Свои и чужие - Хомяков Петр Михайлович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/130
• Следующая

Поэтому к моменту описываемого нами «Первого сахарского кризиса» человек вполне освоил практику земляных работ и при этом не только умел рыть большие ямы и насыпать протяжённые земляные загородки, но и активно использовал частоколы, плетни и т. п. средства. Так что в условиях влажной мягкой почвы поймы Нила применение всех этих навыков не являлось технической революцией.

Однако есть ещё одно соображение, на первый взгляд не согласующееся с нашей концепцией. Марксистская традиция (да и не только она) чётко делит типы хозяйства на присваивающие и производящие. Ярчайшим представителем последнего, по мнению подобных исследователей, является земледелие. Как мы показали в нашей работе, первым примером типа хозяйства, где земледелие было основой, стало поливное земледелие.

Посмотрим внимательно, в чём суть производящего характера земледелия. Да, собиратели и охотники берут из окружающей среды готовые продукты, которые не были ими выращены. Земледелец выращивает свой урожай. Однако разве земледелец, выращивая урожай, не истощает почву? Собиратель берет из природы растение и превращает его в пишу. Земледелец берет из природы почвенные ресурсы (расходует гумус почв, зачастую хищнически) и в результате тоже получает пищу.

Аналогично охотник промышляет дикое животное, а скотовод выращивает свой скот. Однако скотовод использует пастбище, трава на котором выросла сама.

Так чем же отличается производящее хозяйство от присваивающего? Более бережным расходованием природных ресурсов? Однозначно нет. Мы показали выше совершенно губительные для природы последствия поливного земледелия и некоторых типов скотоводства. Примерами истощения земледельческими цивилизациями (не только древними) природных ресурсов наполнена вся история человечества. Земледелие может быть неистощительным? Да. Но и охота тоже может быть неистощительной. И примеры подобной системы охотничьего хозяйства есть.

Может быть, поливное земледелие потребовало лучшего оснащения орудиями, чем охота и скотоводство? Тоже нет. И мы об этом говорили выше. Однако ещё раз подчеркнём, что долгое время основным орудием древнего земледельца была мотыга и лопата, предметы не более сложные, чем копье и нож. И материалы на копье и мотыгу шли одинаковые. Сначала просто дерево. В итоге – дерево и металлический наконечник (только разной формы).

Таким образом, особенных отличий мы пока назвать не можем. И уж во всяком случае не в присвоении тут дело. Любое производство есть присвоение. Присвоение земли или леса, присвоение руды или нефти, присвоение и дальнейшее использование человеком того, что создано не им, а природой. Без этого присвоения нет производства. Вопрос лишь в длине технологических цепочек от исходного природного ресурса до конечного продукта. Поэтому не в самом факте присвоения разница.

Итак, с точки зрения новизны в использовании тех или иных природных ресурсов или с точки зрения усложнения орудийного парка, короче, с точки зрения научно-технического прогресса первоначальное поливное земледелие не было ни революцией, ни результатом революции.

Между тем переход к земледелию, действительно, был революцией. Именно осознание революционности этого перехода и довлеет над всеми исследователями, не давая им возможности отстранение взглянуть на вещи и сформулировать истинный смысл этой революционности.

Рассмотрим энергетику жизнеобеспечения с точки зрения энергозатрат (трудозатрат) самого человека. Известны следующие факты изучения современных примитивных племён охотников и собирателей. Для поддержания своей жизни им необходимо не так уж много трудиться. В некоторых условиях мужчинам достаточно в среднем не более четырёх часов в день проводить на охоте, чтобы прокормить семью. Таким образом, значение отношения объёма продукции к трудозатратам в этом типе хозяйств гораздо большее, чем в земледелии.

Аналогично обстоят дела и в скотоводстве. Даже примитивный скотовод, имея в достатке пастбищные угодья и источники воды, может, помимо своей семьи, прокормить десять человек. И это в то время, как десять примитивных земледельцев могут прокормить только одного человека помимо своих семей. Таким образом, относительная доля «прибавочного продукта», выражаясь марксистскими терминами, может быть (и бывает, когда этот продукт отчуждается) гораздо выше у охотника и скотовода-кочевника. Следовательно, пресловутое соотношение продукции к трудозатратам у кочевника-скотовода гораздо выше, чем у земледельца.

Однако и охотнику, и скотоводу-кочевнику нужны большие территориальные ресурсы. Там, где разместится один кочевник, может разместиться десять земледельцев. Поэтому примитивный земледелец отличается от своего предшественника скотовода-охотника (совмещающего эти два занятия) не тем, что мог производить больше прибавочного продукта, а тем, что тратил больше своего труда, но занимал меньшую территорию. Затратами своей энергии, своего труда он как бы компенсировал недостаток территории.

В этой связи интересно напомнить, что во всех земледельческих регионах мира исторически сложилась так называемая «крестьянская этика». Общемировой чертой земледельческой крестьянской этики является известная концепция «ограниченного блага». Согласно этой концепции избыточный труд не может принести дополнительного блага. Любое дополнительное благо имеет источником отнятие этого блага у другого.

Эти положения очень ярко характеризуют осознание соответствующими сообществами факта резкого ограничения природных ресурсов и необходимость преодоления этого ограничения истощительным трудом. Возможности иных способов преодоления ресурсных ограничений «крестьянская этика» не признает. Именно поэтому дополнительное благо может быть только отнято, а не заработано – дополнительный труд при недостатке ресурсов не рентабелен (в широком смысле этого слова). Совершенно очевидно, что идеология и этика любой научно-технической революции объясняет как раз возможность преодоления ресурсных ограничений на путях технического прогресса. Но это ещё раз показывает, что становление земледелия не было технической революцией.

Ни одно животное (человек в том числе) не станет сам увеличивать сверх определённого лимита собственные энергозатраты (трудозатраты) на жизнеобеспечение. Это заложено в природе. Экономия собственных ресурсов и прежде всего их – одно из важнейших правил поведения, обеспечивающих выживание. Это не пресловутая «лень» – это природная сущность всего живого. Человек по своей природе в этом отношении отнюдь не выделяется из животного мира. Исключением является лишь творчество, которое, как мы показали в предыдущей части «Экология антропогенеза», является механизмом преодоления изначальной для человека двойственности восприятия мира. Творчество, таким образом, есть некое подобие психотерапии, снятия существенного психического дискомфорта. Для человека это тоже элемент жизнеобеспечения, но жизнеобеспечения не физиологического, а психологического. Элемент этот сугубо специфический, выделенный из общего порядка процесса жизнеобеспечения. Более того, с точки зрения жизнеобеспечения творчество, даже такой его вид, как «исполнительское», всегда избыточно.

Поэтому резкое увеличение трудоёмкости жизнеобеспечения, не соответствующее биологической природе человека, могло произойти только в условиях стресса, аномального состояния психики и под давлением внешних обстоятельств.

Переход к более трудоёмкому процессу производства материальных благ – процесс вынужденный, обусловленный ограниченностью территории. При этом экономное размещение по территории не есть бережное отношение к природе. Имеющуюся территорию первые земледельцы истощали ничуть не меньше, чем их предшественники – охотники и скотоводы.

Таким образом, революционность перехода к земледелию заключается в резком усилении трудоёмкости производства при экономии только одного вида ресурса – территории как таковой. Это проясняет и характер революционности перехода к земледелию. Новым источником энергии, причём источником хорошо контролируемым и управляемым, стал сам человек. Однако этот источник рассматривался пользователями, организаторами этого процесса, как внешний. Используемый человек, представитель побеждённых, но не уничтоженных группировок, субъективно воспринимался как объект другого вида – «говорящий скот».

• Предыдущая
• 14/130
• Следующая