Playthings (СИ) - Комарова Диана Валерьевна - Страница 97

— А ты, я смотрю, ну очень яростно сопротивлялся.

Каллахен хохотнул, опустил голову.

— Заметь, я пытался.

— Ты так всем говоришь?

— Зачем ты вечно все усложняешь?

— Потому что хочу снова ненавидеть тебя, как раньше?

— Не выходит?

— Как-то не очень… — хмыкнула я.

— Тогда может просто перейдем к той стадии, где можно опять целоваться? — мурлыкнул Мика, склонив голову набок и взглянув на меня, поймал взгляд. В глазах его была только насмешка — а я-то знала, как с ней можно бороться.

— В следующей жизни, Каллахен.

— Я же тебе нравлюсь.

— Когда я такое сказала? — я наиграно удивленно приподняла бровь. — У тебя слишком богатая фантазия. Как всегда. Брэд Питт мне тоже нравится, например.

— То есть и его ты бы поцеловала?

— Его — тем более!

— Ты разбиваешь мне сердце.

— Там есть что разбивать?

— Язва.

…

— Эй, я же просила отвезти меня домой! Это же твое упырское логово, с каких пор оно называется “дом”?

— Откуда я знаю, где находятся твои общаги, ты заснула!

— Не прикидывайся! Ты уже отвозил меня туда.

— Я не помню. Ты меня с кем-то путаешь.

— Как я могу тебя с кем-то путать?

— Хорошо, твоя взяла. Сейчас развернусь.

— И еще полчаса убить на дорогу? Меня и так укачало, кто продал тебе права?

— Ты заснула!

— В отличие от некоторых я — после трудной работы!

— Пф.

— Идем, дедуля. Только ты спишь на диване — хватит с меня приключений на сегодня.

— Может, это ты ляжешь на диване?

— Где твой телефон? Я вызову такси…

— Звони со своего!

— Я еще не забрала сим-карту из офиса, скряга. Тебе что, жалко?

— А кто утопил телефон в пиве?

Спать хочется неимоверно, особенно после горячего душа. Поэтому я чувствую, как прогибается матрас на второй половине кровати уже в полусне, и тихо-тихо бормочу:

— Обними, холодно…

И он обнимает, утыкается носом в затылок и сонно вздыхает, укутывая нас обоих в кокон из теплого одеяла. Тут горячо, немного душно, пахнет миндалем и совсем немного — ментоловым гелем для душа, и мне хорошо, уютно и комфортно.

Ведь я — дома.

Просыпаться от сонного вздоха в самое основание шеи, когда от неожиданности не то что табун мурашек, а целая армия, и сердце пропускает два удара, кажется, — не самое приятное. Учитывая, что Блондин продолжает сладко спать, а у меня теперь — сна ни в одном глазу, так и хочется развернуться и дать ему в лоб.

Под одеялом так тепло, а если вытащить из-под него ступню, кажется, что вокруг ледяное царство. Вот тебе и осень. Или кто-то забыл закрыть окно, что более вероятно. Поэтому из-под одеяла меня вытащит либо атомная война, либо звонок мадам Жюстин (что нереально, учитывая отсутствие телефона!), либо проснувшийся Мика.

Если подумать здраво — ничего и не случилось. Мы даже по дороге до дома не особо разговаривали, поэтому спроси меня под дулом пистолета, в каких мы сейчас отношениях с Каллахеном — я не смогу ответить. Я не могу понять, чего хочет он, а также не могу понять, чего хочу сама. Частично понять, чего хочет Мика, как и любой другой парень его возраста, я еще могу, но этого мне явно недостаточно, чтобы понять, как вести себя с ним дальше. Он же как капризный ребенок, который будет ездить по мозгам, пока не добьется того, чего хочет, а наигравшись — выкинет и забудет. Да ладно Каллахен, я сама местами не хуже него самого. Он хотя бы честен с собой и окружающими, а я пытаюсь закрываться какими-то своими глупыми правилами, которые не очень-то работают, когда Мика Каллахен находится в пределах видимости. Да что уж и говорить, — они перестают работать, даже когда этого занудного капитана и рядом нет, ведь это не мешает мне думать о нем. Периодически. И при этом с абсолютно каменным лицом отшивая любые поползновения этого самого капитана в свою сторону. Прячась за Ником, создавая иллюзию идеальных отношений (и кто на это повелся?), и все бы ничего, и переболело бы, перегорело, затянулось прочной оболочкой, все эти дурацкие чувства, глупые такие, — если бы не выключенные тогда тормоза. Или не перегорело бы? Осталось бы висеть этаким красным восклицательным знаком, вспыхивало, сжигало изнутри, сводило с ума, на расстоянии и без…

Интересно, все слишком печально в плане времени? Окна зашторены, да и на улице непонятный утренний полумрак, свойственный нашей осенней погоде. Быть может, уже почти полдень, и я конкретно опоздала на занятия… Если этому гамадрилу все простят, то мне подобные радости не светят.

Пришлось вытащить нос из-под одеяла, выискивая взглядом электронные часы на стене — точно помню, что они были! 7.43 — смотрите, да я ранняя пташка.

Потревоженный моим поиском часов, Каллахен во сне перекатился на спину — и я потеряла свою грелку за спиной, вот досада. И спит ведь, и как не мерзнет, ведь почти все одеяло на мне…

Красивый.

Со своими аристократичными чертами лица, острой линией скул, узким носом и самую малость — с девчачьими пухлыми губами. Что-то снится, раз забавно сморщил нос. Такой дурак, с растрепанными волосами, вот честно — никогда бы не подумала, что там пробуждается Повелитель Ада каждое утро, с ядовитыми клыками и леденющими кошачьими глазами.

Мне хотелось взять, и глупо уткнуться носом в шею, вдохнуть миндальный аромат, а потом взять — и прикусить за мочку. Тогда уж точно проснется, но… это означает снова спустить тормоза. Да не просто спустить — сломать их конкретно так. У меня и так проблемы с рельсами, еще не хватало…

“Мой мир вертится вокруг тебя”.

Да ладно уж. Пусть вертится. Но интересно, как быстро сойдет с орбиты?

Подперев локтем подушку и положив голову на ладонь, я разглядывала спящего Каллахена рядом, пока была возможность. Если у меня получится видеть подобное почаще, это здорово, а пока что я полюбуюсь на развалившегося котяру рядом. В боксерках от Кельвин Кляйн, между прочим! И футболка, о счастье глаз моих, — та самая, которая “Born to be wild”, и если бы она так неприлично не задралась выше пупка, цены бы ей не было. Очертания пресса — совсем едва, — и незаметная дорожка волос от пупка вниз. Я не удержалась, протянула руку, пощекотала подушечками пальцев, — мышцы брюшного пресса ощутимо сократились от прикосновений, Мика сонно вздохнул. Но вряд ли этого достаточно, чтобы растолкать такого упыря — и то предельно ясно, что до заката его вряд ли из гроба выкуришь. Ну или до звонка будильника, должен же он как-то просыпаться?

Осторожно веду пальчиками по направлению к краю футболки, потом опять спускаюсь вниз, провожу по линии резинки к себе, ухмыляясь под нос. Живот чуть подрагивает, спящий организм неохотно принимает подобное ленивое раздражение, и этого все еще явно недостаточно. Совсем чуточку запускаю пальцы под резинку боксерок, и отчетливо понимаю — нет, все, не могу, — прижимаюсь сбоку, утыкаюсь носом куда-то в основание шеи и так томно вздыхаю, что Каллахен ощутимо вздрагивает, а дыхание тотчас сбивается. Проснулся или нет? Весьма ощутимо прикусываю кожу на шее, краем глаза вижу дернувшееся адамово яблоко, — и тут же прикасаюсь к месту укуса языком.

Приподнимаю голову — проснулся, ясное дело. Такой смешной и сонный, с растрепанными волосами, и улыбается, паразит.

— А кто кричал про суд и сексуальные домогательства? — спросонья пробормотал Мика, голос такой с хрипотцой, как контрольный в голову. Лучше бы ничего не говорил, ей богу, а то у меня — микроинсульт.

— Не припоминаю ничего конкретного, — отозвалась я.

— Кто ты? — протянул Блондин с ухмылкой. В ответ я лишь прижимаюсь к нему еще плотней, вальяжно закидываю ногу и уже совсем не осторожно, а с нажимом, провожу ладонью по оголенному животу вверх, чувствуя как напрягается под пальцами пресс. Мика стоически терпит, только сглатывает, и я громко ухмыляюсь в ответ, чувствуя под коленом томную тяжесть.