За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 27

— Нужно немного подождать, — решает тот. — Может, твоя девчонка сама выйдет, кликнешь.

Проходит несколько минут, и дверь домика отворяется.

— Она! — шепчет Аюб. — Смотри, какая красивая! Очевидно, у влюбленных зрение сильно обостряется.

Ибрагим не успел ничего разглядеть: черная тень движется по двору.

— Биба! — едва слышно окликает Аюб. — Биба! Тень замирает, прислушивается, нерешительно направляется к огороду, готовая в любую минуту отпрянуть в сторону, скрыться, поднять тревогу.

— Ты, Аюб? — Биба делает еще несколько шагов. — Я не пойду дальше.

Теперь и Ибрагиму кое-что заметно. У нее приятный голос, тонкая фигурка. Видно, девка что надо.

— Хочу поговорить с тобой, — нерешительно бормочет Аюб. — Скажешь ты мне что-нибудь определенное или нет?

— Хочешь поговорить, заходи в дом.

— У тебя гость… — ревниво замечает Аюб.

— Он тебя не тронет, не бойся. Это Максим.

Ибрагим автоматически отмечает в памяти: «Максим, русский. Его знают и не боятся».

— Я не один… — вдруг выпаливает Аюб.

— Сколько же вас? — Биба делает решительный шаг назад.

— Со мной товарищ.

— Заходите оба. Ну, ладно, тут постоим. Где он? Ибрагим, нащупав в кармане револьвер, выступает вперед. Они втроем подходят к калитке. Ибрагим разглядывает девушку. В темноте она кажется слишком смуглой. Но вот она поворачивается лицом к двери, теперь на нее падает тусклый свет. Ибрагим тяжело дышит: этот сосунок прав — такие красавицы встречаются не каждый день.

— Говорите, я погуляю, — решает Ибрагим. На глазах у такой девушки он не может шнырять огородами, как последний трус.

Разговор короткий. Ровно через минуту Аюб подходит к Ибрагиму. Сильно хлопает дверь дома.

— Уже? — удивляется Ибрагим. — Что-то быстро…

— А чего тянуть… Сказал, что мне у нее нечего делать.

— Это серьезно? — В голосе Ибрагима нескрываемый интерес.

— Сказал, и все! — хорохорится Аюб. — Мало баб, что ли…

Дальше идут молча. Во дворе все как и было — рядом с повозкой расхаживает Нурбий, лошади жуют сено.

— Поужинайте, ребята, — приглашает старик. — Все готово.

— Торопимся, отец, извини, — произносит Ибрагим.

Выходит худенькая женщина, сует Аюбу торбу с харчами. Губы плотно сжаты, сухие глаза: адыгейка на людях не может проявлять свою скорбь — на все воля аллаха, слезы оскорбляют его.

Аюб садится в повозку.

— Постой, — говорит Ибрагим, словно вспомнив что- то. — Ты ведь хотел передать отцу деньги. — Он сует Аюбу какой-то сверток и толкает парня под бок. — У них сегодня жалованье давали, — добавляет он. — А деньги ему там не нужны.

Сверток переходит к Нурбию.

— Держи свой карабин, Желторотый, — сердито шипит Ибрагим, когда они выезжают на улицу. — Может пригодиться.

Сам он пристраивается к пулемету. Но вот аул позади.

— Послушай, Ибрагим, зачем дал деньги отцу? Это нехорошо, я скажу, что деньги не мои.

— Дорогой мой! — хохочет Ибрагим. — Да понимаешь ли ты, кто ты? Ты бандит, ты должен грабить, понимаешь? Убивать и грабить. А ты от чужого отказываешься. Награбишь — отдашь.

Аюб таращит глаза. Дальше едут молча.

В доме лесника дым коромыслом. Улагай пьян, Алхас такой же, каким был днем. Говорят, желудок у него словно бурдюк — лей сколько хочешь, результат один. На третьем стуле — Ерофей. Красными осоловелыми глазами разглядывает он Ибрагима, на лице — тупость, равнодушие.

— Ну что там, какие новости? — Улагай щурится еще больше, чем всегда. — Говори, у меня от друзей секретов нет. И знай — отныне Алхас мой заместитель. Если меня убьют в бою, передаю командование народному герою Алхасу. Говори же, что там?

— Передали три слова: «Готовься радостной встрече».

— Понятно… Какие новости в ауле?

— Сегодня туда прибыла вооруженная группа из города.

— Уничтожить при возвращении, — медленно произносит Улагай. И вдруг, ожесточаясь, добавляет: — Изрубить в крошево!

— Сделаем, — обещает Ерофей. — Пошинкуем, как на засол.

Ибрагим присаживается к столу. Алхас наливает ему вина. Подняв бокал, Ибрагим глядит на рубиновую влагу. На ее поверхности, словно выплыв из глубины, появляются сторожкие, пугливые глаза, затем и лицо, готовое вспыхнуть как факел. Нет, она вовсе не смугла, так в темноте показалось. Лицо ее прекрасно, таких девушек он никогда не встречал.

— Так что передали? — вдруг спохватывается Улагай. Лишь сейчас он осознал, что Ибрагим сообщил ему нечто чрезвычайное.

Ибрагим с удивлением глядит на начальника.

— Готовься к радостной встрече, — повторяет он и поднимается. — Вы приказали мне в два ночи напомнить об отъезде. Уже два, зиусхан.

— Знаю, свиное ухо, знаю. Посплю немного, и поедем.

Алхас ногой толкает дверь в другую комнату, Улагай валится на постель.

— Свой в доску, — резюмирует Ерофей.

Алхас занят непривычным делом: думает. Конечно, и сейчас еще есть шанс: Улагай — крупная птица, с таким трофеем его могут простить. Конечно, посадят… А вдруг у Улагая получится? Тогда живи, не знай горя. А лучше всего в разгар драчки сунуть драгоценности за пазуху и податься в Турцию — каждый отвечает за себя.

Полжизни, а то и больше провел Максим в пути. Это время, считал он, отпущено судьбой на то, чтобы обдумать совершенное ранее. Без скидок на любовь к. собственной персоне.

Каждая дорога для Максима — очередная, самопроверка. Так ли ты поступал, Максим, как надо? Как ты должен поступать теперь? Конечно, признаться в этом кому-то невозможно, немыслимо. Никто и догадываться не должен, что Максим сам себе устраивает протирку ежиком. Драит, словно боевую винтовку, чтобы била без осечки.

Впрочем, разве знает он, как ведут себя наедине с собой другие? Вот хотя бы этот Рамазан, который едет рядом с ним. Хороший конь у Рамазана, даже странно, что в исполкомовской конюшне мог такой сохраниться. Они как будто не замечают друг друга — конь и человек. Рамазан погружен в свои мысли, конь между тем идет строевой рысью, словно между ними так было условлено заранее. О чем он думает, Рамазан? Быть может, как и Максим, перебирает в мыслях свои поступки?

Приглядывается Максим к Рамазану еще и потому, что не может заняться обычным делом. Последние события так растревожили его, что больше ни о чем думать не в состоянии.

Ведь пропал Ильяс, его лучший друг.

Весть эту привез Умар. Дней десять назад Салех примчался в город с требованием отдать Ильяса под суд. В секции находился один Рамазан. Он попросил Максима помочь разобраться в этой истории. Когда Салех начал рассказывать о происшествии, в комнату вошел Зачерий. По словам Салеха выходило, будто Ильяс потребовал немедленно начать передел земли, а когда Салех с этим не согласился, стал избивать его палкой. Спас Салеха милиционер Тембот. В доказательство Салех снял черкеску и поднял рубаху. В душе Максим, конечно, порадовался этому зрелищу — он был уверен, что Ильяс зря и мухи не обидит, значит, Салех свое заслужил. Однако никому не дозволено решать спор таким способом.

Тронуло Максима отношение к этому делу Зачерия.

— Не могу допустить, чтобы Ильяс набросился на тебя ни с того ни с сего, — сказал он Салеху. — У него хватило выдержки промолчать на собрании, когда кулаки обливали его грязью.

Салех так и застыл с открытым ртом. По предположениям Максима, он больше всего мог рассчитывать на поддержку Зачерий.

— Где сейчас Ильяс? Ты, случаем, не привез его с собой? — осведомился Рамазан.

— Сидит в холодной.

Во время разбора дела раздался телефонный звонок — Зачерия попросили зайти к заместителю председателя. Возвратился он нескоро. Рамазан и Максим решали, как поступить дальше. По-человечески, следовало бы немедленно отправить в аул комиссию для разбора этой истории, но у каждого имелось неотложное дело. Максиму уже было предложено ехать с группой товарищей в Хакуринохабль, Рамазан и Зачерий тоже получили срочные задания.