Колдовской цветок
(Фантастика Серебряного века. Том IX) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 48

И он, позабывши данное ей обещанье, выхватил меч свой из ножен, сказавши со злобой: «Умри, не хочу я, чтобы, кроме меня, другому кому-нибудь ты доставалась!», ударил тяжелым и острым мечом по шее ее лебединой так сильно, что головка красавицы юной, отделившись от тела, упала на пол земляной… С хохотом диким поднял он ее и, взглянув, откачнулся. Ему показалось, что есть отдаленное сходство в прелестных чертах красавицы мертвой с тою коварною девой, ему изменившей, сгубившей всю жизнь молодую его и доброе, честное имя… «За что изменила ты мне?!..» — в смущеньи шептал он… — «Зачем притворялась, что любишь?!.. Зачем перевенчалась с другим, меня истерзавши жестоко?!..» Долго Машека стоял, стараясь представить начало, конец любви роковой… Он вспомнил счастливое детство, высокий свой замок, в котором родился и вырос… Родную семью дорогую и славные битвы за честь, за свободу отчизны… Первую встречу с прекрасной княжною…

Бессонные ночи, вдвоем проведенные с ней в густом и тенистом саду… Обман и насмешки княжны… Мученья отвергнутой, страстной любви… Решение сделаться вором, разбойником страшным, чтоб грабить и резать ни в чем не повинных людей, страданьями их наслаждаясь. Разврат и кощунство над Богом, над верой святой православной… Соблазн, совращение с прямого пути родимого брата Гвоздя… А все для того, чтоб забыться в пороке, в сердце любовь погасить… И слезы раскаянья, горькие слезы текли по смуглым и бледным щекам… Машека рыдал, как ребенок… Но вслед за слезами он в ярость пришел и, с пеной у рта закричав: «Найду я тебя, лиходейку, найду; изрежу твое белоснежное тело в куски!», упал, истомленный душевной тревогой, без чувств на труп уж холодный убитой недавно красавицы юной… Очнувшись, Машека не мог успокоиться долго… Он жить не хотел… Ему надоело губить понапрасну людей, кровью горячею их упиваться…

Лежал как-то раз он в землянке и занят был мыслью одною: какую избрать себе смерть? Светлая, лунная ночь спустилась на землю… Месяц гляделся в Днепре, сверкая в волнах его синих; бросал серебристый свой луч в окошко землянки Машеки… Разбойник лежал недвижимо, объятый тяжелою думой… Вдали где-то стоны и крики в ночной тишине раздались; потом все затихло… Он вздрогнул… Ему показался знакомым тот голос, который кричал… Поспешно надевши кинжал, он выбежал вон из землянки и, сев на коня ретивого, помчался в то место, откуда неслися рыданья и стоны. Примчавшийся вихрем туда, он видит, что женщину вяжет дружина его… Спрянув с коня, подбегает к толпе и смотрит, не веря глазам, что вяжут злодеи княжну… «Стой! — заревел он, к толпе обращаясь… — Оставьте в покое ее — я сам с ней расправлюсь!» Княжна же, узнавши Машеку, услышавши голос его, от ужаса вся задрожала… Она поняла, что случайно попалася с мужем в разбойничий, страшный притон безжалостных братьев Гвоздя и Машеки. Она поняла, что настала для грозного мщенья пора и что уже жить ей осталось немного. Она представляла себе, как будет Машека ей мстить, каким подвергать станет пыткам, припомнив коварство ее и насмешки над ним!.. Но, видя, как мужа терзает Машека, с каким хладнокровьем он хочет пронзить его сердце кинжалом, она порешила своими волшебными чарами снова опутать Машеку, как сетью; вновь притвориться любящей пылко его, пожертвовать даже и женскою честью, стыдом, но с тем, чтоб зарезать Машеку, отмстив ему страшно за муки и смерть дорогого и милого мужа… Машека, покончивши с мужем, стоял, погруженный в раздумье… Княжна подбежала к нему, упала пред ним на колени, промолвив: «Прости — не губи меня, милый Машека, забудь про измену мою и снова меня полюби: ведь замуж я вышла насильно… Поверь мне, желанный, отбрось все сомненья, и буду я верной женою, послушной рабой до самой могилы твоей… О, если бы знал ты, как сердце мое разрывалось на части, когда обнимал, целовал меня муж нелюбимый, так ты бы разлучника-мужа не сразу убил бы кинжалом, а предал мучительной, медленной смерти!.. Поверь же мне снова, Машека!.. Прости за измену: ведь замуж я вышла насильно…» Машека поверил коварным и лживым речам, забыл про измену и снова княжну полюбил с пылкою страстью души молодой… Княжна же, попавши в землянку к нему, убила Машеку, когда он уснул, усмиренный, как зверь, близостью женщины милой, прекрасной, любовью ее насладившись… Разбойники в ужас пришли, узнавши о смерти Машеки… Они разбрелись, схоронивши героя в сырую, холодную землю; и место, в котором покоятся кости Машеки, прозвали могилою «льва»… Осталася только дружина его: она, не желая расстаться с своим атаманом, селение там основала, прозвавши его Могилевом.

Был страшный двенадцатый год… По всей необъятной России бродили французы, а с ними двенадцать языков. Полчища их, взявши Смоленск и соседние с ним города, подступали уж к самой древней столице державной России — Москве… Волненье царило повсюду… В это тяжелое время для всех истинных граждан, любящих искренне матушку-Русь, жили смиренно и тихо в городе Минске два брата с матерью, дряхлой старухой… Мать не могла наглядеться на милых своих сыновей… И братья, как добрые дети, платили ей тою же пылкой любовью… Трудились с утра до утра и доставляли матери счастье, покой честным своим поведеньем… Они поклялись пред образом Бога-Страдальца Христа жить неразлучно до самой могилы и тайн не иметь друг от друга… «Пусть Бог нас накажет, — сказали однажды два брата матери милой своей, — если мы ссориться будем и старость твою омрачать… Пусть, матушка, будет тобою на веки проклят тот из нас, кто первый начнет враждовать или стремиться к блаженству, веселью, забывши про счастие брата, забыв про спокойствие матери милой»…

Рядом почти с их домишком жил один честный и знатный, но обедневший магнат с своею красавицей-дочкой… Он был их старинный знакомый и друг, и приятель отца, который скончался от страшной болезни — холеры. Задолго пред смертью отец их, как будто предчувствуя гибель свою, взял обещанье с него, что он не оставит детей малолетних его и будет воспитывать их, защищая от всяких напастей, обид… Свято исполнил свое обещание магнат… Воспитал и поставил на ноги, как мог, сыновей умершего друга, товарища детства… Слава о прежнем богатстве магната ходила по Минску! Все знали его, а про дочку его ходили по городу целые сказки… Вся молодежь была от нее без ума… Никто из прохожих, заметив ее, идущую тихо и гордо по улицам Минска, не мог не придти в удивленье при виде такой неземной красоты… Но отца беспокоило это вниманье толпы к дочери милой, прекрасной… Он уж по опыту знал, как дурно влияет на нравственность юной души эта молва, восхищенье пред внешностью чудной… Его постоянно тревожила мысль, что дочь из невинной девчурки становится больше и больше какой-то холодной, бездушной статуей… Все увещанья и просьбы с его стороны были напрасны… Она не хотела и слушать разумных и честных советов отца и стала нарочно, желая доставить мученья ему, двух братьев в коварные сети свои завлекать… Братья попались в ловушку: влюбились в нее не на шутку, сами не зная того, что невольно они нарушают ту клятву, данную ими пред образом Спаса Христа… И панна, заметив, что братья влюбились в нее, продолжала смеяться над ними… Назначала свидаться в лесу с каждым отдельно: то с старшим, то с младшим… Братья ходили тайком друг от друга на эти свиданья… Слушали речи ее, в которых она говорила, оставшись с каким-нибудь братом вдвоем, что любит его одного пылкой и страстной любовью, глубокой, как море, и чистой, как небо в безоблачный, солнечный день… Верили ей и даже из ревности часто, забыв про союз свой и дружбу, клеветали, пришедши в назначенный час на свидание к ней, друг на друга, желая умалить достоинство брата родного в глазах лиходейки… Они и не знали, что панна смеется над ними, не знали, какую ужасную смерть им готовит она своею безумной игрою…

Однажды коварная панна была у старухи-матери братьев в гостях и с нею вела разговоры про милых ее сыновей… Старуха, пытливо глядя на нее, спросила у ней под конец: «Скажи мне, прекрасная панна, не знаешь ли ты, отчего сыночки мои приуныли?., не слышала ль ты от кого, быть может, влюбились они, особенно младший, в какую-нибудь лиходейку-занозу; их много, ты знаешь, голубка, сама, шатается нынче!.. Не знаю, что делать мне, бедной, как горю помочь?!.. Недавно ко мне приходил твой отец, — я к нему, он не знает… Тогда я спросила своих сыновей: “Расскажите мне, милые детки, почему вы притихли?.. Отчего затуманились очи прекрасные ваши?!” Они, помолчавши, сказали: “Тебе показалось, родная, мы в добром здоровья и совсем ни о чем не тоскуем”… Но я не поверила им и решила, что скрывают они от меня свою грусть, бояся меня растревожить… Пошла к ворожее и, давши ей денег, просила ее погадать, что приключилось с моими детьми и какая причина их грусти… Посмотревши на воду, колдунья сказала, что милых моих сыновей изводит соседка, коварная панна с огромною черной косою… Я обомлела; сердце болезненно сжалось от дум: неужель это ты, моя ягодка-панна, ты тоже, кажись, ведь соседка, при этом еще и с чудною черной косою; другой же соседки с такою приметой поблизости нас не живет… Но, подумав немножко, решила, что ты не способна сгубить ни за что ни про что милых моих сыновей, зная, что этим заставишь меня самое ложиться живою в сырую могилу… Скажи же, красавица-панна, быть может, ты знаешь змею ту, которая губит моих сыновей»… Коварная панна при этих словах побледнела, но скоро, пришедши в себя от смущенья, промолвила твердо и ясно: «Откуда мне знать, я никуда не хожу и не вижу почти никого…» Промолвивши это, она, пожелавши здоровья старухе, поспешно ушла… Выйдя из дома, у самой калитки младшего брата она повстречала и голосом, полным тревоги, сказала: «Беда! мать твоя, кажется, знает, что ты полюбил меня, милый!.. Ох, страшно мне, страшно!.. Пожалуй, она все старшему брату возьмет да расскажет, а он… Однако, прощай, мне времени нету; явись непременно сегодня ты в лес в двенадцать часов; сегодня ведь будет прекрасная лунная ночь и мы скоротаем ее, как третьего дня, мой милый, желанный товарищ… Я все расскажу тебе, сокол мой ясный, и все объясню…» И она, улыбнувшись коварно, шмыгнула в калитку…