Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 64

— Ничего себе, — сказал кто-то в толпе.

— Уже по одному этому, — спокойно продолжал Макарьев, — есть все основания отложить это дело к доследованию. Тем более, что обнаружено еще одно преступление, уже совсем таинственное и требующее особого разбирательства. Однако мне хотелось бы прояснить это темное дело. Я не знаю, как полагается по кодексу, только лучше всего дать слово начальнику розыска. Он знает.

— Берестова! — крикнул кто-то.

— Берестова, Берестова! — выкрикивала толпа.

Денис Петрович поднялся на сцену. Он стоял и молчал довольно долго, собираясь с мыслями. Зал затих в ожидании.

— Меня здесь упрекали, — начал он, — что, дескать, я хотел защитить инженера. Правильно. Я хотел его защитить от бандитов. Кстати, это входит в мои обязанности начальника уголовного розыска. Упрекали нас и в том, что плохой мы розыск. Это может быть. А пока я расскажу вам об этом деле. Есть здесь в городе одна девушка, которой теперь, как говорится, я обязан по гроб жизни. Познакомились мы с ней случайно, встречались только на улице. Как-то раз приходит ко мне наш сотрудник Рябчиков и говорит мне — так, мол, и так, творится с нею что-то неладное, то и дело подходит к розыску, словно бы что-то ей нужно сказать. Поговорите, мол, с нею. И чего это она за Романовской ходит? А наш сотрудник Рябчиков, надо вам сказать, очень приметливый человек.

Можете себе представить, что случилось с Нюркой, когда Берестов — сам Берестов! — подошел к ее домишку.

— Как поживаешь?

В грязном халате, о который она поспешно вытирала руки — прямо ладонями о живот, — Нюрка стояла опустив голову, как преступница.

— Говорят, ты хотела со мной поговорить?

Она отчаянно глотнула и кивнула головой.

— Присесть у тебя здесь можно? — спросил он и сел прямо на крыльцо. — Ох и устал же я, Нюрка, когда бы ты знала! Ну давай, выкладывай, что там у тебя.

Дрожа и запинаясь, Нюрка стала рассказывать. И чем дальше она рассказывала, тем больше убеждалась, насколько важен ее рассказ. Лицо Берестова было очень серьезно.

— И теперь ты ходишь за ней, когда она выходит из дому с пакетом?

Нюрка кивнула. Глаза ее блеснули.

— И сидишь дома, караулишь, когда она выходит без пакета?

Нюрка опять кивнула.

— А как же при этом твой ларек?

Тут она вновь виновато опустила голову. Ларек был заброшен.

— Ну, словом, — продолжал Берестов, — мы с Анной Кузьминичной Парамоновой, о которой я вам только что говорил, и еще с одним работником розыска днем, когда Романовской не было дома, открыли ее комнату, нашли этот сверток и…

Тут произошло нечто неожиданное. С грохотом, все враз вскочили Левкины парни, сам Левка оказался на подоконнике. Страшно грохнул выстрел, в низких сводах показавшийся мощным взрывом, кто-то упал — как потом оказалось, это поскользнулся Борис; завизжали женщины. Все повскакали с мест, чуть было не началась паника. Потом стало видно, что работники розыска вместе с милиционерами скручивают Левкиных парней, что Морковин держится за ухо, из которого каплет кровь, а Левки в клубе нет. Ему удалось бежать через окно, настолько, впрочем, хлипкое, что вышибить его не представляло никакого труда.

С этой стороны клуба никого не было — толпа стояла у входа с другой стороны. И надо же было случиться, что только один милиционер Васильков видел, как со звоном вылетело стекло и на землю тяжело спрыгнул Левка с револьвером в руке. Он побежал к ограде, и — можете себе представить? — Васильков устремился наперерез. Васильков! Левка не выстрелил — выстрел привлек бы сюда всю толпу, стоявшую у входа, — а милиционер не успел вынуть свисток и не догадался крикнуть. Так молча бежали они под углом друг к другу — кто раньше добежит до ограды. Милиционер наддал, и они встретились шагах в десяти от нее.

Васильков был мал ростом, однако обладал большой головой. Сознательно ли он решил использовать это свое преимущество, или действовал по счастливому наитию, только он, разбежавшись, ударил Левку головой в живот. Когда Левка поднялся, около него был чуть ли не весь город.

Заседание возобновилось только через час, когда все приутихло, ухо прокурора было перевязано, а скрученные бандиты водворены на свои места. Впрочем, и после того, как суд начали снова, зал долго не мог успокоиться. Екатерина Ивановна все дрожала и куталась в старый платок, а Васена то и дело возбужденно оглядывала зал. Встал судья.

— Свидетельница Романовская, что вы можете сказать по поводу этого пакета? Это письмо, если не ошибаюсь?

Романовская молчала.

— Дура ты, Романовская, — вдруг с раздражением сказал Берестов, — неужели ты не понимаешь? Ведь плохо, плохо дело, совсем плохо. Подозрение на тебе.

Тогда Романовская медленно поднялась и покорно стала рассказывать, что произошло в ночь, когда исчез Водовозов.

— В ту ночь, — начала она, — Павел Михайлович взял меня с собою на задание…

— Ой врешь, собачья дочь! — крикнул кто-то.

— Нет, правда, — тихо сказала Кукушкина и опустила голову.

Странно было видеть, как эта женщина в военной гимнастерке, при ремнях и кобуре, потупила голову и что-то шепчет.

— Я могу разъяснить, — привставая, сказал Ряба, — никогда он ее на задания не брал и никогда бы не взял. Она пошла сама, как не раз, словно собака, за ним ходила. Правильно я говорю?

Кукушкина не отвечала.

Именно так это и было. Она пошла за Водовозовым без всякого разрешения. Был дождь, все хлюпало, гудело и свистело. Павел Михайлович не мог ее услышать. В эту ночь Кукушкина недаром двинулась следом за Водовозовым: она не верила, что он пошел на задание, ей казалось, что здесь замешана женщина, она была почти убеждена в этом, — почему, и сама не могла бы сказать. Просто она знала, что здесь замешана женщина и что она, облеченная властью Кукушкина, этого не допустит.

Дождь хлестал по кожаной куртке, за шиворот лило, волосы липли к лицу, юбка вязла в ногах. Впереди Павел Михайлович вышагивал навстречу дождю и ветру. Они прошли город, а затем, к удивлению и страху Кукушкиной, направились к лесу.

Она понимала, что нужно вернуться, что идти дальше и бессмысленно и опасно, однако двигалась вперед, каждую минуту надеясь, что повернет назад. Кроме того, ей стало страшно, и знакомая фигура впереди успокаивала ее: если что-нибудь случится, можно будет позвать на помощь. Он ее, конечно, страшно обругает, но не оставит одну.

Однако на лесной дороге, залитой водой, она попала ногою в глубокую колею и растянулась, чуть не плача от обиды, злобы и боли в ноге. Сразу встать ей не удалось, некоторое время она сидела, чувствуя, как намокает юбка и вода наполняет сапоги. Ей хотелось завыть. Водовозова уже давно не было слышно.

Наконец она встала, пошла, как она думала, назад к городу, для чего свернула на боковую тропинку и долго по ней брела. На самом деле она углублялась в лес.

Вернулась гроза, небо вновь забилось и затрепетало, пробиваемое молниями, и Кукушкина долго стояла, прижавшись к толстой ели с ее грубой и мокрой корой. А когда все поутихло, она услышала, как кто-то с шумом продирается сквозь кусты. Потом шум внезапно утих, и она услышала тяжелое дыхание. Кто-то стоял и дышал. Она чуть было не обеспамятела со страху.

Треснул гром, и в просвете вздрагивающего неба она увидела Водовозова. Он не шел, он все время падал, наваливаясь на деревья. Мокрое лицо его с налипшими волосами было искажено, зубы скалились. Даже Кукушкиной стало ясно, что дело плохо. Она преодолела страх и подошла ближе. Увидев ее, он стал хватать рукою кобуру, все время не попадая. Потом начал валиться на молодую сосенку, подминая ее под себя, огромный в своем кожаном пальто.

— Слушай, — сказал он вдруг, — мне не дойти.

Думала ли она когда-нибудь, что окажется с ним одна ночью в лесу и что единственным желанием ее будет бежать от него без оглядки? «Никогда мне не объяснить, как я здесь оказалась, — думала она, — а тут еще Берестов, он только и ждет, чтобы я оступилась. Все пропало, все пропало…»