Вербы пробуждаются зимой
(Роман) - Бораненков Николай Егорович - Страница 40

Нет, не принесла Сергею Ярцеву радости командировка. Вернулся он из поездки мрачным, еще более убежденным, что не выйдет из него не только инспектор, которого посулил кадровик, но и рядовой писарь. Зобов все время требовал собирать факты о недостатках и докладывать о работе за день «в письменном виде». А Сергей на это упрямо не шел. Он возвращался из подразделений усталым, изнуренным, черным от пыли, и блокнот его был неизменно пуст.

Вечером, подводя итоги, Зобов подолгу хвалил тех, кто больше всего собрал броских, как он выражался, «жареных» фактов, и в заключение хмуро, недовольно говорил: «Ну, а товарищ Ярцев пришел снова гол как сокол. Непонятно, чем он там занимался весь день?»

— Помогал, — отвечал Сергей. — Мы же приехали помогать.

Однажды при подведении итогов слово взял Табачков.

— Я, товарищ начальник, сегодня имел возможность наблюдать за стилем работы товарища Ярцева.

Зобов оживился.

— Ну-ну, старичок. Это интересно. Расскажи.

— Да что рассказывать. Стыдно было смотреть. Вместо того чтобы быть на высоте положения, давать людям указания, подмечать недостатки, требовать устранять их, он ходит, как бедный родственник. Никакого вида, что представитель из Москвы. Планы пишет ротным секретарям, речи им готовит, разговаривает с одиночным солдатом по два часа. Да что там! На брюхе ползает в штурмовом городке.

— Ах, чистюля! — вскочил Сергей. — Да ведь показное занятие с офицерами шло. В белых перчатках, что ль, его проводить?

— Вот-вот, — хихикнул Табачков. — Марай наш авторитет. Топчи его в грязь, вытирай на брюхе. А разве так должен вести себя в войсках инструктор? Тот ли у него масштаб?

Зобов пожевал губами, осуждающе покачал головой.

— Да-а… Это действительно черт знает что! Так можно докатиться, что нас начнут проверять, нам будут указания давать.

— А что тут плохого, если и нам подскажут? Не бароны, — дерзко бросил Сергей.

Зобов стукнул кулаком по столу.

— Довольно! В Москве поговорим.

Но в Москве Зобова снова закружила бумажная метель, и он по непонятным причинам не заводил разговора о случившемся. Сергея же терзал тот спор. Обида и неясность жгли ему душу. В который раз он снова и снова припоминал случай, когда ему пришлось ползти по-пластунски.

В одном из батальонов он вместе с комбатом проводил показательное занятие по преодолению штурмовой полосы. У проволочного заграждения выстроились молодые офицеры. Некоторые из них только что прибыли из училища и еще щеголяли в новом, парадном обмундировании. Сергей вышел вперед и, основываясь на опыте войны, объяснил, как надо обучать солдат преодолению препятствий. А уже потом, обращаясь к одному из разодетых лейтенантов со смешными, упрямо не растущими усиками, сказал:

— А в парадном на занятия ходить неприлично. Надо полевую форму надевать.

— Есть полевую! — ответил лейтенант и, как только Сергей отошел, недовольно пробурчал: — Сам бы поползал. Указания легко давать.

Сергея взорвало. Он обернулся и скомандовал лейтенанту:

— Вперед! За мной…

И вот они оба, разгоряченные, сильные, чуть не касаясь плеча друг друга, бегут по полосе. Почти одновременно перемахнули ров, трехметровый забор… А вот и десять рядов запутанной, низко прижатой к земле колючки. Точно такая же была под Берлином, на Зееловских высотах, и каждый ее метр находился под пулеметным огнем.

Вспомнив, как брался каждый ряд той колючки, Сергей кинулся лицом в песок, слился всем телом с ним и быстро пополз. Глаза его запорошились пылью, на зубах скрипел песок. Земля, как раскаленная печь, дышала жаром, и было трудно дышать. Пот лил градом, промокла спина. А Сергей все полз и полз вперед, считая пройденные столбы.

— Шесть… Семь… Девять…

Вот и последний. За ним зеленый луг, манящая прохладой река, зеленый клин колосистого жита. Сергей вскочил, оглянулся. Лейтенант с усиками, не преодолев и трех кольев, пятился раком назад. Мундир и рубашка на нем вывернулись наизнанку, и казалось, что он пытается вылезть не из проволоки, а из собственной одежды.

Сергей подполз к лейтенанту, помог ему выпутаться из объятий колючки, и они несколько минут лежали рядом, отдыхая и каждый думая о своем.

Отдышавшись, встали. Лейтенант стряхнул пыль с разорванного на спине мундира, виновато опустив голову, сказал: «Извините», и молча побрел в строй.

А потом, после занятий, Сергей просматривал планы работы секретаря ротной парторганизации. В них из месяца в месяц намечались одни беседы да собрания. И конечно, пришлось просидеть весь вечер с секретарем. Были беседы и с солдатами, и под бронетранспортеры лазил (хотелось новую технику посмотреть). «Но что тут плохого? Неужели всем этим я принизил авторитет инструктора? — рассуждал Сергей. — Да не может этого быть. Не верю! Разве генерал Доватор, джигитовавший с клинком в зубах, потерял свой авторитет? Разве Семен Михайлович Буденный, показывавший кавалеристам, как надо чистить коней, перестал быть любимым маршалом? А Ленин? Великий Ленин бревна на плечах носил. А вы — Зобовы, Табачковы? Ожирели вы. Оторвались от жизни, бюрократическим мхом обросли. Оттого и нос от соленой солдатской рубахи воротите. Ну, да шут с вами. Гудите, как комары. Нойте. Все равно по-вашему не быть. На моей стороне Бородин, Сычев, Серегин… А может, они просто подбадривают меня, как новичка, чтобы не обидеть? В глаза говорят: „Ты прав, Сергей“, а за глаза другое».

С этими мятущимися мыслями Сергей ехал в метро на работу. Всегда он выходил на Арбатской. Теперь же, размечтавшись, прокатил мимо и сошел на Смоленской.

Утро было солнечным, теплым. Люди шли на работу не торопясь, любуясь чистым небом, умытыми мостовыми, слушая воркованье голубей, вдыхая аромат цветущих лип. Сергей же брел по тротуару, опустив голову, обходя или перешагивая оставленные водовозом лужи.

В сквере на Гоголевском бульваре его кто-то схватил за руку. Сергей оглянулся и сразу узнал знакомого отставного генерала. Он сидел с газетой в руках на лавочке под кленом в легком белом костюме и домашних войлочных тапочках. Серые живые глаза его, как в тот раз, весело блестели. Пышные белые усы браво топорщились.

— С добрым утром, кавалерия! — сказал он и чуть тронул кулаком усы.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — обрадовался Сергей.

— На работу?

— Да. Я здесь рядом…

— А я в этом доме, — указал генерал на серое громоздкое здание с облезлыми балконами. — Выхожу вот по утрам, на солнышке греюсь.

— Вот как! — удивился Сергей. — Сколько ходил и ни разу не — встретил вас.

— А я однажды видел тебя. Но, жаль, издали. Историю-то с конем я не досказал.

— Да, — вздохнул Сергей. — Прервали нас.

Генерал, уступая место, подвинулся на край скамейки, даже упавшие листики клена смел.

— Так я теперь доскажу. Садись. До девяти еще целый час.

Сергей охотно сел. Торопиться ему было некуда. Письма все вчера были отосланы, а новые Зобов еще не разметил. Единственно, что ему хотелось, — это встретиться наедине с Асей. Но вряд ли она будет одна. С ней идет то сестра, которая каждое утро носит ребенка в ясли, то какой-то капитан-связист, названный ею не то в шутку, не то — всерьез «соседом». Лучше посидеть здесь с этим добрым, неунывающим человеком.

— Так вот, — начал генерал. — Когда мы захватили штаб-квартиру генерала Шкуро, был у меня конь по кличке Ревнитель. Красавец конь. Весь вороной, а ноги, представляете, белые. Белые, как пух у лебедя. И на лбу, под челкой, такая же звездочка величиной с кулак. Шея дугой. Глаза орлиные с косинкой. А резвость… феноменальная. На месте, бывало, не стоит. Землю копытом роет. Ах, ах! И фырчит. Злится, что не сажусь. Ох, и любил же скакать под седлом! Овсом не корми. И уж как скакал… Как он скакал! По воздуху птицей летал. Забор ему не забор, стена не стена… Только поводья опусти да покрепче держись. А уж как увидит беляка, удержу нет. Весь вытянется в струну, ноздри раздует— и пошла- Только ветер свистит в ушах. Руби, не зевай. Сам для ловкого удара подвозит.