Малайский крис
(Преступления Серебряного века Том II) - Балашов А. С. - Страница 28

— Я ничего не понимаю! — простонал Кепи и закрыл лицо руками.

— Повторяю, ты сейчас поймешь все! — сказал Демерт, доставая из кармана колоду засаленных карт. — Мы сыграем партию в покер, и проигравший нанесет себе царапину этим крисом…

— Но ты ведь знаешь, что я не умею играть в карты! — быстро вскричал Кепи, радуясь неожиданно возникавшему затруднению и цепляясь за него, как утопающий за соломинку.

— Ну, тогда мы сделаем это гораздо проще! — спокойно ответил Демерт, тщательно тасуя карты и разбрасывая их веером по столу. — Мы возьмем по одной карте. Вытянувший старшую — останется жив. Масти, конечно, безразличны. Бери карту!

Кепп протянул дрожавшую руку к столу, со смутной надеждой взглянул на карту и радостно вскричал:

— Король! Король червей!

Демерт спокойно бросил свою карту на карту Кеппа и грозно сказал:

— Туз!

Кепп швырнул карты под стол и, закрыв лицо руками, замер.

Он не верил своим глазам и старался убедить себя, что все происходящее здесь — сон, и что после сладкого пробуждения он увидит знакомую обстановку своей уютной квартиры.

— Ты проиграл, Кепп! — услышал он голос Демерта. — Есть еще справедливость на свете! Кончай скорей, а то ты совсем скиснешь!

Кепп поднял голову и расширенными глазами смотрел на тускло блестевшее при свете свеч лезвие криса.

В его парализованном страхом мозгу мелькнула спасительная мысль, он схватил крис и встал, но Демерт быстро отскочил к стене, выхватил из кармана револьвер и крикнул:

— Я так и думал! Ты хочешь меня угостить этим крисом? Не шевелись, иначе я всажу пулю в твой гнусный лоб! Какой же ты негодяй, Кепп! Конечно, ты не способен играть честно! Итак, кончай скорее, или я выстрелю!

Крис выскользнул из руки Кеппа и с глухим стуком упал на пол. Моряк почувствовал, как его мускулы тела ослабели, и оно опустилось на пол, словно кости в нем превратились в мягкие хрящи. Ударившись головой о стул, он заревел в припадке безумного страха:

— О, не убивай, оставь меня! Отойди, не прикасайся ко мне! Я хочу жить! Я раскаиваюсь во всем! Демерт, пощади, я отдам тебе все! Дэзи будет твоей, Демерт… Не убивай, я все искуплю…

Он пополз на животе по полу и ударился мокрым от слез лицом о носок сапога Демерта, с презрением смотревшего на него.

— Встань и садись на свое место, — тихо проговорил Демерт, пряча револьвер в карман, — садись и молчи, трус!

Кепп, шатаясь, поднялся с пола и рухнул в кресло. Де- мерг уселся напротив; в его ушах еще продолжал звенеть дикий, звериный крик врага, вызвавший в нем отвращение, доходившее до тошноты. Он сидел, задумавшись, и неожиданно задрожал, как в лихорадке. Бормоча проклятия, он сорвался со стула и зашагал по комнате, не обращая внимания на неподвижно сидевшего Кеппа, следившего за каждым его движением глазами, полными страха.

— Дьявол! — глухо заговорил наконец Демерт, останавливаясь у стола. — Ты испакостил всю мою жизнь, а сегодня, сам этого не сознавая, нанес мне последний удар! Ты убил сейчас во мне любовь к Дэзи! Я тебе объясню это, если только твой отупевший от страха мозг в состоянии понять мои слова! Когда ты ползал, как собака, у моих ног и ревел, я вызывал в своем воображении светлый образ Дэзи, но, помимо моей воли, передо мной встала другая картина! Тысяча проклятий, я увидел Дэзи, чистую Дэзи в твоих объятиях, в объятиях подлого труса, — и почувствовал к ней почти такое же отвращение, как к тебе. Ты отнял ее у меня, ты же и убил во мне любовь к ней!

Он жадно выпил стакан вина и продолжал:

— Ты останешься жив… Я не хочу пачкать своих рук твоей кровью… Пусть сама жизнь накажет тебя, негодяй!

Кепп сидел молча, боясь шевельнуться; он почти не слышал речи Демерта, и из его слов понял только одно: он останется жив; это сознание наполняло безумной радостью все его существо.

— Уходи, не оскверняй воздуха этой комнаты своим дыханием! — прогремел над его ухом голос Демерта. — Уходи, или я тебя убью, как собаку. Дверь отперта!

Сгорбившись, полузакрыв глаза, Кепп добрался до двери, но его дрожащие руки не могли нащупать дверную ручку.

Демерт бросился к нему, схватил его за шиворот и вышвырнул в коридор. Захлопнув дверь, он опустился в кресло, и скоро до него донесся стук сапог убегавшего по коридору человека.

Мне редко приходилось путешествовать с таким приятным спутником, каким был барон Карл фон Блитцен, померанский улан Его Величества в отставке. По словам барона, ему было 30 лет, но, благодари бурно проведенной молодости, он казался старше своего возраста. Как-никак, вид у него был добродушный, хотя немного франтоватый, но даже и в свободном статском платье проглядывал чисто военный человек, а разговор и манеры указывали на принадлежность барона к хорошему обществу. Фон Блитцен был немец до мозга костей: прямые усы и шрам на лице (обычное для немца «воспоминание о студенческих днях») сразу выдавали его национальность. Его честные голубые глаза внушали доверие, и было время, когда я назвал бы глупым всякого человека, способного предположить, что за этим взглядом кроется что-нибудь дурное.

Мы были в Коломбо, этом центре Востока, где ежедневно встречаешься с людьми самых разнообразных национальностей. Я прибыл из России на пароходе «Кандия»; фон Блитцен в это время путешествовал по Индии и наше послеобеденное знакомство за чашкой кофе и сигарой на веранде «Большой Восточной гостиницы» перешло в дружбу еще до нашего прибытия в Гонконг. Здесь нам приходилось расстаться, так как мой спутник должен был продолжать свое длинное путешествие через Японию, а мой путь лежал в Манилу. Не будучи стеснен временем, я согласился отложить на несколько дней свой отъезд, чтобы сопровождать барона в Кантон и другие интересные места «Империи цветов», в которой бывал и раньше.

Таких случайных знакомств обыкновенно следует остерегаться, но в порядочности фон Блитцена не могло быть никакого сомнения. Разве он не пригласил меня обедать на покидавший Гонконг германский броненосец, с командиром которого барон был в хороших отношениях? Разве он не был носителем кредитива Гонконг-Шанхайского банка?

Я сам видел, как он реализовал часть этого кредитива. Ввиду всего этого я не имел никакого основания скрывать от барона, что я путешествую с наличными деньгами, предпочитая их чекам, и что у меня в кожаном мешке на поясе хранится около 1000 фунтов стерлингов.

— Можно ли быть таким неосторожным? — заметил однажды мой друг, когда мы вечером возвращались домой по безлюдным улицам. — Вас, наверное, когда-нибудь обокрадут!

— На это потребуется большая ловкость, — с уверенностью ответил я.

— Воры обыкновенно и бывают ловкими, — заметил фон Блитцен, смеясь, в то время как мы входили в гостиницу; на этом разговор наш прекратился.

Намереваясь прежде всего посетить Кантон, мы на следующий день отправились в путь на одном из «пловучих дворцов», делающем рейсы между Гонконгом и Японией. Пароходы на китайских водах отличаются большой роскошью, и нам подали завтрак, ни в чем не уступавший завтракам в «Карлтоне».

— Откровенно скажу вам, мне до смерти надоело осматривать местности, — сказал фон Блитцен, когда мы после завтрака уселись на палубе с сигарами во рту. — Видишь неопрятный город с его зеленью и яркими пагодами, торчащими над пыльной равниной. Храмы, дворцы и тому подобные здания меня вовсе не интересуют. Но мне говорили, что нигде нет такого места казни, как в Кантоне, и мы непременно должны пойти туда.

Дородный хозяин маленькой французской гостиницы, где мы остановились, объявил нам в глубоком огорчении, что казни были уже совершены рано утром.

Ввиду этого мы решили отложить наш отъезд до следующего дня и провели день, бродя по лавкам древностей и многолюдным улицам города, своей грязью превосходящего даже Пекин. Азиатская часть Кантона тянется на большом расстоянии, и мы были очень довольны, когда наконец дошли до европейского квартала. Пообедав пораньше в прохладном саду гостиницы, мы пошли отдохнуть и набраться сил к «утреннему представлению», как выразился Блитцен.