Из смерти в жизнь - Стэплдон Олаф - Страница 31

А потом, когда темная волна отхлынула, когда отпраздновали первые победы, измученные, потрясенные народы продолжали голодать. Неоконченная война еще требовала кораблей, поездов, грузовиков. И в неизбывном несчастье, видя, как богачи опять подбираются к власти, иные с горечью заявляли, что свобода обернулась насмешкой. И тогда эти несчастные народы, перекованные страданием, снова обращались к партизанской войне, вынуждая победителей-освободителей к жестокости.

Какие новые идеи, гадает дух человеческий, какой новый характер, дикий и взбешенный страданиями или, может быть, страданиями очищенный и воспламененный для холодного точного прозрения, породит этот истерзанный континент?

Как ни тяжелы бедствия освобожденных, их легче перенести, чем бедствия побежденного врага. Эти народы терзает не только ярость войны, но и проклятия жертв. Но и они, по природе не бесчеловечные, обладают телом и мозгом, нуждающимся в нежности и не переносящим зверств. Они одичали в неблагоприятных обстоятельствах — так бесится лошадь от жестокого обращения. И вот эта гордая и развращенная нация, слишком долго хранившая верность своему лжепророку, теперь расплачивается за все зло, что совершила во имя его. Ведь теперь освобожденные пылают местью. Ненависть и месть притворяются справедливостью и требованиями безопасности. Убивайте! Убивайте военных преступников, построивших концлагеря, вырывавших ноги, избивавших живые тела, сжигавших на медленном огне, отрезавших груди женщинами и тестикулы мужчинам, пытавших детей на глазах родителей, вынуждая к предательству. Они должны расплатиться самое малое такими же страданиями — все, вплоть до мелкого чиновника, выполнявшего зверский приказ. Что же касается масс, если убивать все эти миллионы непрактично или недипломатично, давайте хотя бы навсегда уничтожим их военную силу. Захватим или разобьем их технику, закроем шахты, разделим их страну между победителями, заклеймим их всех как преступников, используем их специалистов и рабочих, чтобы возместить ущерб, нанесенный другим странам. Дважды на протяжении одного поколения их варварская жажда власти вовлекала мир в войну. Теперь, наконец-то, пришел час расплаты! Медлительный как лава поток победителей уже вытоптал их поля, сокрушил города и села, пожрал их молодежь. А теперь беглецы с востока на запад и с запада на восток вливаются в стиснутое окружением сердце их страны, как звери бегут перед лесным пожаром.

Их армии теснили, ломая сопротивление. Сегодня победители встречаются.

Сегодня, когда во всех остальных странах ликуют колокола, молчит одна лежащая в руинах столица. И молчаливые толпы заполонили ее улицы, наблюдая за парадом захватчиков и ожидая расплаты. Но есть и такие, кто приветствует победителей. Тайное сопротивление прежней тирании наконец обрело голос. Другие меняют убеждения с переменой ветра и разыгрывают радостную встречу.

Дух человеческий, вглядываясь в мрачные умы побежденных граждан, ужасается и сочувствует им. Конечно, он винит их в былой измене духу, как винит всех людей и самого себя в вечной тщете и ошибках. Но ему известно то, чего не смеют признать победители: что огромная часть этого народа втайне ненавидела и осуждала пророка и его тиранию, хотя и не смела поднять голос, потому что ропот карался бесчеловечными казнями. Он знает, что тысячи не страшились даже этих кар. Они предпочитали тюрьму, болезни, пытки, гибель ума и тела, молчанию. Этих дух человеческий чтит как благороднейшие из своих членов. А трагедия всего этого народа теперь внушает ему жалость, потому что возмущенные близорукие победители готовят им месть и опустошение.

На последних стадиях городского сопротивления власть рухнула, порядок исчез. Столь дисциплинированные недавно горожане превратились в толпу отчаянных, преступных индивидуалистов. Но нет — даже в этом хаосе друг был верен другу, матери — своим детям, любящий — любимому. В этой крайности горожане проявили не только худшее, но и лучшее в себе. Здесь и там, из долгого забвения возвращалось лучшее. Ведь они люди! А какие небывалые бедствия им выпали! Улей их жилищ был растоптан, они укрывались в развалинах, защищая близких от орды бездомных пришельцев с восток и с запада, и от бежавших рабов, завезенных для тяжелых работ с завоеванных земель, а теперь открывших собственную тайную войну против горожан. Голодные бродяги схватывались за каждую кроху еды или объединялись в банды, чтобы, сметая полицию, штурмовать лавки. Больные и умирающие без помощи лежали в развалинах. Истощенные тела этих некогда гордых горожан не справлялись с охватившей город заразой, а мертвых было слишком много, чтобы их хоронить.

Но теперь война окончена. Больше не воют сирены. Над головами, демонстрируя силу, кружат десять тысяч самолетов победившей армии.

С ужасом, с недобрым предчувствием вглядывается дух человеческий в сознания этих отчаявшихся горожан и их соотечественников по всей измученной стране. Какую роль сыграют они в новом мире, балансирующем на лезвии ножа между отчаянием и надеждой — в мире, где невротичные умы готовы вспыхнуть от первой же искры несогласия? Пожилые, более мягкие горожане, давно не смевшие даже шепотом выразить мечту о забытом прошлом, когда город был счастливее, а народ добросердечнее, теперь открыто восхваляют прежние времена, хотя сами они своим смирением помогали убить старый порядок и утвердить новое злобное государство. А молодые? Они не знали того более счастливого века. Они не дышали воздухом веры, без которого их предки не могли жить. С детства их умы муштровали и извращали для новой, дьявольской веры. И хотя многих из молодежи уже тошнит от зверств, они не ведают о духе. Потрясение наконец пробудило их от кошмарной иллюзии, в которой они родились, которую невольно принимали за реальность. И теперь, в новом незнакомом мире дневного света, они не смеют шевельнуться. Им нет в нем места. Как слепой, которому вернули зрение, они растеряны и парализованы новым откровением. Некоторые осмеливаются вслепую, неуклюже и неверно, тянуться к нежности, которую их так старательно учили презирать. Для таких есть надежда. Но другие, слишком отравленные наркотиком ненависти и насилия, ревниво отрицающие все счастливое и любящее, яростно сражаются с более мягкой частью своей натуры и неизлечимо превращаются в безумных героев, в извращенных святых или просто в вандалов. Озлобленные, лишенные веры падением своего вождя и поражением отечества, они дают клятву мести, посвящая себя будущей войне за порабощение всего человечества.

Ощущая в себе извращенный героизм этих пропащих душ, дух человеческий содрогается. У них такие же тела и мозги, как у всех. Когда-то они были маленькими детьми, подавали надежды, как стройные зеленые ростки человечности. Но отрава обожгла и изуродовала их. Подсчитывая, сколько таких, дух человеческий отчаивается — потому что победители замыслили месть, а месть порождает новую месть, и там, где месть правит умами, изверги и вандалы становятся удобными орудиями, если не вождями.

Но побежденные — это всего один народ из множества. Дух человеческий обращает взыскательный взгляд на победителей: на этих солдат, закаленных трудностями и боями, готовых убивать пулей и снарядом, штыком, гранатой или ножом. Замечает он и мальчиков в воздухе — пилотов, стрелков и остальных, запертых в своих машинах, объединенных дисциплиной и товариществом во имя экипажа. В сердцах этих захватчиков он ощущает глубокий, сокрушающий ужас перед войной и тоску по мирной жизни. В каждом из них он находит неясную, но настойчивую потребность в неком «мы», более нежном и глубоком, чем вынужденное товарищество армейской роты или экипажа. И с этой потребностью пробуждается смутная нежность ко всем людям, даже к побежденным. Пусть сейчас эти победители требуют воздаяния, через минуту они способны поделиться пайком с голодным ребенком. В каждом из них жажда мести сдерживается слепым и настойчивым, отчаянным стремлением к духу, и оно же тревожит пораженных войной горожан.