Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 3

• Предыдущая
• 3/171
• Следующая

…Выяснилось, что это огромная, донельзя серая страна, что ее прошлое кошмарно, настоящее — гнусно, а будущее — туманно, что ее официальное искусство имеет те же самые диплодоковы формы. НО! — попутно выяснилось, что на жерновах тоталитаризма оттачиваются клинки поразительно ясного металла, острые и изящные. Слепяще яркие — особенно в сравнении с окружающей мутью. Эти клинки разили наповал.

На конец шестидесятых пришлось начало культурного обмена. Фильмы и книги прямо хлынули из Советского Союза, причем, учитывая требования рынка, уровень их был вполне приличным. В Госкомиздате не дураки сидели, а на твердую крымскую валюту покупали сахар и табак у друга Фиделя. Стругацки-бум, Семенов-бум, Аксенов-бум, — волны прокатывались над Островом, миллионы сыпались в бездонные карманы Советской родины, кусок отрезали и творцам: ладно, подавитесь.

Но кое-что шло из Союза не по каналам Госкомиздата. Кое-что провозилось в двойных стенках чемоданов и — микрофильмами — в туристских фотоаппаратах.

Варламов. Солженицын. Гинзбург. Синявский.

Хотелось не просто читать, слушать и смотреть. Хотелось понять. Повторимся — на то была личная причина.

Иногда ему казалось, что он понял. Иногда — что не поймет никогда.

Идея Общей Судьбы стала его проклятием два года назад. По большому счету, на Острове существовала одна умная газета — лучниковский «Русский Курьер». Мимо нее нельзя было пройти никак: а что читать? Таблоиды? «Южный Берег»? «Русский артиллерист»? Всякий, у кого в голове были мозги, читал «Курьер». В этом была даже некоторая фронда, особенно для офицера. Потом фронда вошла в моду, а Идея Общей Судьбы — в силу. Сволочь прекраснодушная, скрипел зубами Арт, открывая страничку с очередной колонкой редактора, ты хоть понимаешь, что ты делаешь?

Сволочь, похоже, отлично понимала. В отличие от миллионов других — не сволочей, напротив, отличных ребят, девушек, мужчин, женщин… То есть, сволочь хотела, чтобы понимали и они. Сволочь норовила рассказать об СССР самую черную, самую неприглядную правду — достигая совершенно обратного результата. С этим уже ничего не поделаешь, констатировал Верещагин, слыша, как обсуждается среди офицеров последний чемпионат мира по хоккею: «НАШИ показали, что Лига — просто американский междусобойчик. По гамбургскому счету НАШИ сильнее…» Это уже национальный психоз, наподобие фашистского движения или исламской революции в Иране.

Всей правды рассказать невохможно — вот, чего Лучников никогда не поймет. Как, как объяснить им всем, что вот курсант Верещагин читал о войне, морально готовился, о чем-то догадывался, но когда угодил на войну — это было уже совсем другое! Есть разница между строчкой про чужую кровь под ногтями — и чужой кровью под ногтями. Так и здесь то же самое — все будет не так, как вы себе представляете, а много хуже!

«Но троянцы не поверили Кассандре…» Кто такой капитан Верещагин — они Солженицыну не верят. Рукоплещут — и не верят.

Хорошо, сдохните вы, все мученики-добровольцы. Поезжайте туда и похороните себя за железным занавесом, подавитесь своим покаянием, но не трогайте остальных людей. Пусть у них будет свой маленький мирок — не такой возвышенный и духовный, как у тех, кто выстоял под северным ветром, но ведь ТАКОГО у них никогда не будет. Мучиться они будут по полной программе, это нам всем обеспечат, а вот взлететь дано не каждому, это я тоже знаю из опыта, поставленного на собственной шкуре. И они будут проклинать весь мир, лишившись единственного, что по-настоящему ценили — своего повседневного материального благополучия, когда можно пойти в колбасную лавку и выбрать из сорока сортов колбасы и пятидесяти — сыра, это если лень идти квартал до «Елисеева и Хьюза», где сортов соответственно восемьдесят и сто; когда покупаешь новый магнитофон не потому, что старый сломался, а потому что у нового более совершенная стереосистема и встроенный радиоприемник; когда нужно долго объяснять Тэмми, случайно заглянувшей в сборник Трифонова, что такое «обмен» и почему в СССР человек не может купить квартиру в кредит или хотя бы снять себе такую каморку, какую снимает в «доходном доме» Верещагин… Что может дать им СССР, если все, что там есть хорошего — это гении, а гениев крымскому обывателю не понять, и — вот парадокс! — доступ к их текстам, фильмам и полотнам у крымца, опять же, го-ораздо проще, чем у жителя Советской России…

Конечно, Лучников в своем порыве больше интересуется другим вопросом — что может дать России Крым? Хороший вопрос, но вот я — я, лично! — не хочу ей давать ничего.

«Отберут».

«Посмотрим!»

Итак, раздираемый сложными чувствами капитан Верещагин, и унтер Сандыбеков, едва добившийся от американки-канадки-австралийки хоть зачаточного интереса, покинули отель, и отправились в аэропорт, чтобы сесть в самолет до Дели и успеть на рейс Дели-Дубаи-Симфи.

Сложные чувства капитана долго искали себе выход, и неожиданно нашли разрядку на унтере, который попался, что называется, под горячую руку.

— Калон кора, кэп! — вздохнул Шамиль о покинутой девице. — Вэри гарна ханам…

И тут Верещагин слегка сорвался, за что ему почти тут же стало стыдно.

— Послушай, Шэм! — сорвался он, — Будь добр, свой воляпюк употребляй в Крыму. А со мной здесь говори по-русски.

— Виноват, ваше благородие, — жестяным голосом ответил Шэм. Он, по-видимому, серьезно обиделся. Серьезно, но ненадолго. Надолго обижаться он не умел.

Уже в самолете, летевшем в Дели, он спросил тоном примирения:

— Кэп, а вы знаете, кто может считаться гражданином Непала?

Дождался отрицательного кивка и выдал:

— Тот, кто был зачат непальцем и непалкой.

Дубаи, 28 апреля, 0742

В Дубаи была пересадка, и нужно было где-то скоротать час до следующего рейса.

Верещагин спустился по трапу, и с наслаждением ощутил под собой твердую землю.

Перелеты он не любил. В самолете набор высоты выглядел каким-то несерьезным. Верещагину нравилось каждый метр вверх отвоевывать у пространства — нечеловеческим напряжением. А тут — как в лифте. Через минуту объявляют: высота — шесть тысяч метров над уровнем моря. Еще через две — девять тысяч метров. Приятного вам полета. Обратите внимание на атмосферный фронт слева. (Атмосферный фронт висел над Каракорумом и Гиндукушем, задевая хвостом за Тянь-Шань — Китайская Стена из свинцовых цеппелинов и статических зарядов) Ориентировочно его высота — пять тысяч метров. (Эфемерный Монблан) Не волнуйтесь, господа, мы удаляемся от этого фронта со скоростью шестьсот километров в час. Кстати, господа, мы сядем совсем не в той стране, из которой улетали! После посадки я попрощаюсь с вами на территории Советского Союза. Уррааа!

В Дели он окончательно испоганил себе настроение покупкой англоязычного выпуска «Курьера». Moscow's breaking silence! — провозглашала «шапка». Москва заговорила, значит. И что же нам говорит Москва? Подписан с Крымом Союзный Договор?

Словоблудие… Ни черта, кроме словоблудия в обычном советском стиле. Что вам еще неясно, господа СОСовцы? Они не желают даже продекларировать для нас те права, которые обещают на бумаге советским гражданам. Это значит — оккупация. Несколько дней все неугодные будут вне закона. Надо думать, армия — в верхней части списка.

• Предыдущая
• 3/171
• Следующая