За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 38

Ильяс, позабыв о еде, слушал, не пропуская ни слова. Слушал и думал: с какой стати атаман все это ему рассказывает? Пытается запутать или наталкивает на какое-то решение?

— Видимо, — продолжал между тем Алхас, — время решительных действий приблизилось — сегодня ночью мне приказано выслать в штаб Улагая связных. Работа сложная, не каждому могу ее доверить. Тебе — могу. Но многие считают, что ты должен заменить Чоха. А что? Чох создал себе славу нагайкой, ты — храбростью. И я буду рад, если ты станешь моим заместителем. Решай сам.

«Лучше бы всего, — думал в этот миг Ильяс, — немедленно перебраться к своим. Но и в штаб Улагая заскочить неплохо. Может, наши и не знают, где этот штаб скрывается. А уж на обратном пути, с приказом, прискачу в аул. Или в город к Максиму — куда ближе окажется».

— Чоха мне не заменить, — словно бы в раздумье произнес Ильяс. — А связным бывать приходилось, в штаб Семена Михайловича донесения доставлял. Маузep-то при мне останется или отберешь?

— Маузер — твой, кто же награду отбирает, носи. И подготовься — сегодня ночью выступите.

Не успел Максим вернуться в город, как снова выезжать приходится. Улучив момент, завернул в лазарет, куда отвезли Сомову, стал расспрашивать не очень любезного врача.

— Пулевое ранение в грудь, большая потеря крови, — повторил доктор уже однажды сказанное. — Пропустить к ней не могу, ей необходим полный покой. Скажу, что заходил Перегудов.

Максим нерешительно мнется.

— Опять уезжаю, кто знает, удастся ли снова свидеться…

Довод убедительный, но и он не действует в этих обстоятельствах.

— Да, время тяжелое, все возможно, — согласился врач, — Но поделать ничего не могу, с сердцем у нее плохо, волноваться совсем нельзя.

Его ждет Петр Иванович Сибиряк, председатель комиссии по борьбе с бандитизмом. Едва порог переступил — вопрос: зачем назначил командиром караульной роты белогвардейца? Откуда известно? Нам все известно.

Максим понимает — источник мог быть только один: Зачерий. Он пытается доказать, что Мурат сделал окончательный выбор.

— Если предаст — отдадите под суд меня!

— Это-то мы догадаемся сделать, — морщится Сибиряк. — Только что проку. А как с комиссаром?

— Получит Умар партийный билет, сможете оформлять. Других коммунистов в ауле пока нет.

— Надежный товарищ?

— Не знаю, — снова раздражается Максим. — Точно такой, как я, только посмелее и лучше в ауле людей знает.

— Ты бы сдерживал себя, Максим, — спокойно советует Петр Иванович. — Ошибаться способен каждый. И я, и ты. А ведь наша ошибка для многих людей может оказаться непоправимой, роковой. Посмотри-ка лучше вот это… — Он подает Максиму сложенный вчетверо, вырванный из конторской книги листок. Вверху — отпечатанные типографским способом графы: дебет, кредит, сальдо. Максим не спеша разворачивает его. Коряво, печатными буквами химическим карандашом выведено: «Улагай ехал наш аул, кибитка парусина верху черны кони». Подписи никакой, разумеется. Раз прочитал, потом еще раз.

— Не много, конечно, — говорит Сибиряк. — Но если вдуматься, то и ее так уж мало.

— А что, собственно, в этой записке нового? — задумывается Максим. — Улагай был в ауле? Где он был, мы знаем. А вот где он теперь? Куда собирается?

— Автор записки его видел: черны кони… А может, беседовал с ним. И наверное, выдал бы с потрохами, но боится. Улучил минутку, сунул записку в конверт, на нем название аула нацарапал — Новый Бжегокай, и наш адрес. Эта записка — большая удача. Черны вороны кони мои…

Петру Ивановичу кажется, будто Максиму не нравится новое поручение. Если посмотреть на все по-человечески, то после той нервотрепки с Алхасом ему надо бы с недельку отдохнуть. Да что поделаешь, не до отдыха теперь коммунистам. Да и беспартийным. Всем, кто новой властью дорожит. Сам было собрался пуститься по следам анонимки, да Полуян запретил: чего-то ожидает. Впрочем, известно чего: в воздухе врангелевским десантом пахнет. Уже не только в станицах, в городе его листовки находят.

— Надо съездить, — хмуро заключил председатель. — Задание такое: организуй там караульный взвод. Или полуроту, если наберутся охотники. Возьми с собой десяток людей, ручной пулемет. Маршрут: поездом до станции Энем, там стоит продотряд. На его подводах до аула. С начальником отряда столкуешься, парень свой. Я бы другого послал, — пряча глаза, добавляет Сибиряк. — Но ведь ты по-черкесски немного разговариваешь, большущий, между прочим, это плюс.

«Вот сейчас спросит, как здоровье Ильяса, — похолодел Максим. — Всегда ведь спрашивал…»

Но на этот раз Петр Иванович словно бы позабыл о друге Максима — пожал руку, суховато пожелал успеха и углубился в бумаги. А Максим не уходит — есть деликатное дело. Оговорившись, что разговор чисто товарищеский, что он просто советуется со старшим, рассказывает начальнику о подозрениях насчет Зачерия. Да, фактов никаких, одни предчувствия. Но, быть может, когда появятся факты, исчезнет Зачерий.

— Конечно, чутье — это важно. — Сибиряк поднялся, заходил по комнате. — Но нужны и доказательства. Спасибо, Максим, присмотримся. А вообще Зачерий — человек полезный, на продразверстке просто незаменимый. Кто больше его хлеба достает? В общем, присмотримся…

Подготовка к отъезду — дело непростое. Надо подобрать бойцов, очень обстоятельно растолковать им, как вести себя в ауле, что получится, если не соблюдать установленных правил. Нужно запастись сухим пайком на все время командировки, боеприпасами, как-нибудь замаскировать пулемет. Из старой команды едет один Петро — старшим будет.

…В Энеме сходят с поезда на рассвете. Продотряд находят тут же, в пристанционных пристройках. Начальник, худощавый паренек в очках, настроен пессимистично.

— Ни один черт в этом ауле сейчас ничего не создаст. Карту смотрел? За рекой — лес, тянется на много верст. А в лесу что-то подозрительное творится. Я уже докладывал. Если банда, то особая какая-то. Притаилась, что ли. А может, и не банда, а кое-что похуже. Дали бы нам человек пятьсот с тремя орудиями и десятком пулеметов, мы бы быстро все выяснили, а малыми силами и соваться нечего. При таком положении многие аульчане норовят в сторонку: ни нашим, ни вашим. Битые. Повернули за красными, деникинцы припомнили им это, пошли к Клычу — красные построже стали. Вот и попритихли.

— Ну не все, — уточнил Максим. — Есть и определившиеся.

— Есть. Богатеи в основном. Впрочем, определилась, конечно, и беднота, давно определилась, но страх еще держит ее крепко. А середняк мечется — прогадать боится.

Попили кипятку. Продотрядовцы подарили группе Максима мешок воблы, проводили за околицу.

— Не задерживайся, — посоветовал на прощание начальник. — И не клади палец в рот председателю: рыльце у него в пушку.

Аул выплыл как-то сразу: за деревьями показались глинобитные хатенки, окруженные ветхими плетнями, пустынные улочки, кривые проулки. Сельсовет занимал большое здание в центре, здесь вполне можно было расположить отряд. Но у Максима другие планы.

— Наш отряд, — говорит он председателю, — не имеет никаких задач, кроме агитационных. Разъясняем политику Советской власти. Поэтому нам хотелось бы жить среди людей, с людьми.

Довлетчерий, мужчина лет пятидесяти, с крупным мясистым загоревшим лицом и глубокими морщинами на лбу, мучительно соображает — согласиться с этим чудаком или нет? На всякий случай решает воспротивиться— ведь в сельском совете отряд всегда будет на виду.

— У нас нет такого большого дома, где можно было бы разместить столько людей. Живи тут.

— Ладно, будем жить тут, — соглашается Максим. — Теперь давай пройдемся по аулу.

— А что? — настораживается Довлетчерий. — Аул, как и все аулы. Ищешь кого? Нет? Тогда зачем ходить? Люди всполошатся.

Но Максим поднимается, оставляет винтовку Петру и выходит. Довлетчерий неохотно следует за ним.

— Зачем винтовку оставил? — спрашивает он. — Ваши ребята по аулу всегда вооруженные ходят.