Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 41

Вернулся Ряба. Увидев его, Клавдия Степановна всплеснула руками.

— Кто же это тебя! — горестно воскликнула она.

И правда, Ряба был полон лицом и крив на один глаз, почти совсем затянутый блестящей багровой кожей.

— Говорила я ему, бестолочи моей, — обратилась она к Берестову, — не связывайся ты с этими хулиганами. Хоть бы вы за ним присмотрели, Денис Петрович!

— Да разве усмотришь, — ответил тот, усмехнувшись.

Весть о смерти Дохтурова просто взорвала поселок. Мнения бурно разделились. Одни беспрекословно поверили в диверсию. Просто удивительно, как легко поверили люди в эту невероятную историю.

Они с ужасом вспоминали те минуты, когда встречались или разговаривали с диверсантом, готовившим гибель людей. Они проклинали инженера, вспоминали, что он всегда был им подозрителен, рассказывали, что неподалеку от лесной опушки нашли яму, где Дохтуров прятал оружие, и даже показывали при этом какую-то проплешину у дороги, где ребятишки брали дерн для клумб.

— А твои-то жильцы, — говорили тете Паше, однако та сейчас же делала каменное лицо и уходила. Парни по-прежнему собирались у нее.

— Я же вам говорил: бросьте им спеца, они его на части разорвут, — поучал в эти дни своих Левка. — Конечно, опасность есть, при крутых поворотах в штормовую погоду всегда есть опасность, ну а когда в нашем деле ее не бывало? Надо прямо сказать, с девчонкой этой мы связались не вовремя, во мне тогда, как говорится, младая кровь играла, но это, впрочем, не такая уж и беда. Ну, кто и что знает? Что-то знает тетя Паша, что-то Николаева девчонка.

— Ты забыл о Петровиче.

— Я не забыл о Петровиче, — холодно ответил Левка, — и Петрович это отлично знает, недаром он драпанул. Итак, никто не знает истины целиком. И все-таки, когда начнется следствие, показания этих людей могут произвести неприятное впечатление. Значит? Значит, наша задача — не дать им объединиться и выступить против нас совместно. Понятно?

— Понятно.

— Надо сделать так, чтобы все эти люди молчали, по крайней мере до суда и на суде. И это понятно?

Да, им и это было понятно.

— Ну, что же, тогда всё… товарищи, — сказал Левка, — и молите бога за следователя Морковина, за его светлый ум.

— Левка, — крикнул из сеней Васька Баян, который на всякий случай был поставлен караульным, — тебя здесь спрашивают!

Левка вышел на крыльцо. Перед ним стоял парень, очкастый и невзрачный.

— Семен Петухов, — представился он.

Левка стоял и ждал.

— Я пришел, — сказал Семка, движением бровей и носа поправляя очки, — сказать, что давно предвидел. И вот именно на инженера предвидел.

— Вот как?

— Я и все мы вам очень благодарны, — продолжал Семка, — и в населении. Прошу рассчитывать на меня.

— Не премину, — ответил Левка. — Очень, очень рад тебе, дорогой товарищ.

Для Милки началась новая странная жизнь.

Подолгу сидела она, глядя на окно соседней дачи, и так ясно представляла себе Дохтурова, что казалось, нисколько не была бы удивлена, если бы он, как всегда, встал в нем — в белой рубашке, с волосами, еще влажными после ванны.

«Пусть откроется окно, — молила она, — пусть он мне только привидится, лишь бы на него посмотреть!»

В доме у них стало очень тихо. С матерью они почти не разговаривали. На улицу она не выходила, да это теперь для нее было и небезопасно.

«Чего я стою? — думала она. — Какая мне цена? Можно ошибиться в человеке, но не разглядеть убийцу? Это даже странно. Казалось бы, на убийце должно лежать такое клеймо, что каждый за сто перст увидит его и содрогнется, а этот был обыкновенный парень, задумчивый. Впрочем, все видели. Почему же я не видела? И только одно, одно-единственное могла я сделать — предупредить Александра Сергеевича, — и того не сделала!»

Так шли дни. Она жила в странном мире воспоминаний. «Это произошло, когда еще жива была Ленка, — думала она, — а это было еще при Александре Сергеевиче». Только о встречах своих с Николаем она больше не вспоминала никогда, словно кто-то запер на ключ ее память. А иногда она начинала безудержно мечтать. Ей виделось, как она успевает предупредить Дохтурова и все оборачивается необыкновенным счастьем. Как ни старалась она удержать себя от подобных мечтаний, это ей не всегда удавалось и потом приходилось тяжело расплачиваться.

Так шли дни.

Однажды, когда она мыла на террасе голову, в дверь очень некстати постучали. Подняв от таза лицо, залитое мыльной водой, прихватив полотенцем волосы, чтобы не очень текло, Милка подошла к двери. Она думала, что это кто-нибудь из соседок, которые нередко забегали друг к другу. Однако в дверях стоял Николай.

— Не помешаю? — спросил он.

Милка не нашлась, что ответить, пропустила его в комнату, а сама осталась на террасе, чтобы собраться с мыслями.

Когда она вошла, Николай чинно сидел за столом, прямо поставив ноги в огромных башмаках и выложив на скатерть большую руку. За то время, что они не видались, она, оказывается, совсем забыла его лицо. В знакомой комнате, где стоял с детства привычный буфет с башенками и шершавым зеленым стеклом в окошке; где на столе была клеенка, на которую Милка, когда еще учила уроки, опрокинула чернильницу; где на стене висела картина, изображающая воздушную даму, розовую и голубую, которая так нравилась матери, — в этой комнате Николай казался неправдоподобным.

— Не ждала? — голос его был ласков.

Она молча села против него.

— Видишь, как нехорошо тогда получилось, — начал он, — только я тебя привел, послал меня Левка с поручением. Рассказывали мне потом, что перепились все, передрались. Нехорошо получилось. Ты уж на меня не сердись.

Милка молчала. Опустив голову так, что светлый чуб его загораживал половину лица, он водил корявым пальцем по скатерти.

— А тут все эти дела… Не успел я забежать к тебе и спросить: не сердишься ли?

«Почему же на этом лице кровь не проступает?» — думала Милка.

Ну, коротко говоря, — вдруг быстро сказал Николай, — в компании, бывает, мало ли что болтают, да еще спьяну.

(«Ах вот оно что!»)

— Наши, ты сама, может, заметила, народ горячий (да, она это заметила)… могут, не разобравшись… Ты же мне все-таки не чужая. Вот я и пришел тебя предупредить: никому ничего об этой нашей вечеринке и тамошних разговорах.

Милка по-прежнему молчала.

— Может, ты кому со страху и рассказала, — продолжал он, — это ничего. Лишь бы ты где-нибудь, ну, на суде там или где… — он внимательно глянул на нее из-под чуба, сбоку, одним глазом, — а не то наши народ горячий, еще и пришить могут… тебя… или мать…

— Хорошо, — поспешно сказала она, — я понимаю. Мы завтра все равно уезжаем.

— А, вот это дело! — обрадованно сказал Николай и встал, чтобы извиниться за беспокойство и уйти.

Она ничего не рассказала матери, не сказала ничего. и Борису, когда он пришел к ней вечером. Ни одному человеку на свете она не могла бы этого рассказать.

Между тем Борис приехал в поселок именно к Милке сказать, что ее вызывает к себе Берестов.

Странно и неожиданно обернулись дела. Бандиты удивительным образом вывернулись и стали чуть ли не хозяевами положения.

Диверсия была сработана на совесть. Инженера нашли около пути, в кармане его обнаружили мокрые, вымазанные в земле перчатки, в которых, очевидно, только что работали, а также наган и кусок бикфордова шнура. Рассказ Левки и Николая звучал в общем правдоподобно, а кроме того, его подтверждали следы двоих неизвестных, ясно видные на рыхлом песке насыпи. В городе по этому поводу рассказывали невероятные вещи.

Странные слухи шли теперь и о самом Денисе Петровиче. Говорили, что на него пало подозрение в связи с делом Дохтурова, шли какие-то разговоры о его «попытке скрыть правду». Говорили, что им «заинтересовались в губернии, а может быть, и выше», что он доживает последние дни, что на его место назначат Водовозова или какую-то женщину, также работавшую в угрозыске и проявившую будто бы чудеса бдительности. Словом, стало еще более тревожно.