Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 47

— Подведем итоги, дети мои, — говорил Левка. — Пока, надо сказать, все идет благополучно. Инженерова теща сработала на нас, да так хорошо, что лучше и не придумаешь. Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Сережа, милый мальчик, тоже не подвел. Сказать правду, я совсем забыл о нем и придумал весь этот разговор, когда увидел, что он бежит по дорожке. Впрочем, он свое дело сделал и больше интереса не представляет. Теперь посмотрим, как остальные. Тетя Паша волком воет, она и сама не пойдет и Петровича не пустит. Да он и смылся, надо сказать, весьма предусмотрительно. Осталась Милка.

— А почему бы ее тогда было не убрать? — спросил один из парней.

— Голова! — презрительно сказал Левка. — Да разве можно было нам, идя на такое сложное и опасное дело, связывать себя еще и покойником. Эта пигалица в мертвом виде нам была бы куда опасней, чем живая. Как она, Николай?

— Дрожит, — усмехнувшись, ответил Николай, — еле жива.

— Ну вот видите? А без показаний Милки никакие показания других, бывших у тети Паши, не играют роли. Ну собрались, ну выпили, ну и что? Так Милка на суд не придет?

— Ручаюсь.

— Итак, всё в порядке, кажется. Следователь нам верит вполне. С Берестовым они на ножах, наша записка Морковину тогда, насчет Водовозова, только подлила масла в огонь. У Берестова нет как будто никаких улик, у нас же их полны карманы. Согласны поделиться, если попросит. При таких условиях еще можно жить, не так ли? Конечно, это только в том случае, если Прохор не проговорился. Эх, как бы это узнать, сказал он что-нибудь или не сказал, совсем другая жизнь была бы! И потом помните: никаких мокрых дел — мы теперь добродетельные советские граждане. Скучновато, конечно, но ничего не поделаешь. Потом наверстаем.

— А теперь, — продолжал Левка, — нам с Николаем пора к следователю. Он без нас уже жить не может.

Однако, против их ожиданий, Морковин встретил их весьма холодно.

— Что это вы плели Федорову про записки и про кофточки? — раздраженно спросил он.

— Ну, это я его подразнил маленько, — добродушно ответил Левка, — про эту записку весь город говорит. Да я сам от соседа узнал. Честное слово. Могу и вам этого соседа привести.

— В следующий раз лучше не дразните, — так же холодно сказал Морковин.

— У нас к вам просьба, — вмешался Николай.

— Да, большая просьба, Анатолий Назарович, — подхватил Левка, — мы только не знаем, удобно ли. Понимаете, эти пентюхи из розыска сдуру схватили одного нашего парня, хорошего, понимаете, парня. И вот получается, что и доказать на него они ничего не могут, и отпустить не отпускают…

— Вы говорите о Прохорове?

О нем, о нем. Ведь это такой тихий парень, мухи не обидит, смешно даже.

Левка подождал минуту, а потом осторожно сказал:

— А с другой стороны, парень он робкий, может со страху что-нибудь наболтать…

Он испытующе посмотрел на Морковина. Тот ответил ему непроницаемым взглядом. Николай напряженно смотрел то на того, то на другого.

— Что он может наболтать? — сказал Морковин, пожимая плечами.

Левка слегка подался вперед. Глаза его блестели.

— Думаете, не может?

Морковин не ответил.

— А что это за парни, — начал он, помолчав, — которые приехали из Дроздовки?

— А что — парни?

— Прохоров ведь тоже из Дроздовки?

— Да. Я что-то не пойму вас, Анатолий Назарович.

И опять Морковин ничего не ответил.

— Меня интересует вот какой вопрос, — сказал он, — почему у болота на опушке леса обнаружили кровь?

— Кровь? — Левка поднял брови. — Откуда нам знать, что и когда нашли на каком-то болоте. Может быть, там свинью резали. Да и потом хорошо известно, что когда привезли собаку, уже давно шел дождь, и никакой крови…

— Вам, Курковский, следовало бы меньше рассуждать, — прервал его Морковин. — Берестов обследовал всю местность задолго до дождя и нашел на земле пятно крови. Он уже послал ее в губернскую лабораторию, откуда я все это и узнал. Там без труда определят, свиная она или человеческая, более того, там определят группу крови. Знаете вы, что это такое?

Николай с тревогой смотрел на Левку. Тот закусил губу и, прищурившись, что-то соображал.

— Знаете или нет?

— Догадываюсь. Это что-то новое?

Морковин встал.

— Если эта кровь и кровь инженера совпадет по группе… Может это быть?

Видно было, что Николай испуган и растерян, однако Левка ответил, холодно глядя на Морковина:

— В принципе все может быть. Откуда нам знать?

— Так вот, — сказал Морковин, — если это будет так, ваше дело сильно… проиграет. Можете идти.

Парни поднялись.

— Еще один вопрос, — сказал Морковин. — Это вы написали мне записку относительно Водовозова?

— Что греха таить, — ответил Левка.

— Что же вы можете о нем рассказать?

— Да, собственно, ничего, кроме того, что мы написали. Сказали нам, что он связан с бандитами, мы и решили: пусть знающие люди проверят. Правильно?

— А кто сказал?

— Я уж и не помню.

— Хорошо бы вспомнить, — сухо заметил Морковин.

Левка был задумчив, когда они шли от следователя. Николай не решался начать разговор.

— Что-то следователь заговорил по-другому, — сказал он наконец.

— А, ничего подобного, — небрежно ответил Левка, — говорит он на том же самом языке. Во-первых, он нам сказал, что Прохоров еще не проболтался. Во-вторых, что парней из Дроздовки нужно куда-нибудь сплавить, и, наконец, он дает нам знать об опасности. С ним все в порядке. Гораздо больше меня беспокоит это проклятое пятно.

Морковин торопился. Он написал в губернию, что незачем ждать, когда поймают исчезнувших диверсантов, а нужно судить того, кто есть — главного виновника диверсии Дохтурова. Болезнь арестованного его не смущала, он пошел в больницу.

Городская больница была переполнена — сюда во множестве привозили людей в сыпняке, снятых с поезда. В небольших комнатках один к одному были приставлены топчаны, которые, наверно, стояли бы голыми, если бы уком не созвал молодежь города для того, чтобы не столько просить у населения, сколько отнимать у него тюфяки, одеяла и подушки. Только благодаря этому больные были кое-как устроены.

В дверях больницы стоял человек в лохмотьях с нежно-розовым ярким лицом и очень красивыми, блиставшими, как звезды, глазами. Он рвался к выходу, а толстая нянька, налегая на него всем телом, старалась его удержать.

— Я только схожу домой, — глядя мимо нее, быстро говорил человек, — мне бы только сказать им…

— Да где он, дом-то твой, — смеясь и толкая его, отвечала нянька, — за тридевять земель, чай. Сам небось не знаешь, где он, дом-то твой.

— Я должен ей сказать… — твердил больной.

Морковин отошел в сторону — он боялся заразы и ждал, пока нянька, всем своим грузным телом наступая на больного, загонит его в палату. Да, здесь не было знаменитой больничной тишины: бормотанье, стоны, выкрики слышались изо всех дверей.

Приход Морковина вызвал панику, которая, по-видимому, была ему приятна. Сестры попрятались, няньки, щелкая шлепанцами, побежали звать Африкана Ивановича.

— Из военно-транспортного трибунала, — коротко сказал Морковин, глядя ему под ноги, — к арестованному.

Старик развел руками:

— Никак нельзя. Он не может еще отвечать на вопросы.

— Сможет. Где он лежит?

— Я же вам говорю, товарищ…

— Гусь свинье не товарищ, — буркнул Морковин и, отстранив старика, пошел по коридору — больной, по его сведениям, должен был находиться где-то в конце его. Врач едва поспевал следом, развевая полы халата, — со стороны казалось, что он пустился вплавь.

— Почему нет охраны? — рявкнул Морковин, остановившись около комнаты, где лежал инженер.

— Охраны? — просипел, подбегая, доктор. — Охраны? Да он еле дышит!

Но тут перед Морковиным выросло новое препятствие в виде толстой няньки, которая стала в дверях, упираясь руками в косяки.