Вампиры пустыни
(Том II) - Четвинд-Хейс Рональд - Страница 9

Статный флотский лейтенант и хорошенькая медсестра терпели, сколько могли, но голубизна Тихого океана, томные тропические ночи, дремлющая на горизонте полоска атолла — как и полное отсутствие каких-либо других симпатичных молодых людей на маленьком и тесном ремонтном суденышке — сделали свое дело. Тридцатого июня они наблюдали через закопченные стекла ослепительный взрыв над флотом и атоллом. Ее наманикюренная ручка в возбуждении и ужасе сжала его руку. Радиация неощутимо растеклась по их чреслам.

Старшина-снабженец третьего класса по фамилии Беласки проявлял к молодой парочке куда больший интерес, чем к ядерным испытаниям под кодовым названием «Эйбл». В конце концов, он поставил на девицу двадцать пять долларов. Тем вечером он проиграл их помощнику главного боцмана — тот ставил на лейтенанта.

Спустя положенное время легкомысленную медсестру с позором списали на берег. Лейтенант, не любивший разводить писанину, позвонил ей из самой Манилы, чтобы посочувствовать: да, неудачно все вышло. Когда ее благодарность уступила место конкретному вопросу, трансокеанская связь вдруг ухудшилась и лейтенанту пришлось повесить трубку.

Она родила ребенка, мальчика, отдала его в хороший приют, который предварительно самолично осмотрела, и исчезла из жизни сына, меняя одну пристойную работу на другую и в итоге выйдя замуж.

Мальчик рос глупым, хилым, упрямым, жадным и несчастным. Однажды он заявил великолепному преподавателю физкультуры:

— Я знаю, вы меня ненавидите. По-вашему, из-за меня все остальные выглядят плохо.

Молодой физкультурник отмахнулся и рассмеялся. За кофе он поделился своим недоумением с приютским врачом:

— Я всегда осторожен с ребятами. Они все подмечают — какой-нибудь взгляд или жест для них как удар по лицу. Я это знаю и слежу за собой. Так как же он догадался?

Врач сказал мальчику:

— Еще полтора килограмма за этот месяц. Совсем неплохо, но почему бы тебе не сделать над собой усилие и не очищать тарелку каждый день? На одном мясе и воде не проживешь. Ешь овощи и вырастешь большим и сильным.

— Что такое «неврастеник»? — спросил мальчик.

Позже доктор признался директору:

— У меня мурашки по коже забегали. Я осматривал его худое недоразвитое тельце и читал ему стандартную лекцию о том, как стать большим и сильным, а сам думал: «В прежние времена его назвали бы неврастеником». И вдруг он задает мне этот вопрос! Что же нам делать? И нужно ли что- то делать? Может, оно само пройдет. Я о таких вещах ничего не знаю. И не могу сказать, кто знает.

— Читает мысли, а? — спросил директор. Будь я проклят, если он прочтет мои мысли о десяти процентах от мясного магазина Шульца. — Я думаю, доктор, что в этом году возьму отпуск немного пораньше. Кто-нибудь интересовался его усыновлением?

— Его? Ну уж нет. Он и к нам попал не красавчиком, а сейчас это исключительно непривлекательный на вид ребенок. Вы же знаете, людей ни черта не заботит, кроме внешности.

— Некоторые пары согласны на любого. По крайней мере, так они мне говорят.

— Вы хотите сказать — те, которые по официальным меркам никак не подходят для усыновления?

— Бюрократия и произвольные критерии слишком жестко нас ограничивают, вам не кажется?

— Если вы хотите всучить его какой-нибудь семейке выродков, объявленной по суду непригодной, я не желаю иметь с этим ничего общего.

— Вам и не нужно иметь, доктор. Кстати, в каком он у нас крыле?

— В западном, — пробурчал доктор, выходя из кабинета.

Доктор позвонил нескольким друзьям — судье, супружеской паре, к которой направил его судья, судебному клерку. Затем пошел домой, выйдя через восточное крыло здания.

Мальчик продержался у Беррименов три месяца. Мими Берримен много пила и то ласкала его, то орала; Эдвард В. Берримен пытался сперва изображать отца, но вскоре просто потерял к мальчику всякий интерес и начал смотреть сквозь приемыша. Мальчик сбежал в июне и какое-то время все шло хорошо. На нем была бойскаутская форма, а бойскаутов можно встретить везде и повсюду. Денег, что он унес, хватило на месяц. Через три дня после того, как был истрачен последний цент последнего доллара, он оказался один где-то в прериях Небраски. Из последнего городишки он поспешил убраться: полисмен начал спрашивать, какого черта он там ошивается и чей он вообще. До городка было теперь много миль. Машины по двухполосному шоссе проезжали редко и не останавливались.

Впереди лежала одна из местных «рек», представлявшая собой в это время года пересохшее русло. Через нее был перекинут железнодорожный мост. В тени его сидели какие-то люди, а мальчик был голоден.

Это были уродливые, грязные бродяги, и мысли у них были спутанные и глупые. Они назвали его «мелким» и угостили куском грязного хлеба и вонючими сардинками из консервной банки. Мысли одного из них прояснились и стали еще глупее и уродливей. Он потихоньку, чтобы мальчик не услышал, заговорил с остальными, и они покатились со смеху. Мальчик хотел убежать, но ноги не держали его.

Они направились к нему. Он ясно читал их мысли. Негодование, страх и отвращение смешались в нем и как-то выплеснулись наружу, и один из тех рухнул замертво на сухую землю, и по его фланелевой рубашке запрыгали кузнечики. Другие начали отступать, и сейчас они уже не пугали, а сами были испуганы.

Он больше не чувствовал голода. Он был спокоен и доволен. Он встал и пошел к другим. Они бросились наутек. Господи да у него дурной глаз мы только хотели… думал последний из бежавших.

Мальчик снова впустил мысли себе в голову и вновь обвернул их своими — это было так легко. Они были разными, эти мысли — ужас одного ничуть не напоминал похотливое нетерпение другого. Но и у тех, и у других мыслей имелись свои достоинства…

Он неторопливо обыскал трупы и прикарманил три доллара и двадцать пять центов.

С тех пор слава бежала перед ним, как ветер смерти. За два года на дорогах он вытянулся и окреп и повстречал предостаточно серых и тупых разумов. Он перебрался в северные города, живя год здесь, год там. Тихий, незаметный, осмотрительный гурман.

Себастьян Лонг проснулся внезапно и сразу. В голове колотилась какая-то мысль. Стряхнув туман ночного сна, он радостно вспомнил. Сегодня он приступит к работе над кубком Деметры! Наконец-то у него появилось время, наконец появились и деньги — на счету в банке шестьсот двадцать три доллара. Прошлым вечером он упаковал и отправил три дюжины коктейльных стаканов, украшенных инициалами миссис Клаусман — больше он не возьмет никаких заказов, сколько бы месяцев ни заняла работа над кубком.

Лонг сбросил ночную рубаху, надел рабочий комбинезон, проглотил чашку кофе, сварил яйцо, но от волнения не смог его съесть. Подошел к двери своего магазинчика-мастерской- квартиры, проверил, заперт ли замок, помахал соседским ребятишкам, торопящимся в школу, и торжественно выставил на захламленной витрине табличку:

«ДО НОВОГО УВЕДОМЛЕНИЯ ПРИЕМ ЗАКАЗОВ ПРЕКРАЩЕН»

Из кладовой он бережно вынес завернутый в тряпки предмет и поставил его на рабочий стол. Освобожденный от покровов, предмет оказался стеклянным кубком — но каким кубком! Прозрачнейшее шведское свинцовое стекло, чистейшие линии, каких он никогда не видывал, его тайное сокровище, купленное в один далекий и безумный день. Он грохнул тогда шестимесячный заработок, и жена продолжала его пилить, пока не умерла. Лонг извлек из кладовой папку с набросками и эскизами. Первый из них был нацарапан восторженной рукой в тот день, когда он купил кубок, и он улыбнулся при виде наброска — вычурный мотив в стиле рококо, абсолютно не соответствующий классическим линиям и совершенству стекла.

За многие годы, перебрав сотни вариантов, Лонг довел свою идею до уровня, что был, как он скромно считал, достоин материала. Доминантой композиции должна была стать смело очерченная фигура Деметры, матроны чистой, как само стекло, а из ее широко раскинутых рук будут водопадом литься все плоды земли.