Ощепков - Куланов Александр Евгеньевич - Страница 77

Оно могло видеть не только их. Посмотритесь в него: точно так же в это зеркало заглядывал лейтенант от артиллерии барон Датэ, поправляя левой рукой воротничок, перед тем как вручить хозяйке дома — Марии Ощепковой букет алых роз, которые она так любила. Подмигивал своему отражению в этом зеркале и задорно постукивал себя стеком по плечу всегда довольный собой будущий герой битвы на Иводзиме, где он сгорит в танке и даже тела не найдут, лейтенант от кавалерии барон Ниси, заскакивавший за хозяином квартиры по имени Васири, чтобы на своей машине отвезти его в клуб дзюдо в Адзабу.

По какой-то причине хозяин не бросил тяжеленную раму в Японии, когда в срочном порядке бежал оттуда, вызванный во Владивосток бездарным шпионским начальником. А может быть, слабая и хрупкая, заходящаяся в чахоточном кашле Мария тащила его с собой, следуя потом за мужем одна, но под пристальным наблюдением японских полицейских? Странно. Или они вообще не везли его, а купили позже, в насквозь прояпоненном Владивостоке на рынке? Нет ответа. Мы не знаем. А может, за массивным деревянным задником, прикрученным к раме мелкими шурупами, было спрятано что-то такое, что очень надо было провезти через границу, и ради этого пришлось так надрываться? Все может быть…

Так или иначе, зеркало недолго пожило во Владивостоке, а потом продолжило свой путь в Новосибирск, но там уже не заглядывали в него щегольские японские лейтенанты, а лишь вглядывалась со все возрастающей тревогой двадцатилетняя Мария, каждый день замечая, как впадают щечки, как на заострившихся скулах начинает играть страшный, нехороший румянец, и тогда только она улыбалась этому своему отражению, когда видела, что к ней сзади подходит муж, сильными руками обнимает ее худющие плечи, целует в шею и, улыбаясь этому самому зеркалу, говорит: «Не бойся. Все будет хорошо». А когда она успокаивалась и уходила, он сам подолгу стоял и смотрел на свое отражение, удивленный тому, как нагло и бестрепетно он ее обманывает, и благодарный зеркалу за то, что оно все знает, но никогда его не выдаст.

Вскоре Василию некого стало обнимать, и зеркало, погрустив о Марии, отправилось дальше в свое путешествие, на этот раз в Москву. Сначала висело в общежитии Центрального дома Красной армии — ЦДКА, а потом в нем вновь отразилась красивая женщина. На этот раз это была брюнетка с огромными глазами и тонкими чертами лица — Анна Казем-Бек. А рядом в зеркало заглянул ребенок — ее дочка Дина, которая полюбила Василия Сергеевича как родного отца, а он полюбил ее, и зеркало очень часто теперь видело не одно и не два, а сразу три счастливых лица.

Увы, прошло всего семь лет, и эти люди снова стали смотреться в зеркало со все большим беспокойством. Сначала заболел глава семейства. Но нитроглицерин худо или бедно помогал, и Анна Ивановна время от времени останавливалась на ходу, чтобы облегченно поправить сбившуюся, пока искала лекарства и наливала воду, прическу — «Васеньке лучше». В зеркале отражались ученики, сидевшие у постели больного: Галковский, Сагателян, Харлампиев, Сидоров, Будзинский. Все они тоже смотрелись в него, одергивая перед уходом свои гимнастерки, мятые пиджаки и толстовки. Потом это зеркало увидело на мгновение уж совсем радостную картину: Василий Сергеевич достал билеты на «Дни Турбиных» — пьесу, которую любил, которая напоминала ему о таких же, как он, «бывших» и наталкивала на одну и ту же, страшно сжимавшую ему сердце, мысль: а правильно ли сделал, что вернулся? Он повернулся к жене лицом, руку с билетами держал за спиной, но она увидела билеты в отражении, и это был тот случай, когда старый разведчик так наивно «прокололся», но совсем тому не расстроился. Анна Ивановна улыбалась, Дина хохотала от радости, что они все вместе пойдут в филиал МХАТа (тут рядом, в соседнем переулке), и зеркало отражало радостные ярко-красные обои, абажур над настольной лампой, голубую пепельницу, державшуюся для гостей, и столовый нож, забытый Диной на столе. Все было хорошо.

А потом зеркало увидело другое. Ночью вспыхнул свет и вошли они — в фуражках с околышами в тон обоям. С ними дворник. «Полностью изобличается в том, что является японским шпионом!» Обыск. Плач Дины и Анны Ивановны. Растерянное лицо хозяина. Из ящика достали японский штык. «Оружие! Покушение на вождя?! Паспорт! Руки назад!» И хозяин ушел. Даже не посмотрел на прощание в него — в кусочек стекла, который проделал с ним такой путь длиною в целую жизнь. Просто забыл. Растерялся.

Потом были другие люди, другие картины. Кто-то помогал Анне Ивановне упаковывать архивы, чтобы поскорее вынести, и зеркало видело, как стыдливо торчал из авоськи старинный фолиант с буквами на незнакомом языке. Вот она сама долго, никак не решаясь, смотрела на его борцовское, еще из Японии, кимоно, наконец опустила голову, завернула многажды собственноручно перестиранную спортивную форму в старые тряпки — жечь. И наступила другая жизнь. Другая. Лучше, но… без него.

Теперь в это зеркало смотрим мы. Давайте не будем забывать о том, что оно видело. Никогда.

«Господа! Как вы знаете, Россия является в мире сильным государством. Она хвасталась званием цивилизованной державы. Другие люди также соглашались с этим. Поэтому о таких делах, как командирование в Японию учеников для обучения, она даже во сне не грезила. Но Японо-русская война усилила блеск Японии. Вместе с этим Россия также, по-видимому, изумилась японской цивилизации и после заключения мира безостановочно начала посылать в Японию студентов для обучения. Она приказывает изучать всю организацию японской культуры начиная с языка, и поэтому русские мальчики от 14 до 18 лет присылаются в Японию. Я намерен здесь поговорить с моими молодыми читателями о целях и других обстоятельствах этих предприимчивых мальчиков.

<…>…мы поместили фотографию десяти русских учеников, находящихся в Японии. Среди них Трофим Юркевич и Федор Юркевич — братья. Они прибыли в Японию в прошлом году в сентябре. Остальные же 8 человек прибыли в конце ноября.

Какие же мотивы их прибытия в Японию?

По этому поводу нужно сказать, что еще до Японо-русской войны в Православную семинарию в Канда на Суругадай приехали два ученика: Романовский и Легасов и, обучаясь в Японии только четыре года, возвратились на родину. Романовский сделался переводчиком в армии, а Легасов переводчиком в рыбопромышленном обществе. Первый из них находится в Харбине, а второй в Хабаровске. Результаты их обучения оказались очень хорошими. Поэтому вышеназванные десять учеников также приехали для обучения в Японию на четыре года. Г. Александр Вилямовский приезжал в качестве их проводника. Они поступили в интернат Православной семинарии. Попечителем их является архиепископ Николай, а инспектором — ректор Православной семинарии г. Сэнума Какусабуро. Для того чтобы они совершенно прониклись японскими нравами и обычаями, они, как видно на фотографии, одеты в японское платье и обувь (гэта) совершенно в японском стиле. Но так как японские широкие штаны (хакама) походят на русскую женскую юбку, то мальчики сначала очень неохотно их надевали, но потом привыкли. Стульев европейских и столов они совершенно не употребляют и одинаково с японскими учениками садятся пред японскими столами, согнув колена. Они учатся, стройно сидя по-японски. Постели (футон) они употребляют также, как и говорят по-японски.

Из каких же сословий общества эти ученики? Братья Юркевич и Волков Александр из купеческого. Персяков Владимир — сын музыканта, другие все дети казаков и офицеров. Отсюда можно заключить, насколько русские дети, особенно казаки, после войны поняли фактическую силу Японии. Какое же воспитание получили эти мальчики на родине? Юркевич и Дзимбатов дошли до 3-го класса гимназии, другие же окончили низшую школу. Во время Японо-русской войны они жили в Маньчжурии и все знают более или менее по-китайски. Среди них Юркевич говорит по-китайски особенно хорошо. Теперь они едят совершенно одну японскую пищу. В январе они ели даже зоони (японские новогодние пирожки) и очень любят их. Они неподдельно говорили, что это вкусно. Русские все очень любят моти (пирожки из риса). Бывшие раньше в Японии Романовский и Легасов, как говорят, также очень любили моти. Русским не нравятся сырая рыба (сасими), улитки и осьминог; они называют эти блюда червями и содрогаются при одной мысли о еде их.