Малайский крис
(Преступления Серебряного века Том II) - Балашов А. С. - Страница 21

Ивану Кривых и Маметке Бритолобому круто пришлось.

Не то что бы они тайги не знали. Слава Богу, не первый год старательствуют! И место, куда «золотá» новые искать идут, хорошо знакомо и все приметы помнили они отчетливо. Но только не везло им как-то!

Во-первых, путь их большей частью своей по «мертвой тайге» лежал. Ну, а известно, — в мертвой тайге, — где на сотни верст тянутся худосочные сосны и нету воды на поверхности режущей ноги камнями почвы, — ни птице, ни зверю — «не вод». Все равно, что пустыня.

И с чего бы это? Полосой лежит эта неживая тайга, отроги Становых гор пересекая. Выйдешь из «гиблой» полосы, — вокруг жизнь кипит!

Обратно версты на две зайдешь, — мертвынь одна молчаливая…

Потому это, однако, что вода в этих местах глубоко под землей ушла. Нет ни ключей, ни болотин. Одни сухие «увалы» каменистые!

— Мудреная она, тайга-то! Знать ее, тоже, надобно!

И вот как, значит, огибать мертвую полосу у торопившихся на работу прибыльную «хищников» охоты не было, — решили они прямиком по ней пройти. Рассчитали, что «припасу», ими с собой взятого, на дорогу хватить Конечно, кроме того, что с собой они, от жилых мест уходя, захватили, берданки за спинами есть. А как придут они на намеченное ими место золотоносное, — «промышлять», — охотиться начнут. Там вольная тайга, веселая! Воды и дичины всякой — «уйма»!

И на патроны и ружья рассчитывая, еды дорогой не жалели.

Здоровые оба парни были. В Иване Кривых одного чистого весу семь пудов. Да и черкес-то тоже под хорошую лесину вымахал!

И на двадцатый день ходу у них уж мука на донышке куля оставалась только. И остальной «припас» весь поели.

К тому же всего день ходу до Тоболкинской пади им оставался. А там у них и балагашек построен с прошлого еще лета. И сушеные грибы там запасены в погребушке. Не первый год на этих местах «старательствуют»…

И надобно было такому случиться, — залегла им поперек ходу ихнему речушка лесная. В другое-то время они и смотреть на нее не стали бы. Всего-навсего по пояс и шириной-то не боле пяти сажен. Но как пора была июньская и снега на горных узлах таят начали, — то и раздуло речонку в реку целу. Глубокая стала. И камень дай Бог на ту сторону докинуть. Быстрина же в глазах рябит. И шорох идет звонкий; это значит, камни по дну реки течением катит.

— Вот-те и пришли! И близок локоть — Тобол кина падь, а не укусишь — не пройдешь.

С огорчения даже плюнули «золотнички», к берегу подойдя и на бешеную воду волками посматривая.

Решили обождать. Кривых за это стоял, воды сызмальства побаивавшийся, и Мамета уговорил. Построили «балагашек» и спать полегли.

Но через день нетерпеливый и горячий Мамет заскулил:

— Зачим сыдеть будим? Зачим? Давай плавать станым!..

— А ну-ка плавни! — Кривых усмехнулся, на реку указывая.

— Зачим так плавать? «Шик» нада строить… — объяснил Маметка.

— Ишь ты! «Шик», говоришь? — заинтересовался Иван. — А насколько нас снесет с твоим саликом? Одначе до Байкальского моря?

— Нэт! — на своем Мамет стоял.

Оно конечно, и Ивану Кривых ничего веселого тут не было, — у моря погоды ждать, да опять же — «рисковое» дело… А ну, как перевéрнет!..

Долго ходили оба «хищника» по бережкам. Всматривались в изгибы. Оценивали и прикидывали, — как и что: и где переправу «ладить» и как править гребями…

А через день еще ознакомившийся с рекою Иван сам первый за топор схватился.

И Маметка за ним тоже. Со стонущим скрипом и мягким потрескиваньем ломких ветвей склонялись на низкие кустарники молодые кедры, подрубленные у самого комля. Гулко звенели топоры, умело обчищая ненадобные ветви. Плелись «вицы» из бересты.

Два дня готовили материал, а на третий к реке стащили и за вязку плота-салика принялись.

Хороший вышел плот. Легкий!

Подъемность его на привязи у берега испробовали. Пудов на двадцать камней навалили. Маметка под водой палец себе камнем упавшим до слез расшиб. Держится плот. Что твой крейсер! Хоть до самого Байкала плыви!

Начали примеряться, — нагружать. Сложили по первости весь золотопромывный скарб. Вашгерд[7]. Щетки. Насосы. Противни, жаровни и прочие «причиндалы». Решил сперва один Маметка сплыть, для пробы.

Гребь большую с краю приладил: пускай!

Завертелся плот, как в хороводе; так сам вокруг себя и «шнырит»! Сносит здорово, это правда, но без этого уж нельзя, потому: одно слово — «быстреть»!

Молодцом управился Маметка! Чистый моряк, ей-ей! И снесло всего с полверсты.

Скачет по тому берегу, гогочет, орет.

А сам голый, коричневый и блестящий.

Потом, все выгрузив, обратно плот завел, повыше того места, где Иван Кривых дожидался, и во второй раз проплыл благополучно. Зубы скалит. Довольнешенек!

Повеселел и Иван. Стали честь честью грузиться. Все до последнего на плот склали.

А погрузившись, у гребей стали и в третий раз через быстрину поплыли.

Сначала все ладно шло. Уж самую-то «стремнину» переплыли и легче с течением бороться стало. Да вдруг и налетел плот на «шиверу». Заскрежетала галька мелкая под днищем.

Засел было шик на огрудке каменистом. Стали его спихивать ребятишки. Приналег Иван Кривых на гребь и тут-то и подгадила ему сила его несуразная.

Сорвался неожиданно плот с огрудка и понесся. Да так скоро, что мигнуть молодцы не успели, как на черный зуб- камень краем с маху наехали. На беду, одна гребь от толчка пополам…

Не опомнились, а уже весь плот вверх пузом лег. Под самым почти берегом… Сами-то уцелели как-то, а вот что на плоту было, все на двухсаженной «глыби» к рыбам ушло. И мука. И припас. И одежа. А главное — ружья, да патроны и весь инструмент вострый…

— Вишь ты как… — озадаченно вымолвил долго молчавший Иван. И бессмысленно на ржавую от сошедшей полой воды траву сел грузно.

Сквозь холщовые порты его пробирала сырость, но он ничего не ощущал. И тупо повторял:

— Так… во как… значит… «У праздничку» себе сделали…

И вдруг внезапно вскинулся на тоже ошалелого Мамета:

— Ты!! Все ты!! Морда кривоносая!! Из-за тебя, из-за гадины, все вышло!.. Чо теперя делать будем? А?! Отвечай!! — бешено гаркнул, за горло Маметку хватая.

Черкес, как неживой, болтнулся в мощных лапах мужика и кулем наземь шлепнулся.

— Ну, бей… Убивай… Кушать нету… Добыть нету… Все одна помирай… — глухо лепетал он, скрыв лицо ладонями.

Как ушибло Ивана. Постоял окаменело столбом.

И с диким, звериным ревом-рыданьем упал ничком на землю.

Катался, выл и скреб траву пальцами…

Ревел. Бессмысленно и упрямо. Этим воем протестуя против слепой и безжалостной голодной смерти, призраком вставшей в тенях молчаливого орешника.

Куда пойдешь? С голыми руками… Ягод даже нету — рано им… Ножик и тот утонул…

Вон утварь, ненужная, глупая… Спирт в полубочонке…

А есть нечего…

Долго и тщетно утешал на все лады здорового мужика худоребренький Мамет. Потом догадался, спирту в баночку налил и Ивану поднес. Хлебнул тот жадно. Потом вторую уже сам налил… Быстро опьянел… Плакался и проклинал все на свете.

А Маметка молчал и упорно глядел в глубину, поглотившую их жизнь… И когда холодная ночь с пришедшим за ней непогожим, мокрым утром отрезвили одуревшего Ивана Кривых, Мамет, смотря в сторону своими большими и печальными глазами, заявил решительно:

— Нырять будим… Бирданка и пуля добывать…

— Да ты сдурел, чо ли, паря? — покосился на него Иван.

— Пачиму сдурэл? Все равно помирать нада… Кысмет…

Выбора, действительно, не было. Положим, достать что-либо из потонувшего добра простым ныряньем в шалой воде мало было шансов, но… без этой попытки шансов на спасение совсем не было.

Долго ахал Иван; и с замиранием сердца глядел в расходившуюся кругами «глубину», в которой извивался гибким телом первым нырнувший Маметка…

Первая попытка пользы не принесла. Хотя Мамет повеселел, ибо уверял, что он нащупал уже ремень от берданки. Значит, и патроны тут же…