Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 49

Давно не слышал Борис, чтобы Денис Петрович говорил с таким раздражением.

— Денис Петрович, — нерешительно сказал он, — он ведь в гражданскую вместе с отцом воевал.

— Тебе отец про него когда-нибудь рассказывал?

— Нет.

— Так что же мы о нем знаем?

— Не верится как-то.

— Не верится? Вот если бы ты видел тогда пацанов — от горшка два вершка, зимою на каменном полу, ты бы понял сразу, что за человек Морковин. И не нужны были бы тебе никакие его послужные списки.

Вошел Водовозов. Он был румян от быстрой ходьбы, глаза его поблескивали. Борис поздоровался, стараясь не глядеть ни на Берестова, ни на Водовозова: слишком хорошо помнил он ту ночь, когда стоял у курятника.

— Я от Прохорова, — быстро сказал Водовозов, — похоже, он не сегодня-завтра возговорит.

— Думаешь, возговорит?

— Обязательно. Ему уже по ночам титовские харчи снятся. Вчера на допросе плакал, проклиная своих обидчиков.

Берестов давно уже принял меры к тому, чтобы Прохоров не узнал, как изменилось положение банды: одиночка, надежный часовой у дверей, запрещение передачи. По-видимому, это удалось, — во всяком случае, Прохоров раскис. Он уже не молчал, а произносил длинные и мутные фразы о людской неблагодарности. Берестов не торопил его и даже не задавал больше вопросов, но внимательно слушал и соболезновал.

— Ну, дай-то бог, — сказал он.

Борис стоял и дивился той легкости, с какой говорят эти двое.

— Я забежал на минутку, только сказать, — продолжал Водовозов, — у меня еще сегодня…

Они не расслышали, что предстояло еще ему сегодня. Берестов встал, подошел к двери и посмотрел ему вслед. Потом вернулся к столу и сказал негромко:

— Слушай, Борис, у меня к тебе дело, которое я могу поручить только тебе. До сих пор я старался не упускать Павла Михайловича из виду, даже ночевал у него эти дни, он был недоволен, но стерпел. А сегодня, как назло, меня вызывают в губернию, это тот старикан, что делает анализ крови. Очень прошу тебя — еще одну ночь у курятника.

— Есть — у курятника, — серьезно ответил Борис.

— И вот что: если он выйдет из дому, следуй за ним, куда бы он ни пошел. И на, держи мой револьвер, твоим только кур пугать.

Борис ушел от своего начальника с твердым намерением не упускать Водовозова из виду ни на минуту, однако это было легче сказать, чем сделать: Павла Михайловича нигде не было видно.

Борис пошел к его дому и стал на знакомое место. Водовозов, по-видимому, еще не приходил. Начался дождь. Некоторое время Борис стоял под навесом сарайчика, потихоньку любуясь берестовским браунингом, но потом вдруг испугался, что Водовозов может уйти куда-нибудь, не заходя домой, и побежал в розыск.

— Водовозова не видел? — спросил он у Рябы.

— Да вроде тут был.

Борис страшно обрадовался и кинулся к водовозовскому кабинету, однако он был пуст.

— Не видел Водовозова? — спросил он у дежурного.

— Да он оделся и куда-то ушел.

— Куда?!

— Это ты у Кукушкиной спроси, — насмешливо ответил дежурный.

Что ж, это была мысль. Однако и Кукушкиной, как назло, нигде не оказалось. «Ну ничего, он, наверно, пошел домой», — успокоил себя Борис и побежал обратно.

Водовозовский дом стоял глухой и темный, дождь хлестал на его крыльцо.

Время ползло убийственно медленно. Ничто не защищало Бориса ни от дождя, ни от холода, ни от мрачных предчувствий.

Так прошла ночь.

Когда утром Берестов вернулся из губернии, на него страшно было смотреть — так он устал. Впрочем, Борис, грязный, промокший до нитки и синий от холода, был немногим лучше.

— Денис Петрович, — сказал он сипло, — Водовозов сегодня домой не приходил.

— Как — не приходил? — спросил Берестов, бледнея. — Совсем?

— Совсем, Денис Петрович.

— А здесь?

Борис медленно покачал головой. Водовозова не было и в розыске.

— Боря, немедленно Хозяйку из губернии. Езжай на вокзал, бери паровоз, дрезину, что дадут, и отправляйся за собакой. Собирай наших, сегодня же делаем облаву у слепой Киры. Ах, беда, беда!

«Может быть, он куда-нибудь выехал и вернется, — думал Денис Петрович, — может быть, вернусь, а он уже сидит себе в своем кабинете. Так бывало».

Но Водовозов не пришел в этот день. Дом его стоял глухой и темный.

Весь розыск был на ногах. Сотрудники вместе с комсомольцами и агентом-проводником, ведущим на поводке Хозяйку, обшаривали все городские закоулки, а затем начали рейды в окрестные леса. Романовская, белая как смерть, металась вместе с другими.

К тому времени погоды в наших краях совершенно испортились. Начались дожди. Часто налетали грозы. После туманных ночей окрестный лес совсем раскис и отсырел настолько, что даже грибы отказывались расти в такой сырости, не говоря уже о сгнившей траве. В вязкой грязи стояли продрогшие деревья.

Денис Петрович никак не мог отвязаться от мысли, что где-то в этом лесу под дождем лежит Водовозов.

Они нашли его только на третий день. Он лежал под дождем, придавив своим большим телом молодую сосенку, лежал совсем так, как представлял это себе Денис Петрович.

Берестов опустился на колено и за плечо перевернул Водовозова на спину.

Павла Михайловича трудно было узнать. Лицо набрякло и стало бугристым. Глаза с каким-то странным бешенством глядели в небо, как минуту назад, наверно, с тем же бешенством глядели в землю. Он дышал прерывисто и, когда втягивал в себя воздух, казалось, что он собирается что-то сказать. Однако сил его хватало только на дыхание да на невнятную и бессвязную речь иногда. Он был в тяжелом бреду.

Отправив Водовозова в город и передав его Африкану Ивановичу, Берестов вернулся в лес один. Нужно было еще раз исследовать местность, искать следы. А он стоял у дерева, смотрел на все еще прижатую к земле сосенку и в бессильном отчаянии сжимал кулаки. Угрюмо глядел лес и глухо шумел. Какое-то дерево скрипело, словно вскрикивало. Может быть, от этого скрипа и сдали нервы Дениса Петровича, а может быть, это опять подбиралась болезнь. Все, о чем он запретил себе думать, нахлынуло на него, беззащитного сейчас, и едва не заставило стонать от боли.

Ленка! Давно ли вместе с Павлом они стояли у ее гроба, погибая от стыда и отчаяния, виноватые страшной виной. А теперь уходит Павел, и никого из них он не мог удержать. В первый раз в жизни он был бы рад ничего не чувствовать, не знать, ни за что не быть в ответе. «Почему это мне такая казнь, — думал он, — всех их пережить? Почему бы мне самому не помереть от тифа? Закрыть глаза и помереть. Как было бы хорошо».

Нюрка стояла у ворот своего дома, когда в город привезли Водовозова. Был сумрачный и дождливый день. За телегой молча шли ребята из розыска и комсомольцы. Водовозов был накрыт брезентом, по которому барабанил дождь. Нюрка побежала за телегой и видела, как она въехала в ворота больницы.

Странные дни наступили для Нюрки. Ей и раньше хотелось чем-то помочь розыску, мучило, правда, очень смутное сознание того, что она знает больше других и что-то обязана сделать. Но теперь… Теперь ей казалось, что в руках ее — и притом впервые без всякого участия Анны Федоровны — оказалась действительно какая-то тайна. Ах, как ей сейчас нужен был бы друг и советчик!

Будь это немного пораньше, она пошла бы к Берестову, но теперь, когда он смеялся над ней, подобно остальным людям, в то время как именно он и не должен был над нею смеяться, — теперь пойти к нему она была уже решительно не в состоянии. Просто не могла. Дела между тем обстояли очень странно.

Недавно жиличка ее, Романовская, не пришла ночевать. Нюрка всегда сама открывала ей вечером и потому точно знала, что Романовская ночью не приходила. Она явилась под утро — но в каком виде! Юбка ее стояла глиняным коробом, сапоги превратились в комья грязи, даже лицо было перепачкано.

Странная она пришла. Не сказав ни слова, сняла на крыльце сапоги; вцепившись в наличник, постояла немного в одних чулках, а затем спотыкаясь побрела в свою комнату. Нюрка могла бы поклясться, что Романовская ее не заметила.