За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 34

— Чем тут жить, — вырывается у Ильяса, — лучше помереть.

Алхас приглядывается к собеседнику, неожиданно вздыхает.

— Помирать везде плохо, Ильяс, это я знаю наверняка. В твоем же доме понял это. Да что толковать о смерти тебе, солдату, на котором живого места не найти. Пускай, Ильяс, помирают другие. А ты послушай меня внимательно. Первое. Что бы ты сейчас ни говорил, словами делу не поможешь. А навредить себе можешь в два счета. Поэтому держи язык за зубами. И второе. Попал сюда — лежи. Тебя будут поить, кормить, лечить. А ты лежи и молчи. Молчи и лечись. Выздоравливай. Так мне говорил твой отец, когда подобрал на дороге, так и я говорю.

Алхас просунул голову в проем, огляделся, тихо предупредил:

— Не вздумай смываться, предупреждаю: часовые пристрелят. И не надейся на наше ротозейство, мои помощники теперь каждую ночь будут дополнительные посты выставлять, муха не пролетит. Лежи и лечись. Прислать кого-нибудь из аульчан?

— Не нужно… — И вдруг вспомнил молодого Аюба. — Парнишка наш у тебя, может, знаешь, Аюб…

— Я всех знаю, — усмехнулся Алхас. — Будет у тебя Аюб.

Алхас поглядел пристально на Ильяса и вдруг как- то по-домашнему, что совсем не вязалось с его обликом, осведомился:

— А у тебя так сыновья и не появились? Одни дочери?

Наступила пауза.

— Не дал аллах, — смутился Ильяс. — Были бы и сыновья, — добавил, словно оправдываясь, — если б не война.

— А у меня сынишка где-то растет, — вырвалось у Алхаса. — Пронюхала моя милка, чем занимаюсь, и сбежала на край света.

Это признание поразило Ильяса не столько своей откровенностью, сколько трагизмом.

— Сын! Да как же мог ты грабить? Все бросить надо было, хоть в тюрьму пойти, зная, что тебя ждет сын.

Атаман снова просунул голову в дверной проем, огляделся.

— Обложили меня тогда, — чуть слышно проговорил он. — Войска на меня пустили, окружили, еле вырвался. А потом долго по пятам гнались. Видел волка, которого охотники обложили? А когда удалось проникнуть в ее село, на дверях замок висел. Через соседку передала, чтоб не искал, — Руслан не должен знать, кто его отец. Искал долго, но не нашел — очень уж Россия велика.

Помолчали. Бесхитростный Ильяс решил, что сейчас самый подходящий момент переманить атамана на сторону революции.

— А ведь еще можно кое-что исправить, Алхас, — с чувством произнес он. — Сдайся властям, честно признайся во всем, может, и жена, и сын объявятся.

— Поздно, дорогой, — ответил атаман. — Видал камень, который катится с горы в море? Что его может остановить? Долетит до воды — и бултых на дно.

— Но ведь ты тащишь за собой на дно сотни людей, невинную кровь льешь. Подумал ты об этом?

Глаза Алхаса стали вдруг жесткими, непроницаемыми.

— Ладно, — бросил он раздраженно, — поболтали, и хватит, мне пора делом заняться. Предупреждаю: сегодня сам караульную службу проверю, а то шастают по аулам, как. будто у меня пансион для жеребцов. — И скрылся, будто и не было его здесь.

Ильяс понял: неспроста закончил он разговор этими словами, ему сделано твердое предупреждение — не выходи из землянки, не вздумай искать дорогу в аул. Что же предпринять? Но додумать не удалось — в проеме землянки показался невысокий мужичок в офицерском кителе. От него разило самогоном так, что Ильяс закашлялся.

— Очухался, герой? — осведомился мужичок, усаживаясь рядом с Ильясом. — Докладай, что болит, фельдшер я, Степа.

Ильяс протянул забинтованную ногу, но фельдшер не дал себе труда даже взглянуть на нее — извлек из сумки обтянутую серым сукном армейскую флягу и с радостной улыбкой всколыхнул ее.

— Слышишь? Самое верное лекарство. Перед едой принимай немного для дезинфекции, после еды для настроения, а в промежутках — просто так, чтоб во рту не пересыхало. И все пройдет.

Не успел он скрыться, как какой-то подросток принес котелок душистого варева. Поставив его на солому, долго разглядывал Ильяса.

— Чего уставился? — не выдержал Ильяс.

— Дык смотрю, как тебя чекисты разделали.

— Какие чекисты? — поразился Ильяс. — Ты что мелешь?

— Дык ведь ты из лап чекистов вырвался, интересно…

— Ну и как? — оживился Ильяс. — Подходяще разделали?

— Не очень, — признался подросток. — Ничего особенного, с нашими не сравнишь. Наши уж если начнут, то разукрасят так, что ни в рай, ни в ад не пустят. Кому звезду на груди выжгут, у кого на ремни кожу со спины сдерут, кому уши клещами отщелкнут. А кому и все вместе — это уж как повезет. А уж о ногтях и говорить нечего, никому не оставляют.

— И кто же так… отщелкивает? — Ильяс с трудом выговорил это слово.

— Дык сам понимать должен, начальство. Ерофейка, Чох. Ужин стынет, а они никак не уймутся. Хлебом не корми, дай только над пленным поиздеваться. А Ерофей на митинге говорил, что чекисты из тебя котлету отбивную сделали… До котлеты, дяденька, далеко. Котелок я, дяденька, в обед заберу, будь здоров.

— Постой, — задержал его Ильяс. — А ты-то как сюда попал?

— К вам-то, в банду? Вместе с поваром и меня прихватили, скоро год тут бедую. Еще при Деникине взяли, теперь при красных то же самое. Я пошел, а то влетит от повара.

Парнишка ушел, а Ильяс не мог притронуться к еде. Звезды на груди, отщелкнутые уши, вырванные с мясом ногти…

Размышления Ильяса прервало появление Аюба. Юноша словно бы застрял на пороге, раздумывая, входить ли. Лицо его выражало растерянность, недоумение, даже испуг. Он с величайшей осторожностью, словно боясь испачкаться, присел на солому и стал напряженно рассматривать свои руки. Потом еле слышно пробормотал:

— Так ты, дядя Ильяс, добровольно? А я не верил… Одному хотел в ухо дать…

Ильяс пристыженно молчал. «Вот так и в ауле встретят или уже встретили эту новость, — думал он. — А Максим? Нет, Максим не поверит, он без всяких объяснений „даст в ухо“ тому, кто скажет ему, что Ильяс в банде». Аюб, в общем-то правильно истолковавший затянувшееся молчание Ильяса, — прошептал:

— Дядя Ильяс, давай-ка домой махнем, я проход хороший знаю. Тут ведь таких, как мы, с огнем не найдешь.

— Каких это, как мы? — заинтересовался Ильяс.

— Ну малоземельных, бедняков. К Алхасу сбегаются все, кто против Советской власти, всякая сволочь, уж я тут насмотрелся.

— Проход будет закрыт, — вспомнил Ильяс предупреждение Алхаса. И совсем тихо, так, что едва можно было разобрать слова, пояснил: — За это взялся сам атаман.

— У меня проход верный, — наклонившись к уху Ильяса, заверил Аюб. — Не раз проскакивал и возвращался. Его знают многие.

— Значит, о нем знает и Алхас, значит, он будет закрыт или оставлен как ловушка. Пойми, Аюб, старыми проходами сегодня пользоваться нельзя. Схватят. Или пристрелят…

— А как же быть?

— Мысль у меня есть… — Ильяс вдруг оборвал себя: можно ли довериться этому юнцу, не проговорится ли он? И тут же устыдился: ведь Аюб беспредельно верит ему, хотя факты против него. — Мысль вот какая: хорошо ли являться с пустыми руками?

— Может, пулемет прихватить? Или винтовки, — подсказал Аюб.

Ильяс еще раз подивился бесхитростности юноши. С болью подумал: уж если меня они сумели испачкать, то таких ребятишек, как Аюб, заманивают без особого труда.

— Пулемет, конечно, неплохо, но лучше бы прихватить какого-нибудь главаря — Чоха, Ерофея…

Лицо Аюба расплылось в улыбке, он глядел на Ильяса с неподдельным изумлением.

— Спасибо, дядя Ильяс, — прошептал он. — Спасибо, что поверил мне. — Разве я мог подумать, что ты просто так к бандитам переметнешься. Ты же для всех в ауле— красный герой. В банде догадываются, что дело не совсем чисто… Вот бы Алхаса пригнать, то-то смеху в ауле было. — Вдруг он умолк, вспомнив о своей поездке с Алхасом и Ибрагимом. — Дядя Ильяс, знаешь, где я был вчера ночью? В ауле! Сопровождал туда Ибрагима. А Ибрагим кто, знаешь? Помощник Улагая. И самого Улагая я видел, он встречался с Алхасом, они о чем-то договаривались. Из аула мы с Ибрагимом вернулись сюда ночью и с Улагаем уехали. Я их верст пять сопровождал, не один, конечно.