Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 27

— Пришел спросить, не будет ли каких распоряжений.

Вопрос был не очень удачен, так как задания на день получали у дежурного и обращаться за ними к начальству не имело никакого смысла.

— Да нет, — очевидно думая о чем-то своем, ответил Павел Михайлович, — сейчас, в общем, ты мне не нужен.

У Бориса отлегло от сердца.

Не успел он выйти от Водовозова, как его позвал к себе Берестов.

— Сядь, Борис, — сказал он мягко, — рассказывай, что у тебя. Давно мы толком не видались.

— Есть у меня к вам дело, Денис Петрович.

— Ты мне лучше скажи, — блеснув глазами, прервал его Берестов, — зачем ты около моей старой квартиры ошивался?

— А вы откуда знаете? — смущенно спросил Борис.

— Да мне по должности моей вроде положено, как говорится.

Борис осмелел. Да и вообще после разговора с Водовозовым у него стало весело на душе.

— А знаете ли вы, кто такая слепая Кира? — спросил он.

— Конечно. Огромная такая баба, похожая на тряпичную куклу.

— А знаете ли вы…

— Что у нее собираются наши дружки? Знаю. Только ты, пожалуйста, за ними не очень-то следи, не то они переполошатся. И вообще прекратил бы ты эту самодеятельность, от нее гораздо меньше проку, чем ты думаешь.

— Значит, и про Анну Федоровну знаете?

— Знаю, конечно. Это вредная, но, в конце концов, просто до смерти любопытная старуха. Ну а что ты еще знаешь? — Берестов улыбался.

«Я и про сторожку знаю», — хотел было похвастаться Борис, но в кабинет ворвалась Кукушкина.

— Товарищ начальник розыска, — рявкнула она, — считаю долгом вам доложить, что во вверенном вам розыске имеет место саботаж относительно кружков.

Денис Петрович покорно вздохнул.

Во дворе Бориса поджидал Водовозов.

— Ты ему рассказал? — озабоченно спросил он.

Борис молчал, не понимая.

— Ну, Денису Петровичу про вчерашнюю нашу встречу, — нетерпеливо продолжал Водовозов. Он смотрел Борису в глаза, взгляд его был странен и настойчив.

Сперва Борис опять ничего не понял. Потом понял, что происходит нечто немыслимое. И наконец понял, что Берестову ничего не известно про лесную сторожку и что Водовозов почему-то не хочет, чтобы стало известно.

А Павел Михайлович все смотрел ему в глаза своими прекрасными сумрачными глазами, и Борис ничего не видел, кроме этих глаз.

Больше они не сказали ни слова. Борис отрицательно покачал головой: нет, мол, ничего не сказал, — а Водовозов кивнул, повернулся и пошел в дом.

«Что же это могло значить? — в который раз уже спрашивал себя Борис. — Чего он хотел от меня? Что скрывает от Берестова? Почему взвалил на меня такую тяжесть?»

Вот, оказывается, где начинается настоящее испытание, когда не помогут ни искусство стрельбы, ни стальные мускулы. Недоверие…

Прямо посмотрел тогда Водовозов ему в глаза, неужели он навязывал Борису измену? В это трудно было поверить. Но если совесть его чиста, почему о сторожке нельзя говорить Берестову?

И все-таки он посмотрел Борису прямо в глаза.

Вновь и вновь вспоминал он этот взгляд, который говорил: «Я знаю, ты меня любишь, ты сделаешь так, как я прошу». Кто же не любил Водовозова! Да, Борис всегда сделал бы так, как хотел Павел Михайлович, но имел ли он право это делать? Имел ли он, комсомолец, право скрывать от начальника, от товарищей все то, что произошло в лесу, не сообщить о бандитской «квартире», которую сейчас так легко было бы взять. Быть может, молчанием своим он спасает Левку, и Водовозов не разрешает ему…

Ох, непосильную тяжесть взвалил на него Павел Михайлович. Еще не так давно он мучался оттого, что Водовозов перестал ему верить, а теперь, как это ни странно, стал несчастлив потому, что Водовозов оказал ему доверие. Оно словно стеной отгородило Бориса от товарищей и, кто знает, может быть, сделало его изменником.

Нет, он обязан выполнить свой долг. На первом же собрании он потребует, чтобы Павел Михайлович объяснил коллективу, каким образом он оказался ночью в лесу и что ему там было нужно. Коллективу… Но ведь и Кукушкина тоже «коллектив» — кто допустит, чтобы Кукушкина судила Водовозова, кто поверит, что Кукушкина более права, чем Водовозов?! «Нет, как бы вы ни старались представить дело, — с внезапным раздражением подумал Борис, словно кто-то другой, а не сам он, подозревал Водовозова, — для меня Водовозов будет в тысячу раз более прав, чем Кукушкина».

До самого вечера бродил он по городу, не в силах вернуться в свое одинокое жилище. «Если бы ты только знала, — думал он, — как тяжело мне приходится и как трудно жить без тебя».

И куда бы он ни шел, темная водокачка, высившаяся над домами, отовсюду смотрела на него.

«Да что же я, в самом деле, — подумал он, — нужно просто пойти и рассказать все Берестову. Ему можно рассказать все». И Борис решительно направился к розыску.

Еще издали разглядел он небольшую фигурку Рябы, который шел по улице, поддавая ногою камешки, казалось, весьма беспечно. Однако, подойдя к нему, Борис увидел, что он и задумчив и взволнован одновременно. Несколько раз с тревогой и вопросительно взглядывал он на Бориса — и у того сжалось сердце.

— Ладно, — начал вдруг Ряба. — Скажу.

Борис молчал.

— Сказать?

— Ну давай.

— Я влюблен, — в голосе Рябы были вместе и отчаяние и гордость. — Влюблен, и всё. И представь себе, в актрису. Ты меня презираешь?

— Зачем же?

— Первый раз я увидел ее на сцене — она играла Свободу, ее красные бойцы — все девчонки — несли на плечах, и знаешь, что меня поразило? Глаза…

— Обязательно глаза, — раздался сзади них насмешливый голос.

Они обернулись — это был Водовозов.

— Не влюбляйся, Ряба, в актрис, — продолжал он, — актрисы — женщины коварные.

Борис посмотрел ему в лицо. «На что ты меня толкаешь? — мысленно спросил он. — Что мне теперь делать?»

«Делай как знаешь», — ответил высокомерный взгляд Водовозова.

И Борис ничего не сказал в тот день Берестову. Он долго стоял тогда задумавшись, пока не заметил, что Павел Михайлович уже ушел, а Ряба встревожен и удивлен его молчанием. Борис стал поспешно вспоминать, о чем они говорили.

— Так это и есть твоя тайна? — спросил он.

— Не вся. Есть еще одна, — весело ответил Ряба.

Вторая тайна была раскрыта через два дня, когда Ряба привез из «губернии» удивительную машину — древний «ундервуд», огромный и черный, как катафалк. Если ткнуть желтую клавишу, машина приходит в движение, лязгает всеми частями и оглушительно выбивает букву.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Ряба, — теперь можно добиваться штатной единицы.

— Какой единицы?

— Секретаря-машинистки-делопроизводителя. А как же? У нас все дела позорно запущены, папки перепутаны, тесемок нет…

Ряба вел атаку планомерно. Оказывается, у него и секретарь был подыскан — девушка из клубной самодеятельности, замечательная актриса, которая будет, конечно, замечательным секретарем. В этом не может быть сомнения.

Вообще Ряба был прав: дела копились и путались, попытка приспособить к ним Кукушкину успехов не имела. Да и диковинный «ундервуд» просто требовал секретаря-машинистку. Однако против всех этих планов вдруг выступил Водовозов.

— Обходились без секретарей — как-нибудь проживем без них и дальше.

— Правда, обходились мы неважно, — ответил Берестов.

— Да и о человеке нужно подумать, — вступил Ряба, — кругом безработица, а ей, наверно, и есть нечего. Золотой же человек!

— Ты этого золотого человека давно знаешь?! — с неожиданным бешенством спросил Павел Михайлович.

— Порядочно, — нерешительно ответил Ряба.

— Ну сколько?! — с тем же бешенством продолжал Водовозов. — Пять лет, десять?

Ряба промолчал.

— Что же ты… тащишь к нам эту актрисочку… да еще в такое время, когда…

В общем и Водовозов был прав: если уж брать нового человека, то проверенного и опытного. Только вот на Рябу жалко было смотреть: он так давно и так хорошо все это придумал!