так по тебе соскучилась, а ты не звонишь…

Сигурд уставил на меня круглые от удивления голубые глаза и, кажется, протрезвел.

— Что-то не так? — тихо спросил он, инстинктивно заслоняясь топором.

— Надо поговорить, — шепотом ответила я, многозначительно пошевелив бровями.

Когда я заявилась на корабль, попойка, видать, была в самом разгаре. Лыка уже никто не вязал, хотя на ногах некоторые еще держались. Популярный исландский бард Лютик, взгромоздившись на стол, исполнял эпическую сагу о любви ёжиков. Ему вторил ритмичный грохот глиняных кружек. Исландского я не знала, но скабрезные ужимки и подмигивания сказителя недвусмысленно намекали, что с половой жизнью у героев саги всё не так просто, как им бы хотелось…

Отойдя в уголок, мы с Сигурдом присели на какие-то ящики. Набольший махнул рукой и нам тут же принесли пива, еще одну жареную курицу и краюху хлеба, так что дальнейший разговор я вела с набитым ртом. Со вчерашнего дня в животе маковой росинки не было.

— Ты в курсе, что Олега посадили? — спросила я, отламывая горбушку.

— Ох, айе, — понурился капитан. — Отец Дружин сказашь, если мы возбухать вздумаем, и нас упечет.

— И вы испугались? — кусок курицы застрял в горле.

— Мы — торговцы и рыбаки. Мы должны соблюдать законы.

Я икнула.

— А как же бухло, битье и ворье?

— То зыко. Но… — не договорив, он виновато отвел глаза.

— Трусы, — сказала я громко. Так, чтобы слышало как можно больше народу. — И ты, Сигурд Длинные Руки, самый гнусный и паршивый трус из всех! Стыдно должно быть, Набольший клана Дьюрина за то, что оставил друга в кутузке гнить.

Музыка стихла. Викинги, побросав забавы, с интересом столпились вокруг нас.

— Твоего кровника заковали в кандалы, а ты тут веселишься!

Сигурд взревел. Вскочил, пнул пару ящиков, а потом, схватив кружку, разбил её о свою голову. По лицу его потекло пиво.

— Не можно нам на берег сходить, хозяйка, — раздался рядом с плечом молодой ломкий голосок. Я прищурилась.

— Слегка Чокнутый Арни, не так ли?

— Айе, хозяйка. Эт я, — в широкой улыбке паренька уже недоставало значительного количества зубов.

— И почему это вам нельзя сходить на берег?

— Из-за того битья, ворья и бухла, что мы учинишь, — по-моему, он единственный из всех оставался трезвым. — Отец Дружин наложил на нас ковы, хозяйка, и заарестовал весь груз. Сказал отдаст, когда всё уляжется, тогда и выпишет путевую грамоту…

— И вы ему поверили?

— Ох, айе. Нерушимо слово Отца Дружин.

За нашими спинами пронеслась волна энергичных кивков. Из всклокоченных волос викингов посыпались припрятанные на потом бычки, ножики и другие полезные вещи.