Грустный день смеха
(Повести и рассказы) - Дубровин Евгений Пантелеевич - Страница 28

— Ешь! — сказал я. — Сколько хочешь.

Иван заглянул в чугун, сморщился, проглотил слюну.

— Я не очень хочу… Я сегодня полову ил.

— Да ты не стесняйся! То полова, а то каша!

— Ей-богу, места в животе нэма. Можно я трошки с собой возьму?

— Бери. Вад, дай газету.

Иван с уважением пощупал газету.

— Настоящая. На цигарки — пятерку дадут. Нет, я лучше так…

Первый утиновец осторожно запустил руку в чугун и принялся накладывать кашу в карманы.

— Ну, я пишел, — сказал он. — Благодарствую.

— Ну что, подрыхнем немного? — предложил Вад, когда за Иваном захлопнулась калитка.

Разбудили нас рычание Рекса и стук в ставни. Я вышел на крыльцо. Солнце уже садилось. Под окнами со смущенным видом стоял Иван.

— Извиняйтэ, коли помешал, — сказал он.

— Пожалуйста.

— Я думал, вы нэ сплитэ.

— Ничего.

— Сегодня вечер, мабуть, будэ холодным.

— Ага.

Иван еще немного потоптался, потом выпалил:

— Вы чугунок скрибли?

— Какой чугунок? — удивился я.

— В коем кашу варили…

— Нет.

— Я можу поскребты… и помыти…

— Пожалуйста… Но зачем это тебе нужно?

— Вы спивки повыливаетэ, а я их с собой возьму…

Мы вошли в дом. Вад уже проснулся и валялся на кровати, наслаждаясь бездельем. Иван принялся старательно скрести чугун, а мы с братом стали думать, как лучше провести вечер.

— Иван, чем тут пацаны занимаются?

— В колхозе роблють.

— Все?

— Да.

— А вечером?

— И вечером роблють.

— Ну? — не поверил Вад.

— Придут с поля, по хозяйству надо зробыть.

— А ты чего ж не работаешь?

— У менэ ж пятеро на шие.

— Иван, а у вас шайка есть?

— Чего? — испугался Иван.

— Ну… дружные ребята… Чтобы все время вместе. Один за всех, все за одного. И пошкодить чтобы любили.

— Не… Я ж казав… роблють уси.

— Вот заладил: «Роблють, роблють». Не может быть, чтобы все работали. Ты подумай.

Иван бросил скрести и послушно задумался.

— Е одын, — сказал он наконец. — Виталька Ерманский. У него батька богатый, в Ермании роблить, и мамка учителька.

— Где он живет? Далеко?

— Та ни. Сусед ваш.

Мы переглянулись.

— Ну и что, — продолжал я допрос, — компанейский он парень?

Иван в затруднении почесал затылок. Видно, слово «компанейский» было ему незнакомо.

— Та хто зна. Не роблить он. Мать не слухается… Она его слухается…

— Пошли, познакомь с ним.

Но Иван наотрез отказался знакомить нас с Виталькой Ерманским. Мы долго допытывались, в чем причина, и наконец утиновец рассказал нам, что у Витальки Ерманского есть пугач и он очень любит стрелять из него в пацанов и однажды даже прожег Ивану ухо.

Это было совсем здорово! Мы уже сильно соскучились по огнестрельному оружию.

Иван тщательно вымыл чугун, слил в принесенное ведерко воду и ушел.

Стало еще скучнее. Мы поплелись на улицу. Солнце висело совсем низко над степью, и от кошары тянулись к нам длинные черные лапы. Улица была совершенно пустынной, лишь тощая коза стояла, задумавшись, над пыльной травой.

От нечего делать мы сели на кочки возле дороги и принялись разглядывать дом Витальки Ерманского.

Этот дом был даже лучше нашего. Он был покрыт веселой красной черепицей, обнесен не как у нас, крепостной стеной, а зеленым штакетником. В палисаднике было много цветов. Во дворе стояло два столба, между которыми была натянута веревка. На веревке сушилось женское белье. Я еще никогда не видел такого красивого белья. Оно было разноцветным, тонким и все в кружевах. Материны длинные, до пят, рубашки, которые часто пугали меня спросонья (мать в них была похожа на привидение), нельзя было с этим даже сравнить.

Сзади послышалось лязганье и шуршание шин. Прямо на нас мчался велосипед.

На велосипеде сидел полный белобрысый парень в новенькой вельветовой куртке с молнией. На весь Нижнеозерск было всего несколько велосипедов, причем лишь один у пацана — сына председателя райисполкома. И вдруг в этой глуши великолепный велосипед с никелированными ободами. Парень тяжело спрыгнул с седла и ввел велосипед во двор. На нас он не обратил никакого внимания.

Виталька вышел примерно через час с книгой под мышкой. Он равнодушно скользнул по нас взглядом, сел на лавочку и вытащил из кармана футляр. В футляре оказались очки. Очки были красивые, с золотыми ободками. Такие я видел у директора нашей школы. Виталька нацепил их, еще раз окинул нас безразличным взглядом и стал читать.

Мы подошли к нему.

— Привет, — сказал я.

— Здоров, — ответил Виталька, не поднимая глаз от книги.

— Давай знакомиться. Виктор. Мой брат Вадим. А тебя как зовут?

Виталька шевелил губами, глядя в книгу.

— Тебя Виталькой зовут?

— Что?

— Тебя Виталькой зовут?

— Да…

Мы постояли. Ерманский продолжал читать.

— Что ты читаешь?

— А?

— Что за книга?..

— Шекспир.

Виталька захлопнул книжку и ушел. Его широкая спина еле протиснулась в узкую калитку.

— Его надо проучить, — сказал Вад.

Еще раз Ерманский показался лишь поздно вечером. Мы успели обойти все Утиное, искупаться в пруду, а он все не показывался. Наконец мы услышали, как скрипнула калитка.

Ерманский стоял перед домом, широко расставив ноги, и смотрел на звезды в большой бинокль.

— Дай глянуть, — попросил Вад.

— Так… Сириус… — бормотал Виталька.

— Где Сириус?

— Дракон…

— А ну, дай на Дракона.

— Где же?.. Странно… Куда же он делся?

Вад потянул за ремешок.

— Дай. Не жмись.

— Не мешай…

— Ну, дай!

— Не мешай…

— Вот жмотина!

Продолжая смотреть на звезды, Ерманский сунул правую руку в карман. Грохнул выстрел. В грудь Вада ударилась пробка. Брат отшатнулся, споткнулся о камень и упал.

— Ты что ж это? — спросил я.

— А ничего. Не мешайте. Лезут тут всякие…

Виталька Ерманский спокойно повернулся и пошел.

— Ты много о себе думаешь, — сказал я. — Придется тебя проучить.

— На, шкура! Получай! — крикнул Вад.

Вслед Ерманскому полетел камень. Но Виталька даже не оглянулся. Вся его широкая спина выражала презрение.

Наутро мы встали пораньше, но Ерманский уже укатил на своем велосипеде: от его дома по мокрой траве шел след. Весь день мы никуда не отлучались, боясь пропустить Ерманского, даже ели по очереди.

Ерманский приехал, как и в первый раз, вечером. По плану мне надо было любой ценой задержать Витальку на улице, пока Вад сделает свое дело.

— Подожди, поговорить надо, — сказал я, подходя к Ерманскому.

Ерманский поставил велосипед к забору и высокомерно посмотрел на меня.

— Слушаю вас.

— Что ты из себя ставишь? Подумаешь, Сириус увидел. Ты что, никогда не видел Сириуса?

Ерманский взялся снова за велосипед.

— Я попрошу впредь не останавливать меня по пустякам.

— Ах, вот как! Мы все-таки остановим. Вад, пускай!

Из нашей калитки выбежал Рекс.

— Рекс! Раненый! Взять! Домой! — крикнул я, показывая на Витальку.

Рекс не заставил себя долго упрашивать.

Огромный зверь прыгнул на Ерманского и сбил его с ног (под огнем раненому стоять не полагается).

— Ой, что вы делаете! — завопил Ерманский.

Из его карманов посыпались различные предметы, в том числе фонарик «Даймон».

Рекс бережно взял в зубы ботинок Ерманского и потащил «раненого» к нам во двор. Виталька орал, корчился, драл траву, как грабли, но все это было напрасно. Рекс знал свое дело хорошо. Через минуту астроном лежал у наших ног. Его новенькая вельветовая куртка имела бледный вид.

— Вы чего это, а? — спросил Ерманский, отряхиваясь. Взгляд у него был уже не высокомерный, а почти нормальный.

— Знаешь что, — сказал я Ваду, пропуская слова Ерманского мимо ушей, — теперь давай отработаем упражнение «Диверсант». Мы его давно не делали.