Повести и рассказы - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 23

— Мы должны написать завещание?

— Пока что покушение совершается на меня! — ответила Зина. Пристально глядя на Андрея, она сказала: — Все-таки режиссер должен иметь опыт. Теперь я в этом не сомневаюсь! Разве Петр Васильевич мог позволить себе, не посоветовавшись с актрисой, предлагать ее на главную роль?

Андрей честно и безмятежно удивился. Потом посмотрел на Ивана Максимовича и Костю, ожидая от них поддержки.

— Но ведь Петр Васильевич был главным режиссером, — сказал он. — А я — приглашенный на постановку. И поэтому должен был сначала поговорить с Николаем Николаевичем… Если б я тебя пригласил, а он бы потом отказался?

— Он и отказался! — сказала Зина. — И правильно сделал. Редчайший случай: я стала союзницей Патова!

— Ты прости меня, пожалуйста, — продолжал Андрей. — И не обижайся.

— Я никогда не обижаюсь!

— Но ведь по поводу работы над старыми спектаклями тоже сначала поговорили с главным режиссером, а потом уже со мной.

— Большая разница! — воскликнула Зина. — Ты реставрировать эти спектакли можешь, а я сыграть Джульетту не смогу. Ни за что на свете!

— Почему ты так думаешь, а? — поинтересовался Иван Максимович.

— Да что вы… издеваетесь, что ли? Что между нами общего?!

Иван Максимович не спеша выдвинул ящик стола, достал оттуда какой-то нарядный том и раскрыл страницу, заложенную бумажкой.

— Я предвидел твои возражения. И подготовился, — сказал он. — Вот послушай, что говорит о себе Джульетта: «Хотела б я приличья соблюсти… Хотела бы, но нет, прочь лицемерье!» А ты говоришь: «Что между нами общего?»

— Если вы решили взять меня цитатами, то я тоже… Дайте-ка книгу!

Иван Максимович неохотно протянул ей нарядный том.

— Прочитайте, пожалуйста! Буквально на любой странице… Хотя бы вот это: «Она затмила факелов лучи! Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный». Теперь взгляните на меня!..

— Эта сцена, — безмятежно улыбаясь, начал Андрей, — как раз доказывает, что между вами много общего… Иван Максимович прав!

— Дать тебе книгу? — спросила Зина.

— Эту трагедию я знаю наизусть. Парис говорит Джульетте: «Твое лицо от слез так изменилось. Бедняжка!» А она ему что отвечает? «Слез не велика победа: и раньше было мало в нем красы». Она для Ромео прекрасна! Ты понимаешь?

— Она просто скромна.

— Как ты!..

— Я — травести! — крикнула Зина. — Я умею играть только девчонок.

— А Джульетта и была девчонкой! Ей было четырнадцать лет, — радостно сообщил Андрей.

— Девочек в таком возрасте Валентина Степановна не пускает на некоторые спектакли, — сказал Иван Максимович.

— Представления о женском возрасте вообще изменились, — сказал Андрей. — Некоторые немолодые актрисы подходили ко мне: просятся на роль матери Джульетты. А ведь ей было лет двадцать семь…

— Что творилось в Вероне! — воскликнула Зина.

— Одним словом, так… Четырнадцатилетних в нашем театре играешь только ты, — четко и неторопливо резюмировал Костя Чичкун.

— И соотношение сил получается очень верное! — продолжал убеждать ее Андрей.

— Какое соотношение?

— Джульетта гораздо решительней и смелее Ромео. Ведь это она предлагает немедленно обвенчаться. И она решается принять снотворное… А ты гораздо решительней и смелее меня. Как видишь, все сходится!

— Но ведь я собираюсь участвовать в спасении спектаклей Петра Васильевича! — ухватилась за последний аргумент Зина.

— Андрей тоже будет делать и то и другое, — возразил ей Иван Максимович.

— Он окончательно согласился?

— Отступил перед неизбежностью, Ты тоже сдаешься?

— А Николай Николаевич? Он-то согласен на то и другое?

— Мы его очень просили. От имени дирекции. И общественных организаций… — Ивану Максимовичу было стыдно, что он так нажимал на главного режиссера. Вспоминая об этом, он страдальчески морщился, обеими руками обнимал свою большую, неказистую голову. — Что было делать? Я предложил ему: «Тогда давайте соберем художественный совет. Пусть решает…»

— А он?

— Сказал: «Ну, если проблемы искусства вы хотите решать голосованием, я отступаю».

— Значит, все-таки отступил?! — возликовала Зина.

Директор посмотрел на нее с грустью и осуждением.

— Я так скажу… Мне его было жалко, — тихо произнес Костя. — Но я подумал: сколько ребят каждый вечер приходит к нам в театр! Семьсот пятьдесят. В месяц, стало быть, более двадцати тысяч. А в год, если не считать летних месяцев, около двухсот тысяч! Вот и надо, подумал я, выбрать между этими ребятами и Николаем Николаевичем!

— И выбрал ребят? Ты молодец, Костя! — Зина похлопала его по плечу. — Мы тоже не зря тебя выбрали!

…Николай Николаевич, войдя в директорский кабинет, впервые не поздоровался. Он судорожно поправлял свои манжеты.

Иван Максимович с неловкой поспешностью выбрался из-за стола и пододвинул главному режиссеру стул. Но Патов этого не заметил.

— Сегодня срывается вторая беседа из цикла «Мои встречи с великими режиссерами»! Хотя этот цикл был утвержден художественным советом, чему вы, Иван Максимович, придаете такое большое значение. Оказывается, что для наших с вами артистов встреча с Андреем Лагутиным интересней, чем с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом, о котором я сегодня хотел рассказать.

— Просто с этим они работают…

— Чтобы добиться хоть каких-нибудь успехов с этим, они должны знать о том. Что происходит? В репетиции участвуют пять человек, а в зале сидит вся труппа!

— Они соскучились… — тихо произнес Иван Максимович.

— По Андрею Лагутину?!

— По работе… Вы меня простите, конечно.

— Работа артиста слагается из многих компонентов. И один из главнейших: беспрерывное постижение опыта корифеев. Без этого в актерском организме наступает авитаминоз!

— Но ведь чем больше человек потребляет витаминов, тем больше ему хочется ходить, двигаться, действовать…

— Я не думал, что вы поймете меня так буквально. С такой балабановской прямолинейностью! Кстати, балабановщина вообще затопила наш… или, вернее сказать, ваш театр. «Служенье муз не терпит суеты!» — это известно даже младенцу. А тут все бегают, носятся: из зрительного зала — в репетиционный. И обратно… «Тем, кто спешит, грозит паденье». Это строка из «Ромео и Джульетты», кстати сказать.

— Что поделаешь? Они соскучились… Застоялись! Простите меня за грубое выражение.

— Что же, мои беседы вообще отменяются?

— Видите ли, после застолья…

— Какого «застолья»?

— Так у нас в театре называют репетиции, происходящие за столом.

— И вас не оскорбляют эти ресторанные термины?

— Я привык к этому слову. Может быть, оно неудачно. По дело не в нем. Дело в… самом деле… В работе… Комитет комсомола попросил меня, чтобы репетиции «Ромео» и работа над старыми спектаклями шли параллельно. В двух наших залах. Утром и вечером.

— У меня возникло одно предложение. Вполне рационализаторское, — скрестив руки на груди, произнес Николай Николаевич.

— Какое, а? Я вас слушаю.

— В афишах и программах пишите так: «Главный режиссер — Н. Патов», а чуть пониже: «Секретарь комсомольской организации — К. Чичкун, заместитель секретаря — 3. Балабанова». Раз уж этот ваш комитет играет в жизни театра такую колоссальную роль. Кто доверил ему эту роль?

— Петруша, — тихо ответил Иван Максимович. — Он обожал молодежь.

— Кто же ее не любит?!

Николай Николаевич, не попрощавшись, покинул директорский кабинет.

Иван Максимович улыбнулся счастливой улыбкой. «Вернулось!..» — подумал он.

Почти весь театр цитировал шекспировскую трагедию.

Иван Максимович подмечал это с радостью. «Вот и Николай Николаевич не удержался: процитировал!» — подумал он. И, будто опомнившись, озабоченно помрачнел: «А с беседами нехорошо получается…»

На днях председатель месткома, обратив внимание директора на настроение Патова, сказал: