Волков лаз - Честертон Гилберт Кийт - Страница 3

• Предыдущая
• 3/6
• Следующая

Звук был не то чтобы очень громкий, но как бы состоял из целой серии глухих, тяжелых ударов, как если бы кто-то упорно ломился в деревянную дверь. Далее последовал не то треск, не то скрип, будто дверь поддалась или распахнулась. Он отворил дверь собственной спальни и вслушался; но по всему дому порхали говор и смех, так что не было никаких оснований опасаться, что чьи-то призывы не будут услышаны либо незваный громила вломится к беззащитно-сонным гостям. Он подошел к своему отворенному окну, глянул на льдистый пруд, окруженный чернеющим лесом, на полощущуюся в лунном луче нимфу посередине и снова вслушался. Но на тихом этом месте вновь воцарилась тишина; и как упорно ни напрягал он слух, он ничего не мог различить, кроме дальнего одинокого взвоя убегавшего поезда. И тогда он подумал — чего только не услышит бодрствующий в самой глухой ночи; пожал плечами и устало растянулся в постели.

Проснулся он вдруг, сел рывком в постели, и уши ему, как гром, наполнил бьющийся, душераздирающий крик.

Секунду он сидел застыв, потом соскочил на пол, путаясь в полах балахона из мешковины, который весь день проносил, и кинулся к окну.

Открытое, но завешенное плотной шторой, оно задерживало в комнате ночь; но когда он штору отдернул и высунулся наружу, то увидел, что серебристо-серый берег уже сквозит в обступивших озерцо деревьях. Но больше он ничего не увидел. Хотя звук явно влетел в окно с этой стороны, вся сцена стояла пустая и тихая в утреннем свете, какой была и под лунным. Но вдруг длинная, равнодушная рука Хорна Фишера, несколько небрежно оброненная на подоконник, впилась в него, как бы унимая дрожь, а пронзительные синие глаза побелели от ужаса.

Кажется, с чего бы такие преувеличенные, ненужные страсти, учитывая здравые усилия рассудка, с помощью которых он одолел свою нервозность по поводу шума накануне вечером? Но тот был звук совсем иного свойства. Он мог объясняться тысячей разных вещей — от колки дров до битья бутылок. Звук же, раскатившийся эхом в рассветной мгле, мог иметь одно-единственное объяснение. То был страшный вопль, ужасный голос человека; и хуже того — он узнал этот голос.

Он понял вдобавок, что то был крик о помощи. Ему показалось даже, что он разобрал самое слово; но коротенькое словцо тотчас пресеклось, оборвалось, заглохло, будто удушенное, канувшее куда-то. В ушах у Хорна Фишера застрял только дразнящий отзвук; но у него не оставалось никаких сомнений в том, кому принадлежал голос. У него не оставалось сомнений, что зычный, мощный голос Фрэнсиса Брэя, барона Балмера, прозвучал с первым лучом рассвета в последний раз.

Как долго простоял он у окна, он сказать бы не мог. Очнулся он, лишь когда увидел первое живое существо на мерзлом ландшафте. По тропке над озером и прямо у него под окном медленно, тихо, с совершенным самообладанием ступала фигура, важная фигура, облаченная в торжественный багрец; то был итальянский князь, все еще в оснастке кардинала. Большинство гостей так несколько дней и жили в маскараде, да и сам Хорн Фишер находил свое вретище удобнейшим халатом; однако странно было видеть раннюю пташку в столь законченном попугайно-красном параде.

Похоже, ранняя пташка и вовсе не ложилась спать.

— Что случилось? — резко окликнул его Хорн Фишер, высовываясь из окна; и князь поднял к нему большое и желтое, как медная маска, лицо.

— Лучше обсудим это внизу, — сказал князь Бородино.

Фишер кинулся вниз по лестнице и в дверях столкнулся с обширной красной фигурой.

— Слышали вы крик? — спросил Фишер.

— Я услышал шум и вышел, — ответил дипломат, и так как он стоял против света, нельзя было разобрать выражения его лица.

— Но это был голос Балмера, — наседал Фишер. — Могу поклясться, это был его голос.

— Вы с ним хорошо знакомы? — спросил князь Бородино.

Вопрос, казалось бы, неуместный, был не лишен логики; и Фишер наобум ответил, что знакомство их было шапочное.

— С ним, кажется, никто близко не был знаком, — ровным голосом продолжал итальянец. — Никто, кроме этого его Брэйна. Брэйн гораздо старше Балмера, но, полагаю, у них было много общих тайн.

Фишер вдруг дернулся, словно очнувшись от забытья, и сказал другим, окрепшим голосом:

— Послушайте, может быть, нам все же выйти посмотреть, не случилось ли чего?

— Лед, кажется, тронулся, — ответил итальянец почти небрежно.

Выйдя из дому, они увидели темное пятно на сером поле, и вправду свидетельствовавшее о том, что лед подтаивает, как предсказывал накануне хозяин дома, и вчерашнее воспоминание вновь их вернуло к нынешней тайне.

— Он знал, что будет оттепель, — заметил князь. — И потому ни свет ни заря вышел на коньках. Может, он кричал, попав в полынью, как вы думаете?

Фишер глядел на него во все глаза.

— Вот уж Балмер не из тех, кто будет голосить из-за того, что промочил ноги. А это единственное, что ему здесь грозило: вода и до середины икр тут не доходит человеку его роста. Плоские водоросли видны под водой, как сквозь тонкое стекло. Нет, если бы Балмер проломил лед, он в тот момент ни звука бы не произнес, разве что потом было бы много шума. Мы бы увидели, как он пыхтит и топает, взбираясь по тропке, и требует сухие ботинки.

— Будем надеяться, мы еще увидим его за этим безобидным занятием, — ответил дипломат. — В таком случае голос, очевидно, доносился из лесу.

— Что не из дому, это я могу поклясться, — сказал Фишер; и оба они исчезли в зимних сумеречных зарослях.

Лес темнел на фоне пламенеющего восхода; голые деревья словно опушились черным оперением. Много часов спустя, когда та же самая густая тонкая кайма темнела уже на прохладной зелени угасшего заката, еще не кончились розыски, начавшиеся на заре. Постепенно, отдельным группкам гостей по очереди становилось очевидным, что в компании образовалась весьма существенная и странная брешь; а именно: никто нигде не наблюдал ни малейших следов хозяина. Слуги доложили, что он по всем признакам спал ночью в своей постели, что исчезли коньки его и маскарадный костюм, так что он, видно, поднялся рано с той целью, о какой сам и объявлял с вечера. Но во всем доме снизу доверху, во всем парке, от окружной стены до пруда посередине, нигде не было никаких следов лорда Балмера — живого или мертвого.

Хорн Фишер, поняв, что страшное предчувствие его не обмануло, уже не чаял найти его живым. Но лысое чело его омрачала совсем новая и странная забота — куда же вообще подевался лорд?

Он прикинул, не мог ли вдруг Балмер отлучиться по какой-то своей надобности; но так и сяк взвесив эту версию, он ее окончательно отринул.

Она не вязалась с безошибочно узнаваемым голосом на рассвете и еще с кое-какими обстоятельствами. В старинной высокой стене, обегавшей небольшой парк, были всего одни ворота. Привратник запирал их на ночь, и он не видел, чтобы кто-то проходил. Фишер был совершенно уверен, что перед ним математическая задачка о замкнутом пространстве. Он с самого начала невольно так настроился на трагедию, что даже почти обрадовался бы, найдя труп. Он печалился бы, но не ужасался, найдя ясновельможное тело, болтающееся на одном из собственных деревьев, как на виселице, или мертвенной водорослью полощущееся в собственном пруду. Он ужасался, вовсе ничего не находя.

Вскоре он обнаружил, что не одинок в своих самых тайных разысканиях.

То и дело он замечал, что по самым укромным полянам и дальним закоулкам старой стены за ним тенью следует некто. Темноусые уста были опечатаны немотой, взгляд же, зоркий и подвижный, шнырял туда-сюда, однако ясно было, что Брэйн из индийской полиции идет по следу, как старый охотник по следу тигра. Он был единственный близкий друг исчезнувшего, и потому все это казалось естественным; но Фишер наконец решился поговорить с ним начистоту.

— Наше молчание становится тягостным, — сказал он. — Рискну сломать лед. Поговорим, например, о погоде. Кстати, лед и в самом деле тронулся, не так ли? Разумеется, моя метафора насчет льда звучит в данном случае несколько зловеще.

• Предыдущая
• 3/6
• Следующая