Ад-184
(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Иванова Евгения - Страница 43

Несмотря на отсутствие должных условий, лекарств и медикаментов, врачи тем не менее, как могли, выполняли свой профессиональный и человеческий долг. О напряженной работе военврачей и всего обслуживающего персонала можно судить на примере смоленского лазарета (смоленский лагерь военнопленных «Дулаг-126»), Хирург А. И. Чижов вспоминает, что медикам приходилось работать с 5 часов утра до 11 часов ночи. В конце декабря 1941 г. был день, когда пришлось сделать около 2000 перевязок. Количество хирургических больных колебалось от 200 до 4000. Порой хирургам приходилось проводить до 60 операций в день. В хирургические отделения поступали с наиболее тяжелыми ранениями: слепые и проникающие, сквозные ранения грудной клетки, ранения брюшной полости, ранения головы, глаз, лица, челюстные, с нарушением целостности костей и суставов и др.[150]. Такая же напряженная работа по спасению раненых, насколько возможно, велась пленными советскими врачами в лагерях Вязьмы.

По воспоминаниям военврача санитарной роты 902-го сп 248-й сд Алексея Сергеевича Шубина, в «Дулаге-184» «советские медики создали подпольную группу для спасения пленных». Некоторые из них, в том числе и Алексей Шубин, владели немецким языком и поэтому старались обманывать своих врагов. Через лазареты проходили тысячи людей, и от врачей лазаретов во многих случаях зависела их дальнейшая судьба. Зная, кого немцы собираются уничтожить, врачи меняли фамилии этим людям или писали в списках, что данный пленный уже умер — так удалось спасти десятки полей[151].

В письме А. И. Микояну Германа Германовича Баумана, в 1941 г. студента истфака МГУ, с началом войны вступившего в ряды народного ополчения (975-й ап 8-й сдно Краснопресненского р-на г. Москвы), сообщается, в частности, что он за бегство из плена в 1942 г. отбывал наказание в штрафной роте (каторжное отделение) лагеря в г. Вязьме. «Только болезнь и перевод в санчасть (так спасали людей наши врачи) избавили меня от смерти»[152]. Спасал от гибели людей главный врач лазарета № 2 М. Ю. Чуловский. Из рассказа сына М. Ю. Чуловского Олега Михайловича: «Он, как мог, облегчал жизнь и страдания военнопленных, даже в тех условиях оперировал, лечил, при первой возможности записывал наших офицеров и солдат, которым грозила гибель, как умерших, а потом организовывались их отправка в другие лагеря, побеги»[153].

Известны факты отказа советских военврачей лечить немецких солдат. Так, по воспоминаниям Б. И. Шлячкова, этапированного немцами из вяземского лагеря в «шталаг» Молодечно (Белоруссия), в здании госпиталя в Вязьме, где он находился до этого, немцы хотели сделать ремонт и разместить там своих солдат. «Всех неходячих вывезли и расстреляли, а врачей наших собрали и предложили им лечить немцев. Отказались наши. Немцы врачей тоже расстреляли, местные говорили»[154]. В Смоленском лагере военнопленных, куда после вяземского «Дулага-184» попал военврач 1-го ранга А. Ф. Орлов, ходила молва, воодушевлявшая наших бойцов: «Здесь профессор Орлов, его немцы приглашают оперировать своих раненых, но он отказывается. В лагере возникла антифашистская группа, устанавливается связь со смоленским подпольем. В санпропускнике для тифозных больных, созданном военврачом Яковенко, пленные летчики собрали радиоприемник, и подпольщики тайно слушали и распространяли сводки Совинформбюро. По заданию группы Яковенко вместе с врачом А. П. Петровым разрабатывает план массового побега пленных из лагеря, который успешно осуществляется»[155].

В работах многих историков, в том числе немецких, отмечается, что наиболее благоприятные условия для сопротивления в лагерях давали именно лазареты, больничные бараки, а также рабочие команды — центры информации и очаги волнений.

Обращение с советскими пленными врачами в фашистских лагерях было ужасным, как и со всеми пленниками, — избиения, издевательства, расстрелы, передача в гестапо, болезни. Страшно читать в воспоминаниях М. М. Шейнмана слова: «немецким солдатом был избит врач Собстель», другой фашистский выродок садистски избивал «детского врача Беленького» из Москвы (доктор умер в «офлаге» в Кальварии, Литва). Или читать в воспоминаниях Е. И. Посохина перечень его страшных болезней в немецком плену — сыпной тиф, туберкулез легких, ишиас, артрит, ларингит, или зловещую приписку в 1944 г. в немецкой карте военнопленного врача М. И. Шипицына из г. Омска — после войны ведущего врача-онколога Сибири: «Инвалид, не годен к военной службе»…

Жестоко были избиты и брошены в карцер с бетонным полом после неудачного побега из смоленского «Дулага-126» военврачи А. Ф. Орлов, М. И. Яковенко и другие, затем заключенные в «дом смертников». Это не помешало им повторить побег и прорваться через линию фронта к своим.

Необходимо отдельно сказать о положении врачей-евреев. Из воспоминаний Михаила Шейнмана: «Среди немногих евреев, которых я встречал в плену, были врачи, попавшие в окружение вместе с госпиталями и ранеными. Некоторые попали в плен тяжелоранеными, истекая кровью, на поле боя. Военнослужащие-евреи знали, что у немцев их ждет мучительная смерть. И если, тем не менее, они попадали в плен, то лишь в силу чрезвычайных обстоятельств. В конце 1941 г. я находился в „госпитале“ для военнопленных в Вязьме. Как-то в декабре в палату пришел санитар и сообщил: „Немцы ищут евреев“. Недалеко от меня на нарах лежал военный врач, до войны начальник железнодорожной поликлиники в Калуге, доктор С. Лабковский[156]. Он попал в окружение и, выходя из него, отморозил обе ноги, так что пальцы на ногах отвалились. Его ноги представляли собой кровавые обрубки. Он не мог передвигаться даже на костылях. Немцы узнали, что он еврей. Вечером пришли шесть немцев и велели ему немедленно собраться, тяжелобольного, его увезли. В тот же день увезли всех больных, в которых немцы заподозрили евреев.

Арестовали и увезли также врачей, фельдшеров и медицинских сестер — евреев. Все знали, что их ожидает: пытки, мучения, смерть»[157]. Внучка С. Э. Лабковского Ольга Викторовна Мирошниченко (г. Харьков) со слов своего отца дополняет рассказ М. Шейнмана: «До войны мой дедушка работал начальником железнодорожной больницы в Калуге. Когда началась война, ему как врачу дали бронь. Его друг и коллега в то время, был болен, и дедушка отдал ему бронь, а сам добровольцем ушел на фронт…»[158].

Большинству военврачей вяземских лагерей в 1941 г. было около 40–50 и даже более лет, некоторые из них прошли широкую медицинскую практику еще в годы Первой мировой и Гражданской войн, событий на Халхин-Голе, войны с Финляндией, были награждены правительственными наградами. Так, А. Ф. Орлов в 1938 г. был награжден орденом Ленина, медалью XX лет РККА. В Красной армии в 1918–1925 гг. и с 1932 г. Попал в немецкий плен при прорыве 19-й армии из Вяземского окружения в октябре 1941 г. Два месяца работал в качестве хирурга в лазарете № 1 в Вязьме, затем в смоленском «Дулаге-126». После побега попал в партизанскую бригаду, был врачом, затем — старшим военфельдшером отдельного штурмового батальона. После спецпроверки — ведущий хирург госпиталей на Ленинградском и Белорусском фронтах. Награжден боевыми орденами и медалями[159].

До войны имели самые мирные профили врачебной деятельности: А. Н. Игнатов, А. Ф. Орлов, М. М. Собстель, И. Ф. Шипицын — опытные хирурги, М. Ю. Чуловский — врач-гинеколог, Я. Г. Пороховник и М. Н. Беленький — детские врачи, Е. Г. Посохин имел высшее ветеринарное образование, А. Г. Олещенко и А. С. Шубин — врачи-терапевты. Многие из них уже до войны занимались научной работой.