За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 19

— Аюб трусишка, — качает головой Ильяс.

— Неужели жизнь тебя еще не научила? У нас один выход! — Умар начинает горячиться. — Надо браться за оружие.

— Создавать свою банду? — грустно шутит Ильяс. Он прекрасно понимает, что без своего отряда не обойтись, но что-то в душе противится этому. Хочется сперва убрать хлеб. Ведь отряд — это бой, а в бою всякое бывает. Вот и хорошо бы сперва хлеб убрать.

Но Умару не до шуток.

— Мне все равно, как нас назовут, — упрямо твердит он. — Пусть это будет красная банда, если хочешь. Мы дадим отпор всем, кто сунется в аул, кто против новой власти, против передела земли.

— А как на это посмотрит власть?

— Салех? — Вдоль шрама на лице Умара возникает бордовая каемка, — Я этого Салеха не признавал и признавать не собираюсь. Когда мы создадим отряд, он поймет, где власть. Он говорит, будто начальники в Екатеринодаре не разрешают создавать в аулах отряды. Черкесам, мол, нельзя доверять оружие. А мы сами себе доверим!

— Он и мне это говорил. Но у нас другого выхода нет. Вот уберем хлеб и возьмемся. Мы завтра начинаем косить. Нана говорит, пойдут дожди.

Умар вздыхает: только дождей ему не хватало.

— Через пару деньков мои женщины подсобят тебе…

— Надо сперва у Куляц… — возражает Умар. — Пожалуй, и я завтра начну. Вот что, Ильяс… — Умар мнется. — Думаю, нам нельзя оставлять хлеб в поле без присмотра, лучше ночевать там. Что-то наши кулаки очень оживились.

— Снопы надо свозить домой, — предлагает Ильяс. — Все лето в поле не проведешь.

— Ладно, — соглашается Умар. — А потом соберем собрание и выберем людей в отряд. Пусть Салех попробует перечить всему аулу.

В этот вечер аул ложится спать рано — многие решили утром начать жатву. Но просыпается первым Ильяс. Еще не совсем рассвело, а он на ногах. Спал ли? Выводит из конюшни лошадей, поит их, дает сено, укладывает на повозку разную мелочь. Незаметно небо начинает бледнеть. Просыпаются птицы. Они пока еще щебечут в гнездах — видимо, рассказывают друг дружке сны.

Жаль Ильясу будить Дарихан и детей, он медленно прогуливается по двору. Но Дарихан будить не нужно, она уже тут как тут. Через минуту весело шумит в плите пламя.

А вот и вся орава, спит только маленькая Зейнаб. Так ее и увозят спящей. Не просыпается она и в поле. Ильяс втыкает между досками повозки кнут и устраивает нечто похожее на навес: теперь малютку не потревожат и первые лучи солнца.

Четверо с серпами начинают. Ильясу не приходилось видеть свою семью на жатве: в эту лямку жена и дети втянулись без него. Ловко орудуют. Но любоваться некогда. Обойдя участок, он делает поперек первый прокос. Немного зудит левое плечо, ноет простреленная нога… Но скоро все забывается — перед глазами только сочная прозелень стеблей.

После обеда наплывают тучи, и женщины начинают споро вязать снопы. Ильяс продолжает косить. Все облегченно вздыхают, когда гроза проходит стороной.

На пшенице Салеха — ни души. У него сноповязалка и десяток лошадей, можно не волноваться.

К концу третьего дня весь хлеб законней. На двух подводах — своей и Умара — они перевозят снопы во двор. Потом выходят на полоску Куляц, тут дел немного. Наступает очередь Умара, Гучипса. И вот все снопы свезены.

Как-то вечером у плетня Ильяса остановился Измаил.

— Салам, фронтовик! — приветствует Измаил хозяина. — Давно не виделись. Как управился о пшеницей?

«Что-то он слишком приветлив, — думает Ильяс. — Послушаем дальше: шакал не может долго петь соловьем».

— Когда-то в дни жатвы ты приходил мне на помощь. И не оставался в накладе. Может, и теперь столкуемся?

Ильяс едва сдержался. Батрачить? Нет, не то время… Он заламывает буденовку, подобно папахе, набекрень и лихо бросает:

— Поищи дураков в другом месте.

Измаила этим не смутишь.

— Поищем, — говорит он, — и найдем. А ты напрасно надеешься на милости Советской власти. Не глупый ты человек, Ильяс, а все никак не поймешь: висит эта власть на ниточке.

— Врешь, собака! — срывается Ильяс.

Грязно выругавшись, Измаил уходит.

Почти сразу покидает свой двор и Ильяс. Опираясь на палку, направляется в дальний конец аула — к Умару.

Давненько не бывал он в этих местах, с тех пор как ушел на фронт, но ничего не изменилось. Все та же босоногая детвора в дорожной пыли, все тот же журавль глядит в небо у колодца посреди широкой улицы, над крохотными оконцами нависают всё те же изъеденные дождями и вспоротые временем соломенные стрехи.

Умар словно ждал его. Усадил за стол, поставил кувшин бахсмы, тарелку круто сваренной пшенной каши.

— Будешь командиром отряда, — говорит Умар. — Я уже кое с кем успел договориться. Почти у каждого припрятана винтовка.

Он начал перечислять имена и фамилии. Набиралось около тридцати человек. Имея такую силу, можно приступать к переделу.

Условились встретиться утром у сельсовета, объявить свое решение Салеху. С его согласия или без него— собрать митинг. Беднота только и ждет создания отряда. Все обрадуются. А там пусть Салех жалуется в город. Приедут — разберутся, не дураки же там.

Разошлись, уверенные в успехе. А утром пошел дождь. Хлесткий, обильный, с неведомо откуда примчавшимся ледяным ветром. Раненая нога Ильяса распухла, становиться на нее было мучительно. Опираясь на палку, он с трудом доковылял до сельсовета.

Умара еще не было. В передней сидел единственный аульный милиционер Тембот, назначенный на эту должность две недели назад. Зажав коленями винтовку, Тембот завтракал. На холстине лежали лепешки, куски холодной баранины.

— Жизнь, — проворчал Тембот с набитым ртом. — Дежурь тут круглые сутки напролет. А кому это нужно? Давным-давно известно: один в поле не вояка.

— Салех здесь?

— Еще не провалился сквозь землю.

Ильяс проходит в следующую комнату. Здесь царство Магомета. Все свободные от дверей и окон стены заставлены массивными черными шкафами. В каждом — полно бумаг, на все у него имеются оправдательные документы. Появлению посетителя Магомет обрадовался — не часто теперь сюда заходят люди.

— Прибыла директива, — сразу же сообщил Магомет, — касающаяся лично тебя. Участники гражданской войны, ставшие инвалидами, имеют право на пенсию. Можно подать ходатайство.

— Какой я инвалид! — обижается Ильяс. — Все у меня на месте.

— Не думай, дурачок, что ты знаешь больше старого Магомета. — Магомет снисходительно, улыбается. — Ранен, хромаешь, значит, инвалид. А деньги никому не мешают.

— Что деньги, Магомет? Я, дорогой, за землю воевал.

— Знаю, — соглашается Магомет. — Только ты, — он вдруг переходит на шепот, — ее не скоро получить. А деньги — хоть завтра.

— Почему это? — набрасывается на старика Ильяс.

Но Магомет уже ничего не слышит. Он как будто даже и не видит Ильяса. А Умара все нет и нет. Ильясу надоедает ждать, он решает пройти к Салеху один. Старик решительно преграждает ему дорогу.

— О человек! — громко провозглашает он. — Если есть начальник и есть подчиненный, то что должен делать подчиненный? О человек, погоди, я узнаю у начальника, может ли он принять тебя.

— Не суетись, Магомет, я на минутку, — успокаивает его Ильяс. — Войду и выйду, всего делов-то.

Салех сидит за столом. В руках у него газета.

— Чего тебе? — Председатель нехотя отводит глава от газеты. — Живее… — Во взгляде Салеха самодовольство и презрение. Самодовольства, пожалуй, больше.

Ильяс пододвигает стул, садится напротив Салеха.

— Ну? — Салех откладывает газету.

— Я хочу узнать, думаешь ли ты заняться землей? — напрямую спрашивает Ильяс. — Только скажи: думаешь или нет?

Ильяс уверен: сейчас Салех начнет объяснять что-то насчет обстановки, Алхаса, Врангеля. Вот тогда-то он и выложит ему идею о создании отряда. Как-то председатель будет изворачиваться? Но Салех ничего подобного не делает. Он глядит на посетителя так, будто ему неведомо, что означает даже само слово «земля». Теперь на первый план выступает презрение. И откровенная ненависть.