Влюбленный призрак
(Фантастика Серебряного века. Том V) - Архипов Николай - Страница 4

Весь вечер следующего дня Альфред Д*** думал о Ней.

Без Нее жизнь казалась ему бредом, как обманувшая надежда. Жизнь? Сочетания красок, ритм слов, поэзия, создаваемая мечтой, с жалобным вздохом опадающие золотые осенние листья, утомленные ожидания… Разве это не Она вливала кровь в мертвое слово «жизнь»? Разве это не Она заставляла горячие лучи солнца волновать сердце счастьем? Она — первая звезда, последний луч, ужас без исцеления, радость без границ, без конца, без начала. Она — на пороге между тем, чем мы были, и тем, чем мы будем. Она — сердце мира, Любовь.

Он зажег свечи в спальне. Задернул занавеси окон. Сел в кресло и, держа в дрожащих руках маленькую мраморную Афродиту с гиацинтовыми глазами, застыл в ожидании возлюбленной. Он теперь ее не боялся. Он ее ждал. Он надеялся слиться с нею в любви без разлук.

Часы пробили полночь. Ее не было.

Час ночи…

Иногда Она обманывает? Драпировки двери оставались недвижными, не шевелились.

Альфред Д***, пораженный отчаяньем, встал с кресла, подошел, шатаясь, к постели, разделся и лег, с ужасом думая, что самое драгоценное в его душе, вероятно, умерло.

Может быть, ему снилось… Ему казалось, что он лежал в розовом саркофаге, превратившийся в мумию, с бесстрастной улыбкой, со сложенными руками. Его везли в раззолоченной галере по течению широкой реки, у которой, должно быть, не было берегов. Волны звучали, как музыка цимбал. Вверху, в небе, истомленном, бледно-смарагдового цвета, белые птицы сливались с белыми облаками в священной пляске. Огромная луна в тоске ждала возлюбленного, заранее зная, что он не придет. Странные, темные слова приносил с собой ветер из далеких пустынь, с горных вершин, с нездешних небес. Откуда? Куда? Он увидел перед собой женщин в ярких одеждах, с гибкими телами, с зовущими улыбками, с воркующими словами. Но он не хотел их. Он знал, что сердца их трусливы, малодушны и таят в себе жалкую, кратковременную любовь, исчезающую, как дым, подобную обманчивому туману. Они пели, плясали, бросали цветы, фантастические в сапфировом блеске. Они ломали руки, отягченные браслетами, и проливали крупные, светящиеся слезы. Они кидались к его ногам с влюбленным стоном. Но его сердце оставалось равнодушным.

Звезды умеют говорить? Разве это не они сказали: «мир — Любовь»?

И тогда растянули пурпур, выцветший, лиловатый, наподобие шатра. Черная пантера появилась из-за драпировок. И Она — вечная, единственная, желанная — приблизилась к нему с красным цветком в руке.

— Ты могла бы запоздать на целое столетие, я бы ждал тебя, — подумал он. — Я бы ждал тебя, если бы ты даже никогда не пришла. Любовь — слово, соединяющее жизнь со смертью. Я тебя люблю!

На этот раз она пришла, как могущественная королева. Туника ее была золотая. Мириады бриллиантовых звезд реяли и рассыпались в воздухе радужными огнями. В ее руке красный цветок сверкал, как солнце, сорванное ею с неба, чтоб завладеть им, избранником. Ее черные волосы сплетались с тысячью жемчужных нитей и рубиновых молний. Ее каждое движение было огнем, желанием, мольбой влюбленной. Она могла любить, потому что умела страдать и повелевать. Она была единственной, потому что другой не существовало. У нее были глаза зверя, пламенеющие, сожигающие, желающие взять в одно мгновение целый круг жизней. Ее уста таили в себе смерть, как кубок с ядом. Ее сердце скрывало в себе неумирающую жизнь.

Она бросила красный цветок к его ногам и сказала, как невольница, истерзанная бичами:

— Я тебя люблю!

Он знал, что это правда, но прошептал с улыбкой:

— Повтори еще.

Тысячи молний взвились вокруг нее голубыми огнями. Ее волосы взметнулись по плечам, как змеи. Бешеным жестом она сбросила золотую тунику. Ее губы стали багряными и увлажнились кровью. Она сказала опять:

— Я тебя люблю!

В звуке ее голоса ему почудился железный крик пламенных сфер, вращающихся в Вечности. Он понял тайну Ужаса и Любви. Он протянул к ней руки и сказал голосом отдающегося навсегда:

— Жизнь без разлук…

Она медленно наклонилась к нему, трепеща всем телом. Он обнял ее. И в момент Наслаждения, превосходящего всякую радость мира, как солнце превосходит своим блеском светляков, он почувствовал, что в его сердце вонзились хищные смертоносные когти.

На другое утро Альфреда Д*** нашли мертвым в постели. В то же утро сторожа городского зверинца, обходя клетки, увидели недавно привезенную великолепную черную пантеру без признаков жизни.

Наконец-то он пришел в наш город, населенный веселыми жителями и расположенный на берегу моря, днем лазурного, ночью серебряного, — этот ужасный проповедник смерти. Кровь стыла в наших жилах, когда мы слышали: «Он тут!.. Он там!..» Убеленные сединами старцы опускали головы и плакали, как маленькие дети. А дети не давали матерям своим покоя, терзая их уши криком. Возлюбленные целовались украдкой. Горечью были напоены их поцелуи. Солнце казалось нам маленьким и не светлым, а Сотворивший вселенную — неумелым метателем диска, не заслуживающим лавров. Как бы мы ни хотели жить, мы знали, что он придет, — проповедник смерти!

Вот мы его увидели!

Удивлению нашему не было границ. Это был человек обыкновенного роста, стройного телосложения, одетый в белую льняную тунику, имевший привычку горбиться и, наклонив голову, смотреть исподлобья. Так вот он — торжествующий над желанием каждого существа продлить свою жизнь! Право, в нем нет ничего страшного. Дети наши увидят своих внуков. Да! Да! Но мы тогда не знали неотразимой силы его логики, молний его красноречия, мы не слышали его голоса. Мы, бедные слепые дети радости!

День был жаркий. Мы поминутно утоляли жажду. И толпа все прибывала…

Скоро на набережной негде было упасть яблоку. Многие устремились на корабли. И смотрели оттуда. Даже мачты были унизаны людьми в развевающихся праздничных одеждах. Одна бесстыдница, воспользовавшись случаем, сняла с себя одежду и стояла голая. Тело ее было, как виноградина, как золотистая созревшая виноградина, приятная на вкус.

Как и в других, местах, он развел огромный костер и указал на него толпе. А когда заговорил, мы поняли, что солнце скоро навеки потухнет для нас и уста наши перестанут дышать. Его наука ненависти была поистине сильней нашей науки любви.

Уныние овладело нами, как неслыханная чудовищная зараза. Вихрь неутолимого отчаяния пронесся над нашими душами.

Первой бросилась в огонь прекрасная танцовщица, бывшая нашей отрадой. Первая жертва его пагубного проклятого колдовства. Разве тело твое создано не для любви, соблазнительница?

Как стадо обезумевших баранов, многие-многие люди ринулись в огонь.

— Зачем нам думать о совершенстве слова? Не умирает ли бесследно каждый звук, едва успев родиться! А мы считали себя мудрыми! — так рассуждали утонченнейшие из наших риторов.

— Что такое счастье? — шептали побледневшими губами девушки. Их нежные груди дрожали, как вспугнутые голубки. — Разве есть на земле счастье? Вот мы должны теперь умирать. А ведь мы еще ни одной ночи не провели с теми, кого любим.

— Какая смешная вещь — жажда власти у рабов тления! — говорили сановники.

— Всю жизнь нести бремя скорби? Разве мы ослы? Разве смерть — не величайшее счастье? — роптали невольники.

Люди переговаривались, толкались. Многие плакали, ломали руки, рвали на себе волосы. Многие в исступлении предавались судорожным ласкам на глазах у всех.

Расталкивая поредевшую толпу, к костру подбежали, запыхавшись, в запыленных, смятых одеждах, с разметавшимися волосами, с истомленными негой лицами, семь женщин из лупанария.

Да! Да! Они тоже хотят смерти! Разве они хуже других?

Заткните себе глотки, бесстыдные лжецы! Разве не спали с ними самые знатные и самые прекрасные из граждан?

Шесть женщин не замедлили прыгнуть в костер, но седьмая остановилась.