Ощепков - Куланов Александр Евгеньевич - Страница 11

«Здесь в семинарии учатся японскому языку два русских мальчика из Порт-Артура, чтобы быть потом переводчиками. Приходили спрашивать: “Им уезжать или оставаться?” Но куда же уезжать? В Порт-Артур теперь и попасть трудно. Притом, к кому им там? У одного (Легасова) родителей совсем нет — убиты были в Китайскую войну, а дядя уехал, кажется, в Россию; у другого (Романовского) родители вернулись в Россию. Оба они казачата. Они и сами больше склонны к тому, чтоб остаться и продолжать занятия. Конечно, им трудно будет. Сказал им терпеть и молчать, по пословице: “терпи, казак, атаманом будешь”; улыбнулись и ушли»[52].

«Улыбнулись и ушли…» Нельзя не отметить в связи с этим, что святитель Николай совершенно очевидно испытывал к первым своим русским ученикам искреннюю симпатию. И хотя забота о пастве во время войны и переживания за родину надолго заслонили все другие заботы и заняли полностью мысли владыки, все же в самом конце войны, когда в Японии находились десятки тысяч русских военнопленных, а «казачата» по заданию главы миссии помогали им в переводах, Николай Японский с гордостью писал о их успехах в языке: «На экзамене в 3-м классе Семинарии по Гражданской Истории; 32 ученика и два русских. Класс хороший, много способных; отвечали хорошо почти все. Русские — Романовский и Легасов идут наравне с японцами; то же самое выучили и почти так же складно говорят, как они»[53].

Окончив затянувшееся и наполненное чрезвычайными обстоятельствами обучение, семинаристы уехали к местам службы, и здесь снова стоит процитировать их наставника, сделавшего подробную запись об этом событии:

«14/27 июня 1906. Среда. Утром отправлены во Владивосток, через Цуруга, из Семинарии воспитанники Феодор Легасов и Андрей Романовский, которых в 1902 г. прислал сюда из Порт-Артура 14-тилетними мальчиками, чтобы научиться японскому языку и сделаться переводчиками, адмирал Евг. Ив. Алексеев. Они стали говорить по-японски совершенно как японцы; изучили и письменный язык до чтения газет и нетрудных книг; кроме того, со здешними семинаристами получали общее образование. <…>…они назначены переводчиками, один к штабу в Харбине; другой в Хабаровск. Присланы они сюда на два-три года, но пробыли четыре; хотел я довести их до окончания семинарского курса, но им уже наскучило здесь, хотя товарищи были с ними очень хорошо, даже и во время войны обращались с ними деликатно. Жили они здесь в школе совсем по- японски — в японском платье, на японской пище, и были всегда здоровы»[54].

Так много, подробно и с такой симпатией Николай Японский не напишет уже ни о ком из русских подростков, которые тем временем готовились на смену Легасову и Романовскому.

Необходимость наличия в войсках и штабах в Сибири и на Дальнем Востоке достаточного количества драгоманов[55] — переводчиков с восточных языков — со всей очевидностью показала русскому командованию проигранная война с Японией. Через военного агента (атташе) в Японии полковника Владимира Константиновича Самойлова командование Заамурского округа отдельного корпуса пограничной стражи, а также некоторых других соединений русской армии, вновь обратилось к главе православной миссии принять новые группы учеников — на этот раз 26 человек. Владыка Николай дал согласие на обучение десятерых, и, по данным Александра Хохлова, в августе — декабре 1907 года в Токио приехали 11 русских подростков[56]. В дневниках же святителя Николая называется другой год начала обучения — 1906-й[57]. Учитывая, что курс подготовки переводчиков в семинарии, в отличие от семинаристов-японцев, был шестигодичным, а год выпуска части из них известен точно — 1912-й, последний вариант даже по таким косвенным данным выглядит вполне логичным. Более того, приводимый иркутским ученым Сергеем Ильичом Кузнецовым перевод статьи «Как Япония показалась русским мальчикам» из газеты «Тюо симбун» датирован 17 декабря 1906-го, а отнюдь не 1907 годом[58]. Однако после отъезда Романовского и Легасова и до 1908 года архиепископ Николай в своих дневниках о русских семинаристах не упоминает совсем, да и вообще дневниковые записи за 1907 год немногочисленны. Пофамильный список, сведения о количестве и конкретных обстоятельствах попадания русских подростков в семинарию тоже оказались бы удручающе скудны, если бы в дело не вмешалась нагрянувшая из Петербурга одна занозистая журналистка. Но прежде, чем рассказать об этой удивительной истории, стоит упомянуть о некоем полуфантастическом проекте, который мог дать толчок для отправки «казачат» в Токио летом 1906 года.

Один бывший офицер резидентуры КГБ СССР в Токио как-то рассказал автору этой книги, что еще в начале 1980-х годов некий сотрудник госбезопасности, работавший в Подмосковье под прикрытием церковного сана, завидовал «смежникам» из ГРУ: «У них один Иван Касаткин чего стоил! Лучшего разведчика, чем он, в Японии никогда не было!» Это, конечно, шпионские легенды. Сегодня точно и достоверно известно, что Иван Дмитриевич Касаткин — архиепископ Николай Японский никогда не был разведчиком. И все же причина для зависти молодого сотрудника КГБ существовала, и крылась она в размытых упоминаниях о той самой группе молодых людей, которые якобы готовились в семинарии для работы против японцев.

Сам архиепископ Николай никогда и нигде не упоминал о возможности использования русских выпускников семинарии для службы в разведке — переводы и только переводы. Перечитывая сегодня его дневники и немногочисленные первоисточники, имеющие отношение к данной теме, неизбежно приходишь к выводу, что глава Православной духовной миссии если и задумывался о разведывательной перспективе своих учеников, то гнал от себя эти мысли. Судьбы Легасова и Романовского в этом смысле могли его немного успокоить, хотя ни владыка Николай тогда, ни мы сегодня не можем с уверенностью говорить о том, что именно, при каких обстоятельствах и кому переводили с японского языка первые семинаристы по окончании обучения в Токио. Тем более что до 1905 года вопросы военной разведки в регионе находились в ведении вице-адмирала Е. И. Алексеева — того самого, что прислал их в Токио. Что же касается остальных своих русских воспитанников, то преосвященный не дожил до окончания ими семинарии, а знать о планах военного командования просто не мог и не должен был. О том же, что такие планы существовали — обширные, детальные и исключительно амбициозные, свидетельствует историк военной разведки, пишущий под псевдонимом Михаил Алексеев. В одной из своих работ он подробно рассказывает о плане создания «Восточной коммерческой школы», а на самом деле уникального военного образовательного учреждения, состоящего из детского сада и специальной школы для подготовки юных разведчиков[59].

Удивительный проект был предложен специалистом по тайным операциям, участником Русско-японской войны, Генерального штаба капитаном Ипполитом Викторовичем Свирчевским, но в полной мере так никогда и не достиг стадии реализации — прежде всего из-за сложности в исполнении и отсутствия должного финансирования. Тем не менее усилия по хотя бы частичному претворению плана в жизнь предпринимались, а главным энтузиастом в решении вопроса о создании «Восточной коммерческой школы» был сам Свирчевский. Судя по тому, что нам известно, он являлся настоящим профессионалом и, пожалуй, фанатиком своего дела[60]. Его «Положение о школе разведчиков Приамурского военного округа» отличается жестким прагматизмом и пропитано ультрапатриотическим духом. Война только что кончилась, и понимание, что на ней все средства хороши, что только таким образом и можно победить в войне следующей, еще доминировало в сознании боевых офицеров. Они искали причины поражения и стремились ликвидировать провалы, наверстать упущенное и представить свое видение возможностей России в неизбежной новой войне. Другой профессиональный разведчик — Генерального штаба полковник Петр Иванович Изместьев в брошюре «О нашей тайной разведке в минувшую кампанию», подготовленной в 1910 году, объяснял причины поражения русской армии в войне с японцами: