Желтый дьявол
(Т. 1 ) - Мат Никэд - Страница 35

— Бурсуйка… идзем… сворчь… — и забирают с собой…

Глухие шаги японского патруля. Жутко…

— Макаки… — шепчутся на окраинах, смотрят в щелки закрытых ставней, во тьму ночи… прислушиваются… Сидят без огня…

А потом… — залпы за городом…

Расстреливают…

Утром солнце.

— Коросо!.. — желтый квадрат маски улыбается…

— Рюцкий… барыцня…

Два дня и две ночи он не спит — настороженно смотрит, слушает… маленький чужой город не знает… Он не знает, ни его не знают… Но белогвардейцы шнырят… случайно… могут узнать… лучше скорее… С рассветом на мол — уплыть с китайцами…

Вышел — идет…

Только к молу повернул…

— Цыган, что продаешь?.. — сбоку… посмотрел:

— Ефим… — Стоит, улыбается, глазом мажет…

— Идем.

Вышли на мол…

А теперь… на шаланде хорошо… Берега далеко… Небо, да вода… Да китайцы… Да они с Ефимом…

…А-лай… ла… уи… уи…

Поет на корме китаец… шевелит рулем… Тихо… тепло… хорошо…

Глаза зажмурил…

— Нашел… — слышит…

— А все-таки я тебя нашел, Сергей… Вот — повезло…

— А…

Но Сергей сквозь дрему — только улыбкой…

— А Ольга-то… во Владивостоке… теперь… — Ефим ему…Улыбка еще ярче, теплее…

— Ольга…

— …Вот мой план действий, — расскажи там, а это — передашь, как шифр и пароль… Довольно там паники и слез… Надо сейчас же приступить к организации отрядов в сопки… Заводы остановить… Взорвать, если понадобится… Дезорганизовать тыл, — вот наша задача теперь… сейчас… — передай там… Ну… прощай…

Один — спокойный, уверенный… С новыми силами. Опять — в бой…

— Стой, стой!.. Не бросай… — это что?..

— Да так, старая газета, — видишь грязная, — все равно ни чорта не разобрать…

Тот берет, разглаживает ее, присматривается.

— Смотри! — и начинает ему читать вслух:

— …Видал — миндал!.. Как они его боятся?..

— Да-а!.. А говорили — убит…

— Враки!.. Как и Москву каждый день берут… А видишь — организует отряды в Ольгинском уезде… Ну, значит, доберется и до Сучанской долины…

— Доберется, — там шахтеры…

У-уу…у-уууууууу…

— Слышишь, гудит — идем скорее, а то закроют ворота… Бегом в завод.

Мимо далмата[12] в механическую…

Там — у станков по рукам, группами — ходит обрывок газеты… Разговор полушопотом. Подмигиванье… Тайные взгляды…

— Дело будет! — К новичку слесарю Дубровский, токарь:

— Видал?

— Пора… — только и сказал тот.

— Верно… Ша — работать! Надо собираться в сопки.

— Дело!..

Всю ночь говорили — ни до чего не договорились.

А надо бы: здесь — Сухановы, Мельниковы гибнут…

Там — Гордеевки… Ивановки…

Край стонет от расстрелов, виселиц, нагаек…

Города живут жутью.

Пора…

С чем… Как…

Кто…

— …Он… Лазо… здесь… даже белогвардейские газеты об этом трубят.

— Рабочие знают… говорят! — что мы молчим?..

— Есть, которые сами к нему собираются…

— Знают его…

— Это… — командующий…

— Да… — Игорь вошел: — Вот… читайте…

Разрушать заводы… всеобщую забастовку…

Организовать рабочие отряды — в сопки…

Дезорганизовать тыл…

— Ну!.. — десяток молодых голосов.

…Все готовы.

Хоть завтра, хоть сейчас…

А глаза — огнями.

И таинственность.

… «Старики» остались…

…Молодежь…

К Лазо…

— Кто до Красноярска?.. Прошу возвратить билеты.

— Как, уже?

В вагоне поднялась суета. Стаскивают с полок чемоданы, наспех увязывают узлы. Плачет ребенок. Скоро. Поезд прибавляет ходу.

Та-та-та-та-та-та: чаше колеса. Скоро. Уже за холмом справа зубчатой каймой поднялись сторожа Енисея— горы.

Растут… приближаются… и…

Еще поворот…

Колокольни… Дома… Водокачка…

Приехали.

Публика — валом к дверям… с корзинками, узлами, но…

Дверь отворилась…

Четверо.

Папахи… шашки… наганы.

— Прошу, господа, приготовить документы.

Осмотр.

Замолкли. Готовят документы. Недовольны.

Про себя, втихомолку:

— Черти… Чтоб им подохнуть… На каждой станции смотрят.

Бедно одетый, среднего роста, молча — белый листок… Глаза — в сторону.

— Гм… — Низенький офицер с красным носом и бесцветными глазами долго смотрит… Потом — на язык…

— Ага!.. Пристает и… кисло.

— Мытый?

— Что?

— Мытый, говорю, паспорт?

— Нет!.. Что вы.

— Ладно. Дурака не валяй. Забрать! Забрали.

— Не говорит, кто он?

— Нет, путается… Да не видно, что ли: красноармеец… из лагерей бежал, должно.

— А, чорт с ним. В тюрьму!

А через пять дней: …при сем препровождается в ваш эшелон для дальнейшего направления… и проч.

Комендант эшелона — караульному унтер-офицеру:

— Петренко! Ткни его куда-нибудь.

— Слушаю-сь, господин поручик!

Звякает замок, и с визгом медленно откатывается дверь теплушки. В просвете лица: бледные… синие… грязные…

— Чего высунулись?.. Назад!.. Ну, а ты… Полезай!

Замок звякнул… Закрыли.

Темнота… духота… вонь… И чей-то голос над ухом взволнованно:

— Спиридоныч! Ты ли?

— Я!

— Моя пампушка, моя!.. — кричит китаец.

Хлебная корка, брошенная через окно вагона, подхватывается десятком рук. Но китаец держит ее крепко.

— Моя, моя…

В ту же секунду, кто-то ударом сапога в висок сваливает его.

— Бей его!

— Лупи!

Наваливаются гурьбой. Давят коленями.

— За что? — Кто-то интеллигентного вида пытается протестовать.

— Крой его, крой!

Несколько рук вырывают корку из желтых плотно сжатых зубов китайца.

В теплушке девяносто человек. Удушливый смрад: едкий дым махорки и человеческих испарений.

Вторая неделя: вши, грязь. Без хлеба. Двери заперты. Куда они едут? Куда их везут? От станции к станции… Они — пленники белых.

Слышно — открывают дверь.

Голова прапорщика Колгунова.

— Кто тут Марченко?

— Я! — откликается в углу лежащий человек.

— Выходи на допрос.

— Он болен… — за Марченко отвечают другие.

Но прапорщик Колгунов, как всегда пьяный, не терпит возражений. Он с руганью лезет в вагон и, ударяя наганом направо и налево, пробирается к больному.

— Вставай! — Пинок ногой.

Больной не шевелится.

— Вставай! — Колгунов вздергивает его на ноги и силой выталкивает из вагона.

Больной падает, ударяясь головой об рельсы.

— Это зверство! Нельзя так обращаться с больными, — восклицает кто-то.

Прапорщик Колгунов оборачивается.

— Кто там говорит? Выходи! Ну…

Никто не шевелится.

— Выходи! — и прапорщик Колтунов хватает ближайшего за руку.

Другие заступаются:

— Не смейте!

— Ах, так! Значит, бунт! Хорошо-с…

Прапорщик Колтунов, бросив больного, сильно качаясь, удаляется.

Минут через десять он появляется опять в компании шести таких же, как он, пьяных офицеров. У всех в руках револьверы. Они бесцельно стреляют в стенки вагонов.

— Выходи! Марш все!

— Зачем? — кто-то робко спрашивает.

— Не рассуждать! Выходи!

Все выходят. Их заставляют выстраиваться в ряды и рассчитаться от одного до десяти. Каждого десятого отводят в сторону.