Заслон
(Роман) - Антонова Любовь Владимировна - Страница 52

— Шурка и Марк не приходили?

— Н-нет… — растерянно ответил Колька и с важностью всезнайки добавил: — Им теперь шибко некогда.

— Много ты понимаешь, — опять склонился над чертежом Алеша.

— А что… Шурку и мать по целым дням не видит. Все, говорит, одна да одна сижу, хоть бы ты когда зашел, Коля…

— Ладно, званый какой. Уроки-до выучил? Смотри у меня, я за тебя возьмусь! Значит, ребята все в политехникуме пропадают?

— А вот и нет! У них теперь все собрания да заседания. А Мацюпу они в Москву послали, на какой-то съезд. Третий. Чтобы он там послушал и всем рассказал. А за главного у комсомолов Венька Гамберг и тоже съезд проводить собирается.

— Какой съезд? — Алеша решительно отодвинул чертеж и стал свертывать его в трубку. — Какой съезд?

— А я знаю, — внешне равнодушно уронил Колька, радуясь, что отвлек брата от его скучного занятия, и, подумав, добавил: — Съезд Красной Молодежи Амура, вот какой!

— Ну и когда этот съезд будет?

— А я знаю…

— От тебя прямо все отскакивает. Живешь, как в лесу!

— Пускай, как в лесу, — согласился Колька и уткнулся в книгу.

— Видали молодчика?.. Ему все безразлично. — Алеша потянулся за фуражкой. — Ты вот что, если я припоздаю, ложись и спи. Понял?

— Понял, — откликнулся Колька, — а ты не припаздывай, — ворота рано запирают, придется лезть через забор.

Алеша пересек большой запущенный двор. Поздоровался за воротами с лузгавшими семечки женщинами.

Плотная, в цветастом платье хозяйка глянула исподлобья маленькими глазками и поздравила с приездом. Другая, худощавая, в темном, надвинутом на глаза платке, ничего не сказала, только ниже опустила голову.

«Беженка, — подумал Алеша, — вот они какие».

— Куда бог понес? — донеслось усмешливо кинутое вдогонку хозяйкой дома. — Не сидится с Колюшкой, аль какие дела?

— Дела, дела! — ответил Алеша, не оборачиваясь.

Сейчас, немного передохнув и убедившись, что дома все в порядке, он попросту не мог оставаться в четырех стенах. Разбирая чертеж, не смог сосредоточиться, так его волновали события на «Комете». По словам Савоськина, все выглядело крайне невинно, и он явился жертвой излишней подозрительности и произвола, а виновники этого должны понести заслуженное наказание. Кто же, в конце концов, прав: Савоськин или Померанец? Верно сказал секретарь облкома, что он должен был во всем этом разобраться сам. Но что же делать, если у него не хватило смекалки, жизненного опыта?! Вот и понесли его ноги через весь город на судно. Там он останется до утра, а может, и до решения этой трудной задачи.

Алеша и не подозревал, как много говорилось о нем в этот вечер в семьях вернувшихся речников… Матросы и кочегары превозносили перед своими домашними его находчивость и сметку: «Силен парень, без капитана, об эдакую пору, а привел пароход. Когда ел, когда спал, никто не видал, вот и выгребли… А Савоськин, царь водяной, как пить дать подвел бы под монастырь».

Однако сам Савоськин в это же время, изливая душу перед мадам Поповой, мазал Алешу наичернейшим дегтем:

— Золоторотец, гольтепа… шагу не давал ступить! Комсомолию в Сретенске для слежки за мной исделал. Куды я, туды и они следом шасть, следом, следом… Ни в жисть я, Марь Николавна, с эдаким сбродом не поплыву. Сяду на берегу и сомов стану ловить, аль в собор певчим устроюсь! Откапитанничал, и через кого?

Марья Николаевна подливала капитану чаю.

— Шпиен, сразу видно, что шпиен… — вздыхала она. — Простота наша: взяли не знай кого. Ой, крутеньку заварили кашу! Ну да ничо, утро вечера мудренее, посмотрим, кто кого.

«Дела… вот приду на „Комету“ и уберу сходни, — размышлял Алеша. — До утра на пароход чтобы никто ни ногой. Даже хозяйку не пущу. Пускай судят, как хотят!»

Пышные облака, теснившиеся вокруг полнотелой луны, вдруг закрыли ее совсем. Все сдвинулось, потемнело. В вершинах тополей засвистал, потрескивая сучьями, ветер.

— Не найдется ли у тебя, браток, спичек?

Алеша остолбенел от неожиданности — перед ним стоял Померанец.

— Спичек тебе?! Послушай, Филипп, как же ты мог уйти? Я на тебя понадеялся. Иду вот сменять, а ты оставил судно. Ты же обещал!

— В том-то и дело, что обещал, — боцман протяжно свистнул. — А в аккурат через часок опосля того, как ты ушел, нагрянули гости, пошуровали в каютах да и говорят: «Вали-ка ты, парень, домой».

— Гости! — схватил его за руку Алеша. — А я тебе что говорил? Я говорил: будь здесь хозяином. Эх ты…

— А ты не кипятись, — отвел его руку Померанец. — Пришли они, значит, все честь по комедии, вооруженные до зубов. Мандат на обыск старшой предъявил и, первым делом, в капитанскую каюту. А там, мать честная, семь пудочков золота припрятано, ей-ей, не вру! И еще что-то такое нашли, бумаги какие-то важные. То ли Савоськин их кому-то должон был передать, то ли их Савоськину передали… Ну да там, куда его поведут или уже повели, разберутся. Там его, сукиного сына, поспрошают! — Померанец сплюнул и, повеселев, добавил: — А что я тебе говорил? Чуяло мое сердечко, чуяло ретивое! Ну, айдате домой!

Но идти домой Алеше не хотелось. Простившись с боцманом, он пошел по Большой улице, в сторону центра.

Старый, грузный, Лазарь Моисеевич Гамберг в крайне удрученном состоянии захлопнул массивный талмуд, в котором искал ответа на мучившие его сомнения, погасил свет и выглянул в коридор. Там было темно и тихо, только из-под двери, ведущей в комнату старшего сына, пробивалась узенькая полоска света и слышались молодые приглушенные голоса. «Так и есть, у Беньки опять гостюет кто-то».

Крадучись, старик выскользнул на крыльцо. Преданная Альфа, взвизгивая от радости и припадая на все четыре лапы, подползла к нему на брюхе и лизнула руку. Хозяин пнул собаку ногой, спустился во двор и — порядок прежде всего — пошел посмотреть, заперты ли ворота. За ним, ковыляя на толстых лапках, побежал щенок — рыженький Омега. Альфа предостерегающе тявкнула — хозяин, мол, не в духе! — и бросилась наперерез.

— Боишься?! Дрожишь за своего звереныша, глупая. Ну? — неожиданно для себя старик погладил собаку, глядевшую на него умными, понимающими глазами, схватил щенка, подкинул и тотчас же подхватил его своими крепкими, жилистыми руками. Щенок тявкнул, Альфа скулила и жалась к ногам хозяина.

Старый Гамберг глянул вверх и вдруг увидел звезды, подивился их переливчатому сиянию, этим вдруг открывшимся перед ним бесчисленным мирам. Он никогда не задумывался о их существовании, так влекли и занимали его всегда неотложные земные дела. Он ничего не знал в звездном мире, кроме Млечного Пути и Большой Медведицы. Да и это зацепилось в памяти еще с той поры, когда он был таким же юнцом, как его Бенька. Полно, был ли он когда-нибудь таким рослым и красивым? Нет, конечно… В юности он был костлявым, никогда не наедавшимся досыта местечковым бедным евреем, торговавшим пряниками в грошовой лавчонке отца и мечтавшим о богатстве.

И вот оно пришло, это богатство. Ой и не спрашивайте, какими путями оно пришло! Там, в Книге Судеб, записано, как он денно и нощно, не щадя здоровья и сил, «насаждал свой виноградник». И пускай этот виноградник крепко припахивает рыбным рассолом, и пускай далеко не все считают старого Гамберга праведником… Что ж из этого? Иегова знает, как это непросто, как нелегко стать купцом первой гильдии даже здесь, на Амуре. Ой, как нелегко! Но зато еще так недавно к голосу Лазаря Моисеевича прислушивались многие. Да что там, все уважаемые люди города! Все, кроме собственного сына…

Кто-то брякнул щеколдой калитки, потоптался на тротуаре, снова несмело потрогал щеколду. Странный гость, почему он не позвонит с парадного? Медлит у ворот, видимо, раздумывая, не уйти ли совсем? И старый Гамберг ощутил неясную тревогу, что неизвестный вдруг уйдет и никогда больше не постучится в эти ворота.

— Стойте! Стойте, я сейчас отопру! — Старик заторопился к воротам, прижимая к груди тепленького присмиревшего Омегу, и, только отодвинув засов и распахнув калитку, понял, что поздний гость ему мало приятен и что он подсознательно ждал кого-то другого.