За Кубанью
(Роман) - Плескачевский Лазарь Юдович - Страница 14

Зачерий стал между Умаром и Джанхотом — самый подходящий момент, чтобы взять власть в свои руки.

— Но-но, петухи, нашли место. — Он обвел площадь спокойным взглядом. — Умар, конечно, прав — Ильяс сражался в армии Буденного.

— Видишь, — теребит Максима Ильяс. — Люди знают правду.

— Но… — продолжил Зачерий после паузы, — но Советская власть потому и считается народной, что она прислушивается к голосу народа. Раз поступили сигналы насчет связи Ильяса с бандитами, их надо проверить. Уверен, что имя Ильяса останется незапятнанным! Тут находятся работники милиции, попросим их оградить от клеветы человека, сражавшегося за Советскую власть. А пока что остается одна кандидатура — Салеха. Кто за него, прошу поднять папахи.

Поднимается невообразимый шум. Молчит лишь ошеломленный Умар: как все вывернул, гад!

В воздухе то тут, то там замелькали папахи.

— Хватит! — подвел итог Зачерий. — Председателем избран Салех.

Это Сомова поняла и без перевода.

— За Умара почему не голосовали? — возмутилась она.

— За Умара? Он же сам снял свою кандидатуру, вы разве не поняли? Как быть со вторым вопросом? Впрочем, пусть это решает председатель.

— Мне кажется, — проговорил Салех, — что с комиссией лучше повременить. Кто даст гарантию, что Алхас и ее не порубит?

— Я не раз говорил Полуяну, что делить землю под боком у банд крайне рискованно, — заметил Зачерий.

— Ладно, — вздохнула Сомова. — Теперь ждать недолго.

— Объяви, что собрание закончено, — повернулся Зачерий к Умару.

— Я тебе не холуй! — выкрикнул Умар и, сбежав с крыльца, присоединился к Ильясу и Максиму.

Люди начали расходиться — делать им здесь больше нечего.

— Я хочу поговорить с Максимом, — напомнила Сомова Зачерию. — Теперь-то нас уже ни в чем не заподозрят.

— Эй, Максим! — подал голос новый председатель. — Сюда!

Максим неторопливо направился к крыльцу, на ходу одергивая новый френч — «енеральский трахей» не улегся еще на нем.

Сомова вглядывается в бледное грустное лицо Максима.

— Извини, — говорит она, подавая руку, — что не поговорила с тобой перед собранием: люди могли подумать, будто мы сговариваемся. Я инструктор облисполкома Екатерина Сомова.

— Перегудов, — назвался Максим. — Ты, конечно, партийная?

— Конечно.

— Вот видишь, Катерина, тут я с тобой не согласен. Коммунисты обязаны обо всем договариваться заранее. Не сделали этого — и здорово сплоховали. — Он рассказал о себе, Ильясе, кратко познакомил с обстановкой в ауле.

Садится солнце. Снова тополя бросают тень на крыльцо, как тогда, когда на площадь ворвался Алхас. Ильяс, ожидающий Максима, снова переживает все сначала. Проклятье! Лучше получить пулю в лоб, чем этот плевок. Глядя на друга, молчит и Умар. Кажется, он читает мысли Ильяса.

— Большая ошибка, — признает наконец Сомова. — Если бы я понимала по-черкесски…

К ним подходит следователь. Он закончил опрос, можно ехать.

Им теперь оставаться нет смысла: дело сделано.

— Как чувствуешь себя? — обращается Сомова к Максиму. — А то поедем? Долечишься в городе, включишься в дело, теперь каждый коммунист на учете. Решай.

Максим не колеблется — конечно, пора ехать, Меджид-костоправ не подкачал. Он сообщает. Ильясу и Умару о своем решении. Ильяс чувствовал это. Ох, не ко времени расставание.

— Растрясет, — недовольно бросает Ильяс. — Уж лучше я тебя завтра сам отвезу.

— Еще и лошадей гонять из-за меня… — Максим опускает глаза: резать — так сразу, без проволочки, не так больно будет. — Пошли, попрощаюсь с Дарихан, с детишками.

Сборы недолги. Максим набрасывает на плечи шинель, сует в карман кисет. Дарихан протягивает ему кулек с лепешками. На глазах — слезы: очень привыкла к русскому, родным братом стал. В ауле Максима почитали за то, что их земляка спас, но ведь она сумела разглядеть и нечто большее — уверена была, что не случайность это, что Максим ради друга ничего не пожалеет. Шмыгают носами девчонки, насупилась Мариет. Старается казаться спокойной Биба — таков этикет, — но красные пятна на щеках не скроешь. Очень надеялась, что сумеет он на Аюба повлиять. А теперь что будет?

— Погоди, Максим, — вспоминает Дарихан. — Еще минутку… — Она вбегает в дом, возвращается со свертком: чистое белье, полотенце, портянки. — Бери, Максим.

Подходит Ильяс со своим вещевым мешком и молча запихивает туда весь Максимов скарб. Челюсти сводит судорога, не разжать. Умар отворачивается: можно ли смотреть, как двое мужчин обнимаются у всех на глазах.

Ильяс и Умар остаются на месте, Максим, волоча мешок, плетется к калитке.

Из переулка на коне появляется Зачерий. На его круглом лице еще более круглая улыбка.

— Где воевал, земляк? — осведомляется он таким тоном, каким обычно разыскивают однополчан. Улыбка эта, сочувственные нотки в голосе да и весь такой открытый, простецкий облик Зачерия разоружают Максима.

— Воевал рядом с Ильясом, — отвечает он.

Зачерий хлопает себя по лбу.

— Надо было, нам поговорить перед собранием, — сокрушенно восклицает он. — Я расспросил аульчан, узнал, как Ильяс стал «братом» Алхаса. И смех, и грех… Поторопились…

— Да, здорово поторопились вы с Салехом, — подтверждает Максим. — Не из того он теста, чтобы поддерживать Советскую власть. Богатей!

— «Вы»! — взрывается вдруг Зачерий. — А может, мы? Не думал, что коммунисты так легко отказываются от ответственности.

— Не отказываюсь я, но…

— Позволь, позволь! — не дал досказать ему Зачерий. — Поглядим в лицо фактам. Когда-то, много лет назад, отец Ильяса спас Алхаса от верной гибели. Так? Вот-вот, дорогой, так. Бандит с тех пор считал отца Ильяса своим отцом, а самого Ильяса — братом. Верно я говорю? Вот он и старается не дать в обиду братишку. Но ведь сам-то Ильяс не считает Алхаса братом. Как же ты мог спокойно выслушивать клевету в его адрес? Почему не поднял голос при народе?

Сгоряча Зачерий хлопает коня по холке, он вздымается на дыбы.

— Н-но, ты… — Зачерий ловко осаживает коня. — Да я, Максим, тебе не в укор, у русских одни обычаи, у адыгов другие. Но факт остается фактом — ты знал правду про Ильяса и в такой важный момент промолчал.

Максим и сейчас молчит — эта поразительная смесь правды, полуправды и лжи сбивает его с ног. Надо бы объяснить Зачерию, что он не так уж силен в адыгейском языке, что речь Джанхота показалась ему вполне нормальной, никакого подвоха в ней он не уловил, что вовсе не в обычаях русских отступаться от друзей, что он готов костьми лечь за Ильяса, что коммунисты и не мыслят отказываться от ответственности. Но инстинктивно чувствует, что никакие слова положения не изменят, безапелляционный в своих суждениях Зачерий их даже не услышит.

— Да не расстраивайся ты так, — вдруг дружески улыбнувшись, замечает Зачерий. — Могли и тебе не поверить. Остается одно — требовать работы от Салеха, пусть потрудится на благо народа. Я его предупредил: чуть начнет вилять — к стенке! Даже в нашей горской секции имеется дворянская прослойка — зятек князя Адиль-Гирея. И что? Вкалывает за милую душу. Вот только революционной решительности еще не хватает нашему Рамазану, но и это придет, переварится в горниле классовой борьбы, поумнеет, хлебнув настоящей жизни. Двинемся, что ли. Наган-то далеко не прячь, мало ли что…

Максим усаживается в телегу рядом с Сомовой. Небольшая колонна трогается. За ними следуют подводы с милиционерами, следователем. Поскрипывают колеса. Стучат колеса. Пылят колеса. Позади — последние плетни, дорога выбегает в степь. Справа темнеет громада леса.

Ездовые нахлестывают лошадей, непроизвольно косясь на лес, милиционеры крепко сжимают винтовки. И не зря — на опушке появляется группа всадников.

Теперь уж не нахлестывают, а хлещут лошадей ездовые. Зачерий уже не впереди, а позади. Через седло — маузер.

Копыта стучат или бьются сердца? Минута, еще одна, и вот уже дорога начинает забирать влево. Лес редеет. Грозовую тучу словно относит ветром. Раздается чей-то нервный смешок, резкий выкрик. Зачерий снова обгоняет отряд и переводит коня на строевую рысь.