За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 89

За ужином царит веселье. Младшие беспричинно хохочут, необычно серьезна лишь Мариет. Наверное, решает Ильяс, уже завелись какие-нибудь тайны. Так и есть. Когда все выходят из-за стола, Мариет остается.

— Должна тебе что-то сказать, — бормочет она.

— Говори. — Ильяс немного смущен: обычно дочери более откровенны с матерями.

— Умар несколько дней назад сказал, что Биба с матерью скоро возвратятся, фельдшером она у нас будет.

— Славная девчонка, — кивает Ильяс, все еще занятый своим заявлением. — Молодец! — И вдруг спохватывается: ведь неспроста же затеяла этот разговор Мариет! — Продолжай. Я слушаю.

— Я решила прибрать в их доме, чтоб сразу себя хорошо почувствовали. Вчера все сделала, занавески сняла, постирала, сегодня повесить хотела… Да не стала — мне показалось, будто в доме после меня кто-то побывал. Постель Бибы примята, в печке — бумажка с куриными костями, у входа — грязь… И воздух какой-то тяжелый…

Ильяс призадумался. Бойцы его отряда, да и он сам вместе с Умаром охраняют аул неплохо. Но после ликвидации банды Алхаса количество патрулей сильно сократилось. По сути, просматривается въезд в аул только с двух концов поселка. Напрямик, с поля, можно пройти к любому дому. Сам покойный Лю протоптал тропинку через огород прямо к наделу. Очень многие таким образом сокращали путь, появление человека между аулом и лесом никого удивить не может. И, конечно, могло статься, что кто-то, пользуясь этим, решил укрываться в пустующей сакле. Очень умно! Не ставит под удар сообщников, но всегда может связаться с кем нужно, незаметно уйти. Остановись у знакомого, и соседи, хочешь не хочешь, заметят чужого. А пустующим домом кто заинтересуется?..

— Ты больше туда не ходи, — попросил он Мариет. — А чуть стемнеет, пойди в наш сарай. Там одной доски нет. Стой, слушай, смотри. Не испугаешься? Посидишь, потом я тебя сменю. Сиди, что бы ни случилось. Пройдет кто, не беги ко мне, сиди.

— А ты скоро придешь? — Мариет страшновато, да разве скажешь.

— Скоро, дочка, не бойся. И не выходи, пока я не приду. Выдержишь?

— Выдержу! — Мариет даже приосанилась — поручение отца поднимает ее мнение о себе.

Быть может, стоит посоветоваться с Умаром, устроить засаду? А если за домом наблюдают? Впрочем, о засаде и без того сразу узнают соседи, а значит — весь аул. Может статься, что незваные гости, прежде чем идти туда, получают условный сигнал. В последнее время как будто петухи стали просыпаться в неурочное время.

Он садится за заявление. В муках творчества незаметно приходит ночь.

Ильяс набрасывает бурку, проверяет наган, сует в карман гранату. Проходит в сарай.

— Никого! — шепчет Мариет. — Может, мне показалось?

— Посиди, пока мои глаза не привыкнут. Ел же кто- то курицу, раз кости остались.

С каждой минутой меняется картина перед глазами Ильяса. Сначала они не различают ничего, будто на них повязка. Потом мрак, словно бы высвечиваясь изнутри, начинает распадаться на крупные детали: верхушка плетня, крона яблони, слева — силуэт дома Лю. Еще через некоторое время крона распадается на множество черных закорючек, выделяется ствол яблони, на стенах дома начинают поблескивать стекла окон. И вот уже за плетнем можно свободно различить тропинку, которую протоптал покойный Лю.

— Беги домой, доченька. Молодец ты у меня, как сын!

Ильяс мысленно перебирает аульчан, дом за домом. Кто бы мог навести врага на это убежище? Ни на ком остановиться не может. И все же Ильяс уже не сомневается, что кто-то додумался использовать в качестве явок и укрытий брошенные хозяевами дома. В каждом ауле их теперь множество. Если бы он разыскивал кого-нибудь, то, верно, и не заглянул бы в дом Лю: как-то принято думать, будто врага кто-то прячет. А он сам прячется. Проскочит в темноте и отсиживается. Или встречу устраивает. Или письмецо куда-нибудь прячет, а потом забирает ответ.

Мысль Ильяса возвращается к будничным тревогам. Он начинает думать о погоде. Соседний мулла уверяет, будто весна будет засушливой. Не дай аллах, зерна на посев оставлено в обрез, в случае пересева — крышка.

Вспоминается последний разговор с Сергеем Александровичем, когда он после участия в разгроме ряда банд собирался домой.

— Хочу, — сказал начальник ЧК, — отправить тебя в Москву, на курсы чекистов. Подучишься, и дальше вместе работать будем, семью в город перевезешь.

Отвечать, что думаешь, трудно — как бы не обиделся человек. Но Ильяс хитрить не научился.

— Если очень нужно, тогда что ж, — произносит он. — Но я там, с землей. Хлебороб я…

Сергей Александрович и виду не показывает, как расстроил его такой ответ.

— Тебе виднее, Ильяс, — вздыхает он. — Корми нас, хлеборобская душа. А если все же очень понадобишься, вызовем. Идет?

Вот тогда-то и задал Ильяс свой вопрос:

— Как думаете, в партию примут меня? Только правду.

— Умные люди, безусловно, примут, — ответил Максим.

— Тогда прошу у тебя рекомендацию.

— А у меня что не просишь? — с некоторой обидой заметил Сергей Александрович. — Я ведь тоже тебя хорошо знаю.

— Боюсь, — признался Ильяс. — Думал, обиделся. Дашь?

— Дам! Не обижайся, ты верно определил свое место.

Лицо Ильяса светлеет при воспоминании об этих словах.

На дворе начинает светать. Ильяс приходит к выводу, что в эту ночь в пустующую саклю никто не заглянет, но досиживает в засаде до восхода. Из дому выходит Дарихан, за ней Мариет. Встретившись взглядом с отцом, виновато опускает глаза.

— Смотри, никому ни слова, — шепчет он дочери.

Поспать, однако, не удается — приходит Умар. Ильяс протягивает ему пачку черновиков, Умар внимательно перечитывает их.

— Послушай, — говорит он задумчиво. — Представь: стоишь перед коммунистами, собираешься сказать им о вступлении в партию. Что бы сказал?

— А что! И сказал бы. — Ильяс раздумывает недолго. — Сказал бы так: товарищи, примите меня к себе, в большевики, за народ, за Ленина не жалел и жалеть не буду своей жизни.

— Здорово! — одобряет Умар. — Вот так и напиши.

Дарихан приносит завтрак. За чаем Ильяс сообщает о подозрениях Мариет, о засаде. Решают в следующую ночь караулить вдвоем: один дремлет, другой смотрит. Вечером Умар сообщает жене, что задержится до утра в караулке — пусть всех направляет туда. Гучипсу в караулке приказывает: кто бы ни пришел ко мне или к Ильясу, говори, что мы нездоровы. Решай все сам.

Ильяс прихватывает в сарай лепешек, луку — все веселее будет. Сидят, молчат.

— Может, зря? — шепчет Ильяс.

— Молчи, — еще тише отвечает Умар. — Выспаться успеем.

Примерно в полночь оба сразу вскочили на ноги — со стороны огорода отчетливо донеслись звуки шагов, затем показалась фигура в бурке. Человек уверенно, не сбиваясь с узкой тропы, проследовал к дому. Оба расслышали и щелканье щеколды.

— Пошли, — дернулся Умар.

Ильяс, получивший чекистскую закалку, остановил его.

— Никуда не денется. Если отдохнуть пришел, пусть ложится. А вдруг у него свидание?

— А вдруг записочку куда-нибудь ткнет и смоется? — в свою очередь предположил Умар.

— Будет выходить — схватим. А потом возьмем и того, кто за записочкой явится.

Умар посмеивается: вот тебе и Мариет. Проходит около часа, вдруг раздается кукареканье. Среди ночи…

— У, паршивец, — ругается Умар. — Перепугать может.

— Тише, — шепчет Ильяс. Раннему петуху вторит другой — совсем рядом. Проходит минута — и на огороде снова звучат шаги. Человек, пригибаясь к земле, не разбирая тропки, семенит к дому. Снова кашляет щеколда.

— К утру, гляди, полная хата набьется, — шутит Умар.

— У тебя аппетит неплохой, — смеется Ильяс. — Надо этих брать. Но обязательно живьем.

Уславливаются потихоньку переползти к входу в дом. Слушать. Если будут выходить вдвоем, первого оглушить ударом по голове, второго схватить за руки и связать. Если по одному — обоих вязать.

Как ужи, ползут к завалинке Лю. У дверей на редкость удачное место для засады — глухой уголок, в котором можно спрятаться вдвоем. Здесь и замирают. У Умара в руках наган, более крепкий физически Ильяс рассчитывает на свои руки. Из дома доносятся приглушенные голоса. Раздаются шаги. Один уже как будто в сенях, другой в комнате.