Машина неизвестного старика
(Фантастика Серебряного века. Том XI) - Строев М. - Страница 32

— Что за дьявольщина! — говорю. — Если она и была живой женщиной, то женщина, которая не побоялась идти ночью на заброшенное кладбище… тут дело неладно… И я не советую тебе идти с ней…

Но как я ни уговаривал, а он все стоит на своем:

— Пойду да пойду!

Упрям был очень и задорен.

Я было не хотел идти показывать ему мою черную маску, но как стало время приближаться к восьми часам вечера, чувствую, что не могу не идти, так меня и подмывает идти, точно кто за шиворот тянет:

— Иди да иди!

А тут еще и Т. пристает:

— Пойдем.

Ну и пошли.

Только по дороге я говорю ему:

— Ты подойдешь к ней, а я пойду за вами и буду следить.

Он отвечает:

— Ну, это можно.

Так и уговорились.

Подходим к театру, прошлись раз, другой, вдруг вижу: идет небольшая стройная женщина в черном.

— Она!

У меня мороз по коже, дыхание захватило, и я как прирос к тротуару… Она прошла мимо, взглянула на нас, и даже из-под очень густого вуаля блеснули глаза…

Володька спрашивает:

— Она? Черт, какая хорошенькая!

А у меня язык не поворачивается, только и мог головою кивнуть:

— Она, мол!

Володька сейчас за нею…

Когда я снова овладел собою, вижу, он уже догнал ее, и они вместе идут к углу площади… так, в сотне шагов от меня… Я за ними, гляжу: они подошли к углу и садятся в коляску… И коляска и лошади те самые, я узнал их…

Тут я к ним бегом бросился, бегу и кричу:

— Извозчик!

И как на грех, ни одного извозчика кругом…

Пока я метался, кричал, — коляски и след простыл… Побежал я домой, захватил револьвер да денщика.

Взяли извозчика, поехали на армянское кладбище… Приехали, калитка по-прежнему на запоре, темно, тихо, ни души кругом… Стали кричать, звать Т., никто не отзывается. Пробовали перелезть через стену, оказывается — так высоко да гладко, что и втроем не взберешься… Подождали, подождали, дико ведь дежурить всю ночь у кладбища, может быть, они сюда совсем не приезжали, может быть, Т. уже дома сидит…

Вернулись домой, — Володьки нет… Полночь — его нет. Два часа — нет, четыре — нет!

Ох, скверную ночь я тогда провел! Ни одной такой мучительной ночи и на позициях не бывало.

Наконец, уже на рассвете приходит Володька, измученный, страшный, в лице ни кровинки, глаза — безумные… Пришел, и прямо на постель бросился, лицом в подушку.

Лежит и молчит.

Я к нему:

— Володя! Ну что? Что было?

Он так глухо отвечает:

— Не спрашивай! Я ничего не могу рассказать!

Я, конечно, не отстаю:

— Да ну, Бог с тобой! Как же не можешь? Скажи хоть, узнал ли, кто она?

Он вдруг как вскочит, сел на кровать, смотрит на меня совсем сумасшедшим взглядом:

— Кто она? Хочешь ты знать? Смерть!.. Вот кто!

Дико так выкрикнул и снова упал лицом в подушку и бормочет:

— И вот, знай, будет скоро война, меня убьют, а ты останешься жив… — И замолчал, и молчит, как убитый, ни на какие вопросы не отвечает.

Я вижу, человек не в себе, оставил его в покое. «Пусть опамятуется», — думаю.

А он так целые сутки и пролежал, как мертвый.

Потом, когда встал, я опять к нему пристал:

— Ну, расскажи же, что с тобой было?..

А он так угрюмо и решительно отрезал:

— Не расспрашивай! Я ничего не могу рассказать. Понимаешь? Не могу!.. Хочу и не могу! Мне запрещено! И это выше моей власти… И не приставай, не мучь меня!..

И так, сколько я к нему ни приставал, так он ничего и не сказал, только и твердил:

— Не расспрашивай. Я не могу, не могу ничего рассказать!..

И сразу он сделался каким-то угрюмым, молчаливым, замкнутым, точно все время внутрь себя смотрел, и скоро уехал от меня на отдельную квартиру… А тут я перевелся в наш полк и…

— Взз… Бум-тю!.. — вдруг совсем неожиданно взвыла шрапнель, разорвавшаяся около самой землянки.

Все вскочили на ноги.

— Взз… Бум-тю! — взвыла другая, потом третья…

— Что за черт! — выругался Ш.

Где-то далеко справа забахали ружейные выстрелы.

Тревожно запищал телефон:

— Пи-пи-пи-пи!

— Первый батальон сообщает, что австрийцы ведут на них наступление! — прокричал телефонист.

— Вот тебе и раз! — всплеснул руками батальонный. — Ну тогда, господа, живо по местам!.. Будите людей. Да выслать сейчас же разведку!..

Офицеры, застегиваясь на ходу, торопливо полезли из землянки. Вьюга бушевала по-прежнему и слепила глаза. Ничего не было видно, кроме белесой, движущейся мути.

Справа, в окопах первого батальона, рокотала уже сплошная ружейная стрельба и, разрастаясь, подвигалась все ближе и ближе.

Мигали красные вспышки и с воем рвалась над окопами шрапнель.

— Ого! Австрийцы, кажется, и вправду вздумали нас атаковать! — говорил Ш., с трудом пробираясь по занесенному снегом окопу.

— Ну, а что же Т.? — спрашивал, следуя за ним, К. — Что же с ним случилось? Исполнилось ли предсказание?

— Ах, Т.?.. Убит в первом бою! — махнул рукою поручик и исчез и темноте.

— Ну и положеньице, черт подери!.. Гадай — не гадай, все одно не нагадаешь, куда пропал этот Постольников… Хоть бы одного драгуна выслал для связи, — бурчал молоденький, безусый прапорщик Рыков, то и дело поглядывая на часы-браслет и мерно измеряя тонкими журавлиными ногами длину грязной, холодной халупы, одной из немногих, стойко выдержавших отличный ураган немецких чемоданов[9].

Метель — какая-то смесь жесткого снега с песком и непроглядная темень — только и могли заставить нас выбрать себе приют в этой брошенной халупе, смотревшей еще не совсем разложившимся покойником.

Зачем и для кого судьба пощадила наше убежище от полного разрушения?.. Может быть затем, чтобы, возвышаясь над грудой развалин деревушки С., наша халупа ярче оттеняла весь ужас окружающего, бросая достойный укор в ненужном варварстве над мирными панами обнаглевшему и до цинизма одичавшему врагу, или для того, чтобы дать случайный отдых усталым воинам, застигнутым, как и я со взводом драгун, острой метелью, — едва ли знала сама халупа.

Так или иначе, не все ли равно, но войдя в нее, какое-то неприятное чувство заставило меня содрогнуться и утомленный мозг начал назойливо работать над разрешением загадки судьбы, и отвлечь свою мысль на что-либо другое я был положительно не в силах, да к тому же, будучи мистиком от природы, я невольно склонялся в этом вопросе в сторону тайны, связавшей меня ни с какой-нибудь другой уцелевшей деревушкой, а именно с деревушкой С., около которой застигла нас неожиданная непогодица.

Стараясь пересилить себя, я развернул карту и вымерил направление, по которому корнет Постольников, тоже со взводом драгун, шел на соединение со мною у дер. С., откуда ранним утром нам предстояла разведка правого фланга немцев.

По числу верст Постольников уже добрых два часа назад должен был быть на высоте д. С., но часы уже показывали одиннадцать, а об нем ни слуху, ни духу.

Я заглянул в окно.

Метель усиливалась, барабаня хрусткой дробью по закоптелому стеклу. Тьма прятала ужас разрушения, по унылый ветер тянул похоронную песню, переходящую вдруг в дикую свистопляску, и еще ярче вползал в душу ужас мертвой деревушки и гнет неизвестности…

«Развороченные черепа»[10], вспомнилось ни с того ни с сего название книжонки какого-то футуриста, попавшей мне в руки прошлой мирной зимой.

— Знаете что, Аркадий Иванович… мне кажется, что кайзер Вильгельм ни больше ни меньше, как представитель исковерканного футуризма… Не думаете ли вы, что с моментом его падения потерпят фиаско и наши бредо-футуристы и мы, наверное, уже не будем баранами, чтобы ходить на концерты и вечера этих акробатов рекламы… А может быть, они и сами образумятся… Как вы думаете?

Рыков сонно обвел меня взглядом и вместо ответа махнул рукой, широко зевнув.