Болотные огни
(Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 11

В ту ночь Сережа не спал. Отец сообщил в розыск о корпусах — значит, сотрудники розыска будут сегодня ночью в лесу, а может быть, уже идут там один за другим в темноте. Сережа быстро оделся и вылез в окно. «Пойду без дороги, — подумал он, — все равно они меня не увидят — ни те, ни эти».

Он гордился собой, пока шел лесом: весь поселок дрожит перед бандитами; Борис Федоров, большой мужчина в сапогах, бежал из поселка; он, один только он выслеживает их ночью по лесам. Но стоило Сереже подойти к оврагу, как все эти бодрые мысли исчезли неизвестно куда — овраг был замогильно черен, из-под кустов кто-то смотрел, сыростью дышала глубина. Не повернуть ли назад? Ведь никто его сюда не посылал, никто не узнает об его отступлении. Однако, держась за кусты, он спустился в сырую темноту.

Пожалуй, это было и не так страшно, гораздо страшнее стало наверху, на освещенной луною просеке: впереди, близ тропинки, поджидал его человек.

Сомнений быть не могло: он стоял и ждал Сережу.

«Что делать? — думал Сережа, продвигаясь вперед только потому, что боялся бежать назад. — Отступить в лес? Нет, теперь уже поздно. И почему он так недвижен?»

Страшная мысль пришла ему в голову — такая страшная, что от нее ослабели ноги: живой так недвижно стоять не может.

Однако это был всего-навсего столб, невысокий и полусгнивший. Теперь Сережа ясно видел, что это столб, и все-таки ему страшно, было проходить мимо и позволить этому столбу оказаться у него за спиной. Он не удивился бы, если бы столб этот двинулся следом.

Словом, он был почти рад, когда подошел к корпусам, хотя именно здесь и была настоящая опасность. Вот они, корпуса. Черные коробки. Тишина. «Может быть, все уже кончено, — подумал Сережа, — а может быть, ничего сегодня и не будет?» Он сел по-турецки в кустах на колючие ветки и стал ждать. «Уж обратно я мимо этого столба не пойду», — думал он.

Шагов он не услышал, а просто почувствовал людей. Потом увидел нескольких человек, которые бесшумно подходили к тому самому корпусу, где укрывались бандиты. Забыв собственные тревоги, Сережа замер от страха за них, от гордости, что идут они по указанному им следу, и от счастья: впереди с револьвером в руке, очень серьезный шел Борис Федоров. Светила ярко луна, и Сережа хорошо все разглядел.

«Только бы не его, — молил Сережа, — если убьют, только бы не его!» Однако первым, шагнув вперед и загородив собою Бориса, вошел саженного роста человек, и Сережа был ему за это благодарен.

Он знал: ночь сейчас взорвется выстрелами, криками, проклятиями, быть может, предсмертными стонами.

Шло время. Он ждал очень долго. Быть может, час. В окнах корпуса заметался луч фонарика, однако все было тихо.

Наконец послышались негромкие голоса, и из черной дверной дырки один за другим стали выходить работники розыска. Они действительно нашли следы жилья — консервные банки, обрывки газеты (одна из них была даже позавчерашней), но только следы. Жилье было брошено.

На следующий день они снова собрались у Берестова.

— Чего, собственно, мы ждем? — спросила Ленка.

— Я, к примеру, жду, когда вы одумаетесь, — сказал Водовозов.

— Я бы, может, и одумалась бы, — быстро ответила Ленка, — если бы вы удосужились тех бандитов поймать. Мне никакой радости нет таскаться ночами по бандитским дорогам.

— А без вас, видать, ну никак не поймают?

— Да, видно, никак.

Павел Михайлович начал буро краснеть.

— Ничего, — примирительно продолжала Ленка, — вы пойдите, посидите в засаде. Недельку-другую. От этого куда как много бывает пользы. Только уж безвыходно. А то как вы куда отлучитесь, так они сейчас кого-нибудь и убьют.

— Да что вы из него душу вынимаете, Леночка, — посмеиваясь, вмешался Денис Петрович, — можно подумать, что у вас у самой только одни удачи и бывали.

Борис не спускал с них глаз — с Ленки и Водовозова. «Что здесь происходит? — думал он. — Почему она так на него взъелась? Почему он, всегда такой спокойный, поддается и сердится? Видно, не меньше моего боится, что Денис сегодня назначит день».

Однако Денис Петрович дня не назначил. Ему вся эта затея была неприятна, он тянул. А когда позвонили из губрозыска и спросили, как идут дела, он всячески старался доказать рискованность и даже невыполнимость этого плана.

— Э, Денис Петрович, — ответили ему, — не понимаешь ты, с кем дело имеешь. Это же, можно сказать, восходящая звезда. Если бы ты видел этого сотрудника в деле, если бы ты знал стиль его работы… У нас здесь все влюблены в него.

«Этому я охотно верю, — подумал Берестов, — у нас, кажется, скоро будет та же самая ситуация».

— Слышишь, — обратился он к сидящему тут же Водовозову, мигнув на трубку, — восходящая звезда, говорит.

Павел Михайлович ничего не ответил, только нахмурился.

— Кстати, Денис Петрович, — сказал он, помолчав, — очень тебя прошу, брось свою квартиру. Я последнее время присматриваю за твоей хозяйкой — дрянь баба, с каким-то сбродом якшается. Ряба говорит, что у него брат уехал, комната освободилась. Переезжай к нему.

«Восходящая звезда» снимала комнату в маленьком домике на окраине города и в самом городе старалась не показываться. Эти дни редкого при ее профессии отдыха доставляли ей большое удовольствие. Прихватив с собой ветхое хозяйское одеяльце и книгу, она отправлялась за огород, пахнущий укропом и звенящий шмелями, располагалась на полянке под деревом и валялась здесь почти целый день. Никто к ней (если не считать Водовозова) не приходил, никто, кроме Берестова, Бориса и Водовозова, не знал о ее присутствии в городе. Она не читала, а просто валялась в траве на краю огорода у огуречной грядки. Ей были видны маленькие мохнатые огурцы, лежащие на земле под широкими листьями; разогретые солнцем, они остро пахли. Ленка закрывала глаза, в них плыли яркие пятна, а мысли шли лениво и легко растекались вместе с этими пятнами. Кругом все жужжало и звенело, словно это был не огород, а полная жуков нагретая стеклянная банка.

Ленка не думала о предстоящей операции: что о ней думать, — придет время, и она сделает все, что будет надобно. Она вспомнила о Берестове, Водовозове, Борисе. «Волнуются», — она улыбнулась, перекатилась на спину и сквозь цветные радужные ресницы стала смотреть в небо. Пожалуй, ей было приятно, что за нее волнуются. Потом вспомнила, как «вынимала душу» из Водовозова, и рассмеялась. «Как они меня еще терпят, — подумала она. — Конечно же им, мужчинам, трудно решиться на эту операцию, много труднее, чем мне. Ведь я-то пойду, а они-то останутся… Какие все трое разные и какие славные — эти не подведут. Ничего, мы тоже не подведем, мы тоже неплохие люди».

Ей вдруг захотелось немедля приняться за дело.

И очень захотелось есть. Почему-то так всегда с ней бывало: когда предстояло какое-нибудь интересное дело, на нее нападал волчий аппетит. А с едой как раз было неважно: в городскую столовую она являться не решалась, в титовскую чайную и подавно, да на нее и не хватило бы денег; запасы провизии из «губернии» кончились, хотя Берестову она наврала, сказав, что их еще на неделю. Выходить не стоило.

Но, впрочем, и голодать тоже не стоило.

Ленка все-таки вышла. На улице было жарко — казалось, идешь по южному городу с его зеленью и слепящей белой пылью. Народу было мало, только какие-то допотопные дамы выползли под зонтиками, сборчатыми, как юбки.

Зато на площади было почему-то людно, слышался какой-то одинокий митинговый голос. Ленка остановилась. На большом ящике, заменявшем трибуну, стояла женщина в очень красном, как на плакате, платочке.

— Ведь там маленькие, бабы, ведь мал мала меньше, — кричала она, показывая ладонью от земли, до чего маленькие, — а какие страсти терпят, что переживают. Бабы! Неужели не поможем? Я вот про себя скажу: у меня у самой дома трое пищат, не одеты, не обуты, но у них мамка да тятька есть и крыша над головой есть, на них стены не рушатся, земля под ними не качается. В каком аду живут люди! Ведь это ад!