Желтый дьявол
(Т. 1 ) - Мат Никэд - Страница 17

Влез… тяжело дышит:

— Я ж говорил… разве мы… в силах воевать… против всех наций!..

Ильицкий не выдержал и раскатился: — сзади стреляют, впереди — никого.

…А здесь — «все нации»…

Броневик тихо стал отходить.

Фронт покидали без выстрела.

А в тыл — навели орудия.

Едем — приготовились…

На всякий случай…

— Чехи обошли, вот и отступили…

Длинный, черный капитан Сакович — спец, командующий войсками Приморского сектора, защищается.

Часто он вытягивает свою тонкую, жилистую шею и пальцем за воротник — выправляет его, точно он ему мешает.

Длинный салон-вагон.

Расширенное заседание командного состава фронта и Дальсовнаркома.

… Как быть дальше — японцы выступили…

Всех занимает неотвязная мысль.

— Вот кого нам благодарить! — и Краснолобов Ильницкому газету, через стол, передает: — Меньшевиков!

… — Вот, читай: «Нам не надо Дарданелл»… — и пальцем на заголовок — видишь, как упрашивает подлец Ходоров англичан снять с «Суффолька» дальнобойные орудия… Распинается…

— Упросил, сняли… а позавчера ими и садили по нам. — Николай из угла Ильицкому.

— А потом японцы пошли в наступление, — Сакович ободренно…

— А потом вы бежали… и со страху по своим стреляли… — Николай озлобленно.

— Ну, ну, это кончено! — и Краснолобов громко…

Чувствовалась накаленность атмосферы недоверия, плохой распорядительности командующего.

Краснолобов:

— Теперь нужно думать, как исправить… и все-таки перейти в наступление — обязательно… — разряжает атмосферу конфликта…

Но наступать!..

— Надо организовать партизанские отряды — хорошо вооружить, дорогу взорвать, да с магистрали долой… в сопки.

Никто не верит серьезности слов начальника левого фланга.

… — Паника… думают многие — струсил…

Но Ильицкий и Тонконогий поддерживают Николая. Краснолобов молчит: он хочет бороться фронтом…

— Лазо бы сюда — думает.

А Сакович наклонился к Чумаку на ухо:

— Жена бросила: к белогвардейскому офицеру ушла… Тот на него недоуменно…

А командующий еще:

… — И воротничков нет…

Чумак отвернулся, ничего не сказал… Не мог…

Встал, сплюнул, подошел к товарищу, говорившему о партизанских отрядах, хлопнул его по бритому затылку:

— Верно, брат — партизанить надо!

И вышел из салона.

… — В очередь! В очередь становись!.. — кричат из длинного хвоста.

Жарко, душно на станции… А хвост, извиваясь, бежит из станции на перрон, в станционный садик, там на пути к эшелону.

У столика в углу, потные, грязные сидят двое: Гапон — комиссар финансов Дальсовнаркома и Чумак — начхоз фронта.

— Получай! — и Гапон передает пачку косарей[6] красноармейцам.

А Чумак ему же — чистый паспортный бланк:

— Заполни свое имя и фамилию! Просто…

И движется хвост.

Приморская армия получает деньги и паспорта…

— Довольно, повоевали!.. — разговоры.

— Разве мы можем против всех наций!..

— Верно!

— Ну, ты — «верно». — Гапон через дымчатые очки на него: — уже получал, хочет второй раз…

Шум, гам, ругня…

Не удалось — узнали…

— Дальше! Следующий…

И тянется хвост…

И это — не на одной станции — на многих: на Имане, на Бикине, на Розенгардовке…

Такие же хвосты.

Решили — приморскую красноармейскую часть армии мобилизованных распустить…

Распускают — рассчитывают:

— Даешь косари!..

В хвосте:

— А мы — в сопки! — и рабочий Временных Мастерских с Первой речки прикручивает покрепче ремешки сумки: — верно, товарищ Тонконогий!..

С ним уходит отряд, далеко — в тыл, к неприятелю…

Бодрые веселые ребята, все — красногвардейцы, все — рабочие.

Николай и Ильицкий прощаются с Тонконогим:

— Во Владивосток?

— Во Владивосток!

— Увидимся!

Без края в ширь, серым стальным зеркалом лег у Хабаровского крутика полноводный таежный Амур. Такой же неверный, изменчивый, как гуран[7], сахалинец со своим метким карабином в тайге, на шурфах, как обманчивое близкое марево синего Сихота-Алиньского хребта.

То безмолвный, беззвучный он катится в песчаных плесах хлебородной амурской житницы; то гремит, кричит и клекочет, прорываясь в Хинганских ущельях…

Вот по этому простору, от города Хабаровска, через трехверстную ширь переброшено чудо…

Амурский девятнадцатипролетный мост.

— Мост! — Ильицкий в купэ Краснолобову.

Гром — точно в туннель эшелон.

Переплеты, радиусы, широкие угольники длинными линейками быстро вбегающие в воздушную высь. Там — крепко схваченные верхней дугой пролета… Вертикальные угольники-столбы перемычек.

Легкость переплетов — кружево, тенями полос в окна пульмановского вагона.

Краснолобов к окну.

Тайшин, Максим и Гапон — в купэ считают оставшиеся от хвостов косари.

А внизу, под вагонами — хрустят и трещат шпалы — мягко поют рельсы. А ниже — бездна десятисаженная.

Серое полотно Амура.

Шумит, бурлит, окатывая быки, пенясь вокруг — урчит недовольный волнами…

Широкий полноводный Амур.

Последним за Амур уходит Дальсовнарком и штаб.

За ними — прикрывая отход — броневик с подрывниками.

… — Глупость! Дурной, говорю, глупость… — широкий длинный начальник подрывной команды Лунев подбоченясь на броневике:

— Вот уедем, не взорвем — а они за нами… Шапкой нас накроют… И до Зеи не успеем доехать…

— Нельзя, он прав…

— А война? А мы… — армия…

— Какая там армия!..

— А крестьяне просили, слышал? — Наш питомник, говорят… ведь этакую махину исправить — года надо… Замучает край — хлеб подорожает в Приморье — а они только амурским и живут…

— Из Китая привезут… — и Лунев плюет в пролет моста, смотрит вниз…

— Тебе что — заложил под башмак[8], отмерил пятнадцать сажен шнура да и чирк спичку, — и скинул пролет — нет его…

— Да, брат — зато преграда…

Эшелон заворачивает с моста.

Насыпь вниз, в закругление…

Мост в перспективе, чуть сбоку: белым бесконечным кружевом воздушные дуги ферм над гладью вод, на лазури горизонта…

— Красавец… — смотрит Ильицкий.

… — Играйте, играйте, мадьярские собаки! — и стэком по воздуху.

И вот, когда музыка грянула припев, — душу раздирающим воплем подхватил женский голос:

— A-а, заткните ей глотку, мать вашу… — и он рванулся к девушке, стоящей над обрывом.

Разодрано платье — грудь открыта, черная коса бьется по ветру, огромные костры глаз, квадрат корейского лица — смуглого загорелого, открытый, окровавленный рот — криком: —Стреляйте, палачи! — и опять:

Хряст зубов и в раскрытый рот — браунинг:

— Б… комиссарская… подскакивает к ней сам атаман Калмыков: нажим гашетки — глухой разрыв и девушка валится под обрыв — в Амур…

— Играйте… — к музыкантам с окровавленным браунингом.

Молчат…

… — Играйте!!.. мать… вашу… — играйте… и хохот:

— Ну!..

Мадьярская команда музыкантов спокойна: они выстраиваются на обрыве, как раз против памятника Муравьеву-Амурскому.