Ад-184
(Советские военнопленные, бывшие узники вяземских «дулагов», вспоминают) - Иванова Евгения - Страница 34

После соединения с Советской армией с 28 июля по 27 сентября 1944 г. находился в распоряжении Центрального штаба партизанского движения Белоруссии в г. Минске. По окончании войны вернулся в Днепропетровск и участвовал в восстановлении завода им. Петровского, на котором и трудился до пенсии. Имел правительственные награды: орден Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени, медаль «За оборону Киева», медаль «За оборону Москвы», медаль «Партизану Отечественной войны» I степени, медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне», медаль «20 лет Победы», медаль «30 лет Победы в Великой Отечественной войне», медаль «50 лет Вооруженных сил СССР», медаль «За доблестный труд». Б. Г. Маковейчуком написана книга «По дорогам войны и партизанским тропам», отрывки из которой приводятся.

«…Переводчик начал меня снова обыскивать. Ему, по всей вероятности, понравились мои часы. Так и было. Переводчик при обыске кругом оглянулся, видно, им было дано указание у пленных личных вещей не брать. Убедившись, что никого вокруг нет, он забрал у меня часы и обратно погнал в вагон. В вагоне нас продержали до вечера, а затем направили на станцию Вязьма. В вагоне неимоверная духота, теснота и вонь.

Питание в вагоны не давали. Всю ночь мы томились в дороге, а под утро привезли нас на станцию Вязьма. К прибытию нашего состава немцы готовили усиленную охрану с собаками, а когда началась разгрузка, нас, как собак, швыряли с вагонов и прямо в строй, а затем конвоировали в лагерь для военнопленных. По пути в лагерь люди спотыкались и падали, так как был сильный дождь и дорога была очень скользкая.

В лагере началась сортировка. Офицерский состав — в один лагерь, а рядовой — через дорогу, в другой.

Что такое был лагерь. Это была территория, обнесенная в два ряда колючей проволокой, где стояла кирпичная коробка без окон, без дверей и крыши, раннее предназначавшаяся для военного завода. Внутри этой коробки были размещены двух- и трехъярусные деревянные нары. Сквозняки гуляли по всем уголкам здания. Нары были сырые, местами покрыты плесенью, образовавшейся после дождей.

В лагере свирепствовали тиф, голод и холод. По лагерю, чувствуя себя хозяевами, разгуливали полицейские русской национальности под командованием немцев. Сразу же по прибытии новой партии военнопленных эта лагерная полиция приступала к „генеральной чистке“, осмотру и грабежу имеющихся у пленных вещей. В специальную комнату, где сидело по 3–4 здоровенных полицейских с повязками на рукавах и дубинками в руках, приглашались по 2–3 военнопленных, и там они подвергались тщательной обработке. Сперва предлагали добровольно отдавать часы, бритвы, ножи и другое снаряжение, комсоставское обмундирование, а если кто-либо из военнопленных выражал свое возмущение и недовольство, его тогда со всех сторон, начиная с головы и спины, били резиновыми дубинками. Избивали до потери сознания, а когда жертва была уже готова, все снимали и складывали в угол. Взамен — рваное тряпье.

Такой жертвой оказался и я.

Полицейский родом из Смоленска по имени Борис сумел мне отпустить 20 штук дубинок за то, что я не снял комсоставское обмундирование. После такого „душа“ я уже был почти готовый. С меня сняли обмундирование, облили холодной водой и одели в б/у обмундирование цвета хаки в заплатах.

Привезли меня в этот лагерь больным, так как ноги и руки были обморожены и кисти рук забинтованы.

Несмотря на болезни, истощение пленных и ненастную погоду, немцы выгоняли военнопленных из лагеря на разные работы. На эти работы старался попасть каждый, так как вне лагеря можно было достать у прохожих чего-либо покушать, а некоторым даже удавалось удирать от стражи и скрываться в лесах или у местного населения.

Однажды представилась и мне такая возможность — попасть на работу, где мы грузили пустые бочки из-под бензина в вагоны. Катить бочки к вагонам мне пришлось ногами, а в вагон грузили другие. Немец в защитном обмундировании, пожилого возраста, с красной повязкой с фашистской свастикой на рукаве, все время ходил рядом со мной и смотрел, как я катил бочки. Здоровых грузчиков не оказалось, все мы были больные, а некоторые еле-еле шевелили ногами.

Нас было около 75 человек. Немец, сопровождающий нас, военнопленных, на работу, помимо оружия, захватил с собой еще деревянный березовый квадрат размером 60 х 60 мм. Больных, которые плохо работали и медленно передвигались, немец избивал до смерти. Это был настоящий нацист-изверг. Так им было забито 2 военнопленных, трупы которых нам пришлось нести в лагерь. Более здоровые товарищи, видя такое издевательство, начали скрываться за бочками, вагонами и навсегда исчезали.

По окончании работы из 75 человек немец недосчитался 16 человек, в том числе 2 забитых им пленных. При сдаче военнопленных в лагерь полицейским немец-конвоир доложил о 2 трупах, что они умерли, а остальные удрали. С немца спроса было мало. Что дальше было с ним, неизвестно, но, надо полагать, что по голове не погладили.

В то время, когда я прибыл в Вязьму, за территорией лагеря уже было два больших сугроба из трупов, в которых жертвами оказались около 8000 бойцов и командиров. Питание в лагере было отвратительное.

На завтрак давали по 0,75 литра супа — баланду без хлеба. Баланда представляла собой не что иное, как помои. Картошка полугнилая, с землей и неочищенная, давалась на завтрак. Многие от такой пищи нашли себе могилу в немецком „раю“. На 100 % была заболеваемость кровавым поносом. Кормили такой пищей 2 раза в день, а хлеба давали в сутки 150–200 гр., и то хлеб был из деревянных опилок и льняного семени.

За каждой крошкой хлеба следили и дрожали, чтобы не упала. Но когда этот хлеб бросали в суп-баланду, опилки и льняное семя всплывали на поверхность и создавали плотную, серого цвета пленку. И при такой пище гнали ежедневно на тяжелую физическую работу. Одним словом, это был лагерь смерти.

Все немецкие лагеря не отличались друг от друга своими невыносимыми пытками и издевательствами.

Заболел и я кровавым поносом. Желая исправить свой желудок, я суп менял на хлеб и на одном хлебе прожил около 2 недель, но это не помогло.

Однажды во дворе лагеря разожгли костер недалеко от колючей проволоки и начали варить суп из отбросов, доставшихся им во время работы в помойных ящиках и ямах. Через некоторое время полицейский, заметивший костер, подошел к нам, костер потушил, пищу вылил, хлеб вышвырнул за проволоку и начал каждого избивать палкой. Затем всех „поносников“ построили в колонну, вывели из лагеря и погрузили в вагоны, и началась отправка. А куда? Неизвестно. Вагоны совершенно не оборудованы, даже параша отсутствовала. На полу вагона все плавало, и все мы были вынуждены ехать стоя, переступая с ноги на ногу. Это было тяжелой пыткой»[130].

В 1941 г. окончила Павлово-Посадскую среднюю школу № 3 с отличным аттестатом. В школе три года, с 1939-го по 1941-й, была секретарем комсомольской организации, членом горкома ВЛКСМ. С 22 июня, дня начала Великой Отечественной войны, по 14 июля училась на курсах медсестер для фронта. Добровольцем в 17 лет пошла на фронт, была санинструктором медсанбата 2-й сдно Сталинского района г. Москвы. Тяжелораненая и контуженая, во время прорыва дивизии из окружения под с. Богородицкое 10–11 октября попала в плен. Некоторое время находилась в «Дулаге-184» в Вязьме, где советские врачи сделали ей операцию. Прошла весь ужас немецко-фашистского плена, была освобождена в конце войны. После войны проживала в г. Павловский Посад. Помощь в подготовке текста воспоминаний Т. И. Марковой (Зиновьевой) оказал Александр Борисович Сумароков.

«С аттестатами в руках мы гурьбой вышли из школы. Когда подошли к стадиону то увидели большую толпу народа, которая стояла около столба, на котором висел репродуктор. Почти все женщины плакали. Когда мы подошли, то услышали голос Левитана: