Заре навстречу
(Роман) - Попова Нина Аркадьевна - Страница 66

Ирина впервые видит Андрея так близко. До сих пор встречала его только на собраниях, видела за столом президиума на председательском месте, видела на трибуне конференции. Три доклада сделал он сам. Со страстью, с огнем выступал в прениях. Дал бой оборонцам. Наголову разбил тех, кто стоял за объединение с меньшевиками: «Не всегда верно, что в количестве сила. Не всегда выгодно собрать больше народа под знаменем. Сила — в дисциплине и качестве. Можем ли мы учинять бесформенное объединение? Нет! Только когда среди вас нет разногласий, только тогда и объединяйтесь… Меньшевиков мы в партию не берем!»

Слушая сейчас ленинские тезисы, она радостно отмечала в уме: «Конференция встала на позиции Ленина. Это наша заслуга… Вот что значит единомыслие, когда оно опирается на марксизм, на ленинскую теорию».

— Товарищи! — сказал Андрей, едва чтение закончилось. — В основном, как видите, мы правильно решили на конференции ряд вопросов. Но…

Он вскочил со стула, прошелся по комнате.

— Мы допустили ошибки. В свете ленинских тезисов они ясно видны.

Андрей остановился. Все глянули на него.

— Одна ошибка, когда в резолюции говорим о контроле партийных организаций над Временным правительством. Какой контроль? При любом контроле это контрреволюционное правительство не будет выполнять требований пролетариата. Вторая ошибка — слова о диктатуре пролетариата и крестьянства… Что вы подняли брови, Рысьев, чему удивляетесь? Ленин выдвигает лозунг борьбы за диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. Поняли, в чем разница?

— Да, — сказал Чекарев, — но по духу резолюции не расходятся с тезисами. Мы дали правильную характеристику Временному правительству. Правильно оценили роль Советов. Наметили верную политическую линию.

— Давайте еще раз прочтем, вдумаемся, обсудим, — предложил Андрей.

Около полуночи Ирина вышла на кухню. Поджарила картофель, нарезала хлеб, поставила чайник на керосинку. Поколебалась: не попросить ли у хозяев чаю на заварку? — и заварила неизменный брусничник. Сахара не было, она развела в кипяченой воде щепотку сахарина. «Хотелось бы не так угостить Андрея… но не в этом дело. Покрою стол двусторонней скатертью, мамины вязаные подстаканники выну…»

Она поймала себя на том, что стоит, напряженно вытянувшись и крепко сжав руки.

«Отчего мне так хорошо? Нашла дело своей жизни… нужное для народа дело. Полна сил, здоровья. Любима! У меня верные, испытанные друзья…

Вот оно — счастье!

И все — Илья! Он раскрыл во мне то, что раньше было замкнуто, запрятано…

А без Ильи? Могла бы я работать, радоваться… могла ли бы я жить без Ильи?

Нет, лучше не думать… не надо думать об этом…»

И, точно убегая от пугающих мыслей, Ирина поспешила в комнату, захлопотала у стола.

— Я свободу слова не так понимаю, как иные, — говорил Рысьев. — Привык высказывать, что думаю. А вот сказанул на конференции, и мне сразу штемпелей: «Соглашатель».

Андрей живо повернулся к нему:

— Это вы на мой счет? Интересно, как вы понимаете свободу слова: вы свободны говорить, а я не свободен выразить свое мнение?

— Наше общее мнение, — вставил Илья.

— Выражать мнение — это одно, а оскорблять — это другое, — дрожащим голосом произнес Рысьев и, побледнев, резко отодвинулся со стулом от стола. — Вы меня оскорбили… меня… меня… Я для того сюда и пришел, чтобы высказать, выяснить. Повторяю: если Андрей хочет, чтобы в партии были люди абсолютно одинаково мыслящие, он останется один.

Илья и Чекарев сказали вместе:

— Опять за то же.

— Опять за рыбу деньги!

Андрей упорно смотрел на Рысьева.

— Вы сказали, что признаете свою ошибку, и голосовали за размежевание с меньшевиками, Рысьев. Значит, вы солгали конференции?

— Нет! Не солгал. Но я вам говорю: абсолютно одинаково мыслящих людей нет на свете. Это вы должны признать. Вы меня не понимаете…

— Я вас понимаю, Рысьев… Вот вы выступали сначала против размежевания, потом покаялись. Я видел, как вы кивали Полищуку, когда он разглагольствовал о поддержке Временного правительства в его борьбе с «внешним врагом»…

— Я голосовал против.

— Но кивали «за». Берегитесь, Рысьев, если вы ведете двойную игру!

— Не веду я двойной игры!

— Тем лучше. Но тогда продумайте свои ошибки, и вам станет ясно, что, хотите вы этого или нет, вы находитесь под буржуазным влиянием.

— Он под влиянием буржуазной родни находится, — с грубой прямотой сказал Чекарев.

Рысьев вскочил.

— Буржуазная родня? А считаю я Албычевых родней? Зборовского? Охлопкова? Я только в целях конспирации общался с ним. Он мне и моим делам ширмой был! Моя жена не ему племянница, а его жене. Я давно — ни ногой к нему.

— А жена ваша каких взглядов? — спросил Андрей.

— Взглядов, взглядов… — проворчал Рысьев. — Никаких у нее взглядов нет.

— Это вы бросьте, стыдно говорить глупости.

— Вне! Она вне политики.

— Значит, у вас нет с нею общности интересов?

— Где это видно, в какой программе, чтобы вмешивались в частную жизнь? Что, я плохо работал? Изменял? Да, были ошибки, может, и еще будут… Я живой человек… Но разве мои дела не за меня говорят?

И Рысьев стал перечислять все поручения, выполненные им.

Когда он кончил, Андрей сказал:

— Если вы не покаетесь сам перед собой, Рысьев… если не осознаете, что вы уклоняетесь от ленинской линии, ошибки ваши умножатся. А партия не будет без конца прощать их вам.

Рысьев отказался от чая, ушел. Остальные уселись тесным кружком, придвинув стол к кровати. Стало уютно и весело. Андрей, отхлебнув из стакана, спросил Ирину:

— Брусничник?

— А как вы разгадали мой секрет? — весело, почти шаловливо отозвалась она.

— Ведь я в Сибири жил, — сказал Андрей. — Брусничник… У меня о нем, можно сказать, нежные воспоминания. Это неплохо, особенно зимой после поездки за дровами или за сеном. Намерзнешься…

— За сеном? — удивилась Ирина. — А зачем вам сено?

— Зачем? — задумчиво повторил Андрей. — А вот представьте себе: Максимкин яр… тайга… снега — с головой увязнешь.

Ты оторван от работы, от жизни. Что с товарищами, что с твоей семьей — не знаешь… полная неизвестность. Нет книг, газет. Переписка под контролем. Стражники — по пятам. А быт… Ну, что об этом говорить, всем ясно. Так вот, чтобы не расхныкаться, не утратить бодрости, я и приналег на физическую работу. Ездил за водой, за сеном, за дровами, ухаживал за хозяйскими лошадьми, убирал снег со двора, ездил неводить, лед долбил… А пальтишко — питерское, на рыбьем меху! — уже весело продолжал он. — Намерзнешься, попьешь вволю такого чайку — и заснешь как убитый…

Андрей махнул рукой, точно отгоняя воспоминания. Все молчали.

Ирина глядела на мужа. Сегодня он был в том приподнятом настроении, которое она знала и любила. Сдержанного Илью многие считали сухим. Как-то в минуту душевной близости она спросила, почему он кажется людям холодным. Илья ответил так:

«Пожалуй, потому… потому… В детстве я был слишком нежным, мягким… И когда ушел в подполье против желания мамы… сердце разрывалось… Я не мог не причинять ей горя. А она так на меня надеялась: „Вырастешь, поступишь на хорошую службу, будем жить припеваючи…“ — только и мечтала. Чтобы полностью отдаться своему делу, я должен был подавить многое в себе… Может быть, с этого началось? Я никогда не думал, что женюсь… Аскетически был настроен… сама знаешь».

Сейчас, при взгляде на помолодевшее лицо мужа, Ирине хотелось сказать: «Товарищи! Ну, посмотрите на него!..»

Она настолько погрузилась в свои мысли, что перестала вслушиваться в разговор. Машинально наполняла опустевшие стаканы. Какая-то неясная тревога просыпалась в ней. Она силилась разобраться в противоречивых чувствах — и не могла. Чего же мне недостает? Мы с Ильей не разлучались и не расстанемся никогда… Ссылки уже нет и не будет! Как это Андрей и его жена пережили? Она взглянула на Андрея, — тот, помешивая чай, разговаривал с Чекаревым.