Русская армия между Троцким и Сталиным - Млечин Леонид Михайлович - Страница 40

«Полк вторично отказался выступить согласно оперативному приказу. С командным составом полка, а также и свыше не желают считаться, примите экстренные меры, мы бессильны…»

Едва ли стоит говорить о белогвардейских лазутчиках, погубивших начдива Федора Дыбенко. Поведение солдат его дивизии определялось не только близостью свободолюбивых бойцов-анархистов Нестора Махно, но и общими настроениями в армии. Долгая борьба против дисциплины и порядка воспитали, привычку не подчиняться приказам, которые не нравятся.

Бойцы Федора Дыбенко поступили так же, как и годом прежде моряки Павла Дыбенко под Нарвой: захотели — пошли в наступление, столкнулись с сильным врагом — побежали. В обоих случаях они считали себя вправе поступать именно так — власть-то народная, им самим и решать, как себя вести…

Дивизия Павла Дыбенко весной 1919 года вошла в Крым.

Приказом Реввоенсовета Республики он получил орден Красного Знамени:

«В период боев с 25 марта по 10 апреля 1919 года под городами Мариуполь и Севастополь он, умело маневрируя частями вверенной ему дивизии, лично руководил боем, проявил истинную храбрость, мужество и преданность делу революции; своим примером воодушевлял товарищей красноармейцев, способствовал занятию вышеуказанных пунктов и полному уничтожению противника на северо-восточном побережье Черного и Азовского морей».

6 мая 1919 года в освобожденном Крыму было провозглашено создание Крымской Социалистической Советской Республики и образовано Советское Временное Рабоче- Крестьянское правительство. Совнарком разместился в Симферополе. Наркомом здравоохранения и заместителем председателя Совнаркома, чтобы сделать приятное Ленину, назначили его младшего брата — Дмитрия Ильича Ульянова, который с 1914 года жил в Севастополе.

Дмитрий Ульянов писал сестре:

«Передай Володе, что в Евпатории в лучшей санатории у самого берега моря я приготовлю ему помещение, чтобы он хоть две-три недели мог отдохнуть, покупаться и окрепнуть. Там у нас есть все приборы для электро-гидро-механо- и гелиотерапии, и можно полечить ему руку. Тем более, что он никогда не видел нашего Черного моря…»

Павел Дыбенко стал наркомом по военным и морским делам Крымской республики. Его дивизию преобразовали в Крымскую Красную армию, Коллонтай назначили начальником политотдела армии и наркомом пропаганды Крымской республики.

Она поехала вслед за Дыбенко, записав в дневнике; «Я помогу Павлу. Он недисциплинирован, самолюбив и вспыльчив». В реальности она просто хотела побыть вместе с любимым человеком.

Но они с Коллонтай недолго наслаждались жизнью в Крыму.

12 июня 1919 года генерал-майор Добровольческой армии Яков Александрович Слащев со своими войсками высадился в районе Коктебеля, выбил войска Дыбенко из Крыма и легко сверг советскую власть.

Покровитель Дыбенко командующий Украинским фронтом Владимир Александрович Антонов-Овсеенко потерял свою должность, потому что фронт был расформирован. Крымскую дивизию Дыбенко включили в состав 14-й армии под командованием Климента Ефремовича Ворошилова.

А самого Дыбенко вызвали в Киев, где недовольный им Подвойский сказал, что Павел Ефимович командируется в Москву — учиться в Военной академии генерального штаба, которую открыли 8 декабря 1918 года (в 1921-м ее переименовали в Военную академию РККА). Но учиться Дыбенко не хотел. Заставлять не стали. Война продолжалась, и он получил дивизию на Юго-Восточном фронте, участвовал в боях за Царицын.

В январе 1920 года Дыбенко получил второй орден Красного Знамени:

«За то, что во время боев на подступах к г. Царицыну… командуя сводной бригадой, искусным маневром вошел в тыл кавалерийской группы противника, принудив ее поспешно отступить и бросить большое число орудий и прочего боевого имущества…»

В феврале 1920 года он возглавил 1-ю Кавказскую кавалерийскую Дикую дивизию, сражался с деникинскими войсками. В июле командовал 2-й кавалерийской дивизией на Южном фронте. В сентябре вернулся было в академию, но поучиться опять не удалось. В 1921-м его отправили усмирять кронштадтский мятеж.

Когда началось восстание в морской крепости Кронштадт, советские газеты опубликовали правительственное сообщение «Новый белогвардейский заговор!». В нем говорилось, что происходящее в Кронштадте «несомненно подготовлялось французской контрразведкой». Это была ложь, прикрытие для массовой расправы.

Не стоит думать, что верхушка партии не знала реального положения. Расследованием ситуации в Кронштадте занимался особоуполномоченный при президиуме ВЧК Яков Саулович Агранов, видный чекист, которому очень доверял Ленин.

Агранов составил секретный доклад, в котором, в частности, говорилось:

«Кронштадтское движение возникло стихийным путем и представляло собой неорганизованное восстание матросской и рабочей массы… Следствием не установлено, чтобы возникновению мятежа предшествовала работа какой-либо контрреволюционной организации среди комсостава или работа шпионов Антанты. Весь ход движения говорит против такой возможности…»

Теперь, когда рассекречены и преданы гласности многие документы, становится ясно, что именно тогда произошло.

Еще до начала восстания в Кронштадте начальник 1-го спецотдела ВЧК Владимир Дмитриевич Фельдман по заданию Особого отдела ВЧК составил в начале декабря 1920 года подробный отчет о положении на Балтийском флоте:

«Усталость массы Балтфлота, вызванная интенсивностью политической жизни и экономическими неурядицами, ycyгубленная необходимостью выкачивания из этой массы наиболее стойкого, закаленного в революционной борьбе элемента, с одной стороны, и разбавление остатков этих элементов новым аморальным, политически отсталым добавлением, а порой и прямо политически неблагонадежным — с другой изменила до некоторой степени в сторону ухудшения политическую физиономию Балтфлота.

Лейтмотивом является жажда отдыха, надежда на демобилизацию в связи с окончанием войны и на улучшение материального и морального состояния…»

Плохое питание («один хлеб и вобла»), невозможность учиться, возвращение к старому в смысле неравенства матросов и командиров, жесткость нового командующего флотом Федора Раскольникова, запретившего отпуска, увольнения на берег и ночевки вне корабля, — все это вызвало раздражение моряков.

«Недовольство масс Балтфлота, — продолжал начальник 1-го спецотдела, — усугубляется еще письмами с родины. Почти все они несут жалобы на тягость жизни и сплошь указывают на несправедливости, вольные или невольные, местных властей.

Считая это явление одной из главных причин недовольства, притом не только в рамках Балтфлота, но и в общеармейском масштабе, необходимо на него обратить самое серьезное внимание. Все — и беспартийные и партийные — в один голос жалуются на удручающие вести с родины: у того последнюю лошадь отняли, у другого старика отца посадили, у третьего весь посев забрали, там последнюю корову увели, тут реквизиционный отряд забрал все носильные вещи и т. д.

Обратиться же за разъяснением, за помощью, в которой чувствовалось бы для товарищей, прибегающих к ней, нечто реальное, а не просто сочувствие, не к кому, да и органа такого нет.

На почве всех этих явлений вытекает и нечто весьма существенное: более сорока процентов членов РКП организации Балтфлота вышли из партии. Одни мотивировали свой уход религиозными убеждениями, другие усталостью: «надоело», третьи разочарованностью в лучшем будущем, четвертые просто порвали партийный билет…»

Единственное, что исправно функционировало в Кронштадтской крепости, — это Особый отдел ВЧК, то есть военная контрразведка.

«Начальник товарищ Грибов поставил работу его на должную высоту: информационная часть вполне удовлетворяет своему назначению; весь информматериал без предварительной проверки не идет в сводку. Грибов сам моряк, имеет самую тесную связь с комиссарами и массой. Вот пример этой тесной связи с ним.

По штату ему полагалось всего пятьдесят осведомителей, он имеет их до ста пятидесяти, и почти все бесплатные. Как только комиссар «Петропавловска» перехватил письмо, через десять минут он уже был у Грибова. Единственное, что ему не удается, это завербовать осведомителей из комсостава…»