Ощепков - Куланов Александр Евгеньевич - Страница 39

С другой стороны, пусть это и прозвучит парадоксально, но не стеснённые ли материальные условия неуспешного кинопромышленника могли стать поводом для ослабления слежки за ним со стороны японской полиции? В самом деле, какой нормальный контрразведчик поверит в то, что вражеского резидента забрасывают в чужую страну без денег, без связи, без всяких средств существования и с приказом выкручиваться самому — хоть на тротуаре сиди перед синтоистским храмом, подаяние проси, но секретную информацию передавай?

Что же касается самого вопроса передачи данных, то разведотдел округа просто самоустранился от решения этой задачи, возложив ее на плечи резидента и сформулировав следующим образом: «Так как связь слаба, подыщите 1–2 человек курьеров Токио — Шанхай, не вызывая подозрений. Явку укажем» или, выражаясь простым языком, Василию Сергеевичу посоветовали разбираться с этим самому. Где, как, каких «надежных людей» посреди вражеского Токио с его тотальным полицейским контролем должен был найти — «не вызывая подозрений!» — Ощепков, Заколодкина с Бабичевым не волновало. Стоит ли говорить, что сами эти молодые люди (Заколодкину и Бабичеву в 1925 году исполнилось по 29 лет, Бурлакову — 28) в Японии к тому времени ни разу не были, начальное образование получили в церковно-приходских школах, а представление о Востоке — на курсах при Военной академии в Москве?

О «слабой связи» с резидентом заново заставил вспомнить инцидент с пароходом «Декабрист», на котором Японцу был отправлен пакет с руководящими указаниями.

О прибытии посылки Центр предупредил Ощепкова… телеграммой, присланной по почте, чем поверг резидента в шок. К тому же от своего «приятеля» в полиции Василий Сергеевич узнал, что произошла очередная утечка секретной информации: японцы были уверены, что на пароходе русские переправляют в Японию оружие. «Декабрист» собирались обыскать, а за всеми сошедшими с него пассажирами и членами команды установить строгое наружное наблюдение. Как Ощепкову все же удалось получить предназначавшийся ему пакет — отдельная история, но вот что было написано в полученном им сопроводительном письме к посылке: «С подателем сего высылаем два флакона: за номерами 1 и 2. Первый — для тайнописи, второй — для проявления. Писать пером или палочкой, чтобы не поцарапать бумагу. Когда засохнет, писать поверх чернилами или карандашом. Димерил-гликсил (№ 1) очень слабо проявляется. Если у вас есть более сильный раствор, этими лучше не пишите».

Ответ Японца на инструкцию был краток: «Ваше письмо с пароходом “Декабрист” получил. Печати целы, но флаконы пусты: вытекли… Тайнописью пользоваться не будем, потому что все это уже известно японской цензуре…»[221] Взамен тайнописи, состав для которой все равно вытек, конструктивный оптимист Ощепков предложил использовать шифрование донесений. Код он предлагал примитивный (он не был криптографом и явно не был связан с этой работой до революции), но все же: первая цифра должна была обозначать страницу книги-ключа (ею был избран «Русский орфографический словарь»), вторая — порядковый номер соответствующего слова. Однако предложенная резидентом система оказалась слишком сложной для руководства разведотделом и кто-то (Бабичев или Заколодкин, но, скорее всего, последний — в силу служебного положения) «красными чернилами начертал на этой бумаге: “Долой код!”», оставив японских дешифровщиков без работы[222].

Как мы помним, еще одной составляющей, осложнявшей работу «Д. Д.» на Сахалине, оказалось требование Бурлакова перевести японские уставы на русский язык. Аркадия уже перекинули на новый участок работы — в Маньчжурию, но это ничего не изменило. Номер 1/1043 пересылал из Токио запрошенные книги по военной тематике на японском языке и со временем начал понимать, что их никто не переводит и, соответственно, не читает. Его начальники попросту не понимали, что они получали, что держат в руках. Это следует из донесения Ощепкова из Токио: «<Запрошенные вами> данные об авиации и воздухоплавании частью уже были представлены. В дальнейшем я буду все писать на русском языке, насколько позволит мне возможность, так как по моему заключению часть высылаемых мной материалов на японском языке или переводится очень медленно, или совершенно не переводится. Заключаю я это из тех заданий, которые повторяются несколько раз».

Дальше — больше. Сменивший Бабичева помощник начальника разведотдела Шестаков (вероятно, Виктор Николаевич) «творчески развил» идеи своих предшественников. Направив в Токио короткий запрос, состоящий из шести пунктов, он снабдил его грифом «Строго секретно. Уничтожить при малейшей опасности». Профессиональный разведчик Ощепков, отдающий себе отчет в том, что он все время находится в опасности, уничтожил запрос немедленно, о чем, будучи бездарным бюрократом, сообщил Шестакову. Тот не согласился с тем, что опасность уже наступила, и пометил в досье на Ощепкова, что резидент номер 1/1043 не выполнил требования штаба округа и его личные «примерные указания о способах хранения секретных бумаг»[223]. Назревал серьезный конфликт. Не знавший об этом Японец продолжал дотошно выполнять свой же план развертывания разведывательной работы в Токио, неуклонно двигаясь вперед по извилистому пути разведчика.

Отвечая на требование Центра подыскать надежных людей на должности маршрут-агентов, Василий Ощепков писал: «Завербовать кого-либо для связи нельзя, и здесь нет таких людей, все люди, которые продадут и выдадут. По поводу последней передачи я хотел бы высказаться отрицательно, так как, если бы не “Митрич”, случайно оказавшийся в Токио, я провалился бы с головой. В дальнейшем ни под каким видом не телеграфируйте мне… Связь — лишь через “Митрича”, он — хоккайдскому консулу, а тот — своей связью»[224].

Это послание примечательно сразу по нескольким причинам. Во-первых, очевидно, что искать кандидата на место курьера среди русских эмигрантов, значительную часть которых в Японии составляли бывшие колчаковские офицеры, семеновские казаки и ушедшие вслед за ними, обозленные и на красных, и на белых, и на всю эмиграцию разом, крепкие сибирские мужики и предприниматели, было крайне опасно. Нет сомнений в том, что в конце концов среди них нашлись бы люди, разочаровавшиеся в жизни вдали от родины и мечтающие вернуться домой, в Россию, готовые связываться ради этого хоть с чертом, хоть с большевиками — сменовеховцы по сути, но как найти таких людей, чтобы одновременно еще и не вызвать подозрений у полиции? Это было совершенно невозможно в тогдашней Японии, где каждый «белый русский», как называли их японцы, находился под пристальным надзором полиции.

Во-вторых, если предположить саму возможность поиска курьера среди японцев, то, будучи воспитанником Николая Японского, Василий Сергеевич должен был слишком хорошо знать мнение своего учителя о преданности японцев: «И хороша же ты, любезная моя Япония, классическая поистине страна шпионства, и поэтому — хитрости, обмана и подлости!»[225], чтобы рассчитывать на них. Ощепков как минимум не верил японцам со времен обучения в семинарии и никогда на них не надеялся, лишь профессионально, расчетливо используя своих однокашников так, как ему было нужно для решения разведывательных задач.

В-третьих, кто такой Митрич, чудесным образом спасший нашего героя во время инцидента с «Декабристом», и почему Василий Сергеевич настаивал на поддержании связи именно через него?

Митричем Ощепков называл Владимира Дмитриевича Плешакова, своего соученика по семинарии, ровесника, сына казака, изначально учившегося в Токио за счет военного ведомства, чтобы стать по ее окончании либо разведчиком, либо военным переводчиком. Он и стал — и тем и другим. До начала Первой мировой войны Плешаков служил в Харбине, потом отправился на фронт, где был произведен в офицеры. Революцию встретил подпоручиком, а возвращаясь с фронта, остановился в Омске, где вступил в армию Колчака и занял должность «офицера-восточника» в разведывательном отделе, руководил которым знакомый нам по наставлениям об организации разведывательного дела генерал Павел Рябиков. Уже поручиком Плешаков воочию увидел разгром колчаковщины и оказался по другую сторону границы, найдя себе службу в качестве переводчика у Хондзё Сигэру, командира японского 11-го пехотного полка, будущего командующего Квантунской армией, барона и адъютанта императора[226].