Красные петухи
(Роман) - Лагунов Константин Яковлевич - Страница 13

Ссутулился, опустился на стул. И никто не знал, что перед глазами у него сейчас — базарная толпа, наглые сытые морды кулацких сынков, избивающих еле держащегося на ногах голодного парнишку…

Охотников выступать оказалось немного, и те тянули в унисон Пикину, призывая напрячь все силы и завершить продразверстку досрочно. С этого же начал свое выступление и член коллегии губпродкомиссариата Вениамин Федорович Горячев. А затем сказал:

— Было бы пустой тратой времени выявлять кулака в сибирских деревнях. Мало-мальски приметная грань между кулаком и середняком от-сут-ствует. Вот в чем фокус! Посмотрите данные по Яровскому уезду на начало нынешнего года. На каждое хозяйство в среднем, я подчеркиваю, в среднем, приходится более пяти коров и почти четыре лошади. Нынешней осенью в этом уезде имелось мил-ли-он пу-дов необ-мо-ло-ченного хлеба урожаев прошлых лет. Товарищ Пикин тысячу раз прав: нужна решительность, безоглядность и натиск…

Говоря, он то и дело взглядывал на Чижикова, Сперва покусывал, покалывал его взглядами, а потом в горячевских глазах зажглась откровенная язвительная насмешка: «Выкусил? Теперь попробуй встань-ка поперек…»

Чижиков попросил слова и стал умерять воинственный запал продовольственников, призывая их к соблюдению революционной законности. Напомнив ленинское указание, что разверстка всей своей тяжестью должна лечь на кулака, Чижиков строго выговорил:

— Если мы впредь станем нарушать классовый принцип разверстки и будем по совету Горячева выметать хлеб у всей деревни, огулом, не считаясь с имущественным положением крестьян, то этим мы сработаем только на руку врагу…

Поднялся такой протестующий шум, что Чижиков умолк. Машинально приминал ладонью встопорщенные, коротко подстриженные под бобрик светлые волосы, внимательно вглядываясь в лица продработников.

Когда шум поутих, Чижиков заговорил снова.

— Не кипятитесь. Не поучаю. Но промолчать — не могу, не имею права! Продразверстка сейчас — главное для всех коммунистов губернии. Потому она так успешно и выполняется. Тут мы с вами в ногу. А вот насчет того, чтобы любой ценой взять хлеб, — не согласны! Надо так взять, чтобы трудящегося крестьянина не озлить, в кулачью стаю не толкнуть… Да не гудите вы! Лучше подумайте, как разверстку выполнить и беззаконий не допустить. Чека завалена жалобами крестьян. Надо сурово и публично наказать загибщиков. Чтоб другим неповадно было. И чтоб крестьянин по этим самодурам или переряженным врагам Советскую власть не мерил. Уверен — губком и губисполком поддержат нас…

— Пускай сама чека выполняет разверстку!

— Мы головой рискуем, а нас к ответственности!..

— Чека создали для борьбы с контрреволюцией… — выкрикнул Горячев.

— Вот именно! — рассек его фразу Чижиков.

— …а вы с кем боретесь? — как бы пятясь и извиняясь, скомкано докончил Горячев, уже жалея, что высунулся.

— С ней и боремся! Разве то, что вытворяет продотряд Обабкова, не контрреволюция наизнанку? — размашисто и звонко хлестнул разъяренный Чижиков. — Надо совсем обалдеть, чтоб не понимать этого…

И посыпал увесистыми раскаленными фразами, да так напористо и убежденно, что в настроении продработников наметился перелом. Но Пикин с ходу произнес еще одну искрометную речь, и заседание закончилось с тем же настроем, с каким началось.

Вениамин последним перешагнул порог кабинета, замешкался у неприкрытой двери, услышал:

— Черт тебя побери, Григорий, ты что, не понимаешь? Карасулин прав, сами плодим врагов.

— Не по тому компасу рулишь. Карасулин тебя еще не в такую трясину заманит. Посмотри, кто вокруг него. Волостной комсомольский секретарь — истеричная гимназисточка. Шекспиров разыгрывает на сцене, стишки про любовь…

— Разучился ты человеком быть. Жаль мне тебя… Прошу на коллегии губпродкома рассмотреть наше представление о нарушении революционной законности продотрядом Обабкова.

— Послушай, Чижиков, — Пикин еле владел собой, — не лезь куда не следует, Мы сами как-нибудь разберемся в своих делах.

— Жаль, но я вынужден…

— Не пугай… Валяй, жалуйся хоть самому господу богу, только под ногами не путайся, не лезь…

— А это уж не тебе решать, куда нам лезть…

Вениамин едва успел отступить от двери кабинета, сделав вид, что ковыряется в занедужившей зажигалке.

— Заело? — Чижиков зло прищурился.

— Техника. — Вениамин изобразил на лице улыбку.

— Ненадежна. Откажет — и не полыхнет…

— На такой случай есть кресало, — с беспечной веселостью ответил Вениамин, соображая, куда целит председатель губчека.

— Шумная штука. Тишины боится.

— Не понимаю вас, — как можно спокойнее выговорил Вениамин, чувствуя в горле булькающие толчки крови.

— Чтоб понимать, надо знать друг друга.

— Рад буду познакомиться с вами поближе. — Горячев галантно поклонился.

— Я тоже. Кстати, откуда вы узнали о Катерине Пряхиной?

— Из газет, — не задумываясь, поспешно ответил Вениамин.

— Вот курьез. Газетчики говорят: от вас узнали.

«Скотина Кожухов, проболтался спьяну», — догадался Вениамин и заторопился исправить ошибку.

— Мы действительно не понимаем друг друга. Впервые о челноковских событиях я узнал из газеты. А что касается обстоятельств воскрешения Катерины Пряхиной, так их газетчики узнали от меня.

— Каким ветром занесло ее к вам?

— Челноковский поп завез. Ори-ги-нальный тип. Ввалился среди ночи — помогай, в больницу не берут. Я всю войну в госпитале, немного знаком с медициной. Осмотрел, перевязал. Потом уговорил, чтоб сообщила о себе. До того была напугана, в любую щель готова…

— Вот и заползла. До свиданья.

«Куда заползла? О чем он?.. Кружит, как ястреб над цыпленком. Еще раз предупредить Катерину. Кажется, любит… Позарез нужен свой человек в чека… Скорей бы качнуть. Тогда сквитаемся… то-ва-рищ Чи-жиков».

Председатель Северской губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Гордей Артемович Чижиков всю ночь писал донесение о грубых злоупотреблениях властью и нарушениях революционной законности при проведении разверстки. Ни в разговоре, ни на бумаге он не терпел гладеньких, облегченных, обтекаемых фраз, потому по нескольку раз перечитывал каждое предложение, походя ероша его и заостряя. Документ заканчивался следующими выводами: «Эсеры, недобитые белогвардейцы и кулаки, умело используя недовольство крестьян, пытаются разжечь антисоветский мятеж. И разожгут, если мы немедленно не восстановим революционный правопорядок в деревне».

Нельзя сказать, чтобы к этому выводу Чижиков пришел без колебаний. Сколько раз жестоко спорил с собой, защищая, оправдывая Пикина и его линию в проведении разверстки. Даже по официальной статистике, в Северской губернии почти 14 %, или 25 000 хозяйств, — матерые кулаки. Они всячески саботируют разверстку, провоцируют столкновения крестьян с продотрядами, пакостят и вредят. Если следовать пословице «семь раз отмерь…» — сибирского хлебушка не видать. Пока убедишь да докажешь мужику… Спохватившись, Чижиков как за спасательный круг цеплялся за ленинские высказывания о продразверстке, снова и снова вспоминал напутственные слова Дзержинского: «Сибирский крестьянин своеволен и самолюбив. Без крайней нужды не наступайте ему на любимую мозоль…» Это было сказано перед самым отъездом Чижикова в Северск.

Прежде всего, думал Чижиков, надо очистить металл от ржавчины — отслоить трудящегося крестьянина от кулака. Врагам невыгодно четкое классовое расслоение. Пикин стрижет мужиков под одну гребенку, тем самым сплачивает середняка с кулаком, значит, помогает врагу…

От такого заключения в голове начинало звенеть и пол уходил из-под ног. Чижиков пил воду, курил, короткими пробежками колесил по кабинету и опять начинал с нуля. После долгой душевной борьбы он утвердился в правильности своих выводов, хотя и не представлял ясно, как же теперь на полном ходу сменить направление и скорость разогнавшейся продовольственной машины, и в донесении своем призывал партийные и советские органы губернии общими усилиями найти желанный ответ.